Ответ превзошел все мои ожидания. И хотя он разрушил мою Первую версию, не могу отказать в удовольствии себе, а может быть и читателю, и не сообщить ему то, о чем с интересом узнала сама. Тем более, что присланная мне выписка принадлежит сборнику статей о Южном береге Крыма, выпущенному издательством «Крым» в помощь экскурсоводу, и тираж его мизерный — одна тысяча экземпляров.
«...с конца 1834 г. первым архитектором Южного берега стал Эшлиман... Карл Иванович Эшлиман (1808—1893) был швейцарским подданным. По окончании Пражской академии художеств и недолгого пребывания в Берне он в июле 1828 приехал в Крым в усадьбу А. С. Голицыной в Кореизе. Эшлиман попал в Крым довольно случайно.
Согласно объявлению одной богатой семьи он вызвался сопровождать на Южный берег больного испанского графа Ошандо дела Банда. Вначале у него не было мысли оставаться в Крыму, но из-за чумы, свирепствовавшей на юге России, он вынужден был задержаться... Голицына познакомила Эшлимана с М. С. Воронцовым, который предложил ему должность второго, а затем и первого архитектора Южного берега Крыма. (...) Эшлиман был больше исполнителем, сам он проектировал мало и главным образом второстепенные сооружения.
Наиболее значительна его работа по составлению проектного плана Ялты. (...) ...после преобразования в 1837 году местечка Ялта в город, появилась необходимость составить перспективный план застройки и развития Ялты. Это было поручено Эшлиману. Он работал над планом больше двух лет. В начале 1843 г. проект был утвержден».
Далее сообщалось, что Карл Иванович Эшлиман был похоронен возле Ялтинской церкви, строительством которой он руководил.
«Могила его находится там и в настоящее время».
Итак, версия о романтических отношениях между Алчевской и «неким Эшлиманом» отпала. В девятисотом году Карла Ивановича уже семь лет как не было в живых, да и умер он восьмидесятилетним стариком,— прямо скажем, не лучшая пора для лирических похождений. Оставалась надежда, что «А. К.» — не кто иной, как сын Эшлимана,— инициалы и предположительный возраст «сына» давали такую возможность. (Первая версия не сдается без боя!)
Но — был ли у Эшлимана сын?.. «Был ли мальчик?»
В Харькове было прохладно. Пожалуй, слишком прохладно для сентября.
Осень — лучшее время в моем городе. Я говорю в моем, хотя покинула его давным-давно, в отрочестве. Но все же я здесь родилась и, возможно, прожила бы здесь всю свою жизнь. Наша разлука была насильственной — нас разлучила война. После войны я сюда уже не вернулась. Но, приезжая к друзьям, я всегда обостренно воспринимаю свой город, его неширокие старые улицы, дома с лепными карнизами, ложноклассическими портиками, львиными мордами.
Антон Павлович Чехов в одном из писем, присланных из Италии, когда он приехал туда впервые, пишет: «Рим похож в общем на Харьков». Не выносивший пафоса, зная, что от него ждут восторженных восклицаний, он хотел этой фразой приземлить Рим, но при этом невольно возвысил Харьков. Ведь можно сказать и так: Харьков похож, в общем, на Рим!
В этот раз я приехала сюда с дочерью. Она никогда здесь не бывала, и к новизне моих ощущений прибавилась еще новизна ее взгляда.
Мы разглядывали дома, и я многое замечала впервые — возлежащие вдоль верхних карнизов, словно в капелле Медичи, мраморные фигуры. Иронические улыбки сфинксов. Своеобразная архитектурная стилистика, и на многих домах, отличающихся благородством пропорций и формы,— мемориальная доска: «Дом сооружен (или построен) архитектором Бекетовым»...
— Это тот Бекетов, что построил весь Харьков? — спросили у нас, узнав, что мы идем к Бекетовым.
О своем приезде и желании повидаться я известила по телефону. Я позвонила вечером, надеясь, что Елена Алексеевна пригласит меня к себе на следующий день.
— Нет, нет, приходите сегодня,— услышала я в трубке не по-старчески властный голос— Завтра я лечу зубы... К тому же сейчас дома мой сын — может быть, потребуется его помощь...
Было ветрено, собирался дождь. Мы взяли зонтики и пешком направились на улицу Дарвина. Шли городским садом, где по случаю воскресенья бил цветной фонтан, напоминавший мне прежде воду с сиропом. Цветные прожектора освещали и толпу, придавая ей нечто карнавальное. После городского сада город показался пустынным и темным. На тихой улице Дарвина мы не без труда разглядели нужный нам номер. Это был старый особняк в два этажа, с мраморной лестницей. Мы поднялись на второй этаж, здесь, на входной двери, была медная дощечка «Академикъ Бекетовъ».
Мы оказались в большой, скорей пустынной, чем просторной комнате, гостиной, с круглым столом в центре и остатками старинной мебели по стенам и углам, в обществе Елены Алексеевны и ее сына Федора Семеновича. Прежде всего предстояло разобраться в родстве.
— У Христины Даниловны было шестеро детей,— говорила Елена Алексеевна,— четыре сына и две дочери,
Анна и Христина. Я дочь Анны, которая в свое время вышла замуж за архитектора Бекетова. Таким образом, я прихожусь внучкой Христине Даниловне, а Бекетову — дочерью...
Это была небольшого роста с живым взглядом серых глаз пожилая женщина, слишком интеллигентная, чтобы к ней подходило слово дама,— в современном звучании этого слова есть некоторая манерность.
Я рассказала ей о найденном мною письме. Нет, никаких свидетельств о дальнейших встречах Чехова с Алчев-ской у нее нет. Елена Алексеевна даже не помнила, что они были знакомы...
— Федя, принеси книгу,— попросила она сына.— Там бы, наверное, что-нибудь было...
Федор Семенович, высокий, несколько сутулый человек. В его лице есть что-то детское, возможно, такое впечатление создает большой выпуклый лоб,— мы уже знаем от Елены Алексеевны, что он математик и работает в Институте низких температур. Вскоре Федор Семенович вернулся с увесистым томом. На суперобложке я прочла: «X. Д. Алчевская. Передуманное и пережитое. Дневники, письма, воспоминания».
Книга вышла в Москве в 1912 году в типографии Сытина. Мы тут же посмотрели содержание — «Встречи: Ф. М. Достоевский. И. С. Тургенев. Л. Толстой. Глеб Успенский». И ни слова о Чехове. Лишь потом, в Москве, изучив подробно воспоминания Алчевской, я поняла, почему встреча с Чеховым не описана ею. Потому что это была именно встреча, за которой не последовало длительного общения. Праздник — так называет Алчевская это событие в своем письме: «Вчера и на моей улице был праздник!»... Так она пишет в письме к Марье Николаевне.
Я спросила, кто бы это мог быть. Елена Алексеевна задумалась.
— Видите ли,— сказала она,— их было несколько. Но, судя по тому, что вы рассказали, это Марья Николаевна Салтыкова... Федя, принеси Адрес, который Христине Даниловне преподнесли к пятидесятилетию ее деятельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
«...с конца 1834 г. первым архитектором Южного берега стал Эшлиман... Карл Иванович Эшлиман (1808—1893) был швейцарским подданным. По окончании Пражской академии художеств и недолгого пребывания в Берне он в июле 1828 приехал в Крым в усадьбу А. С. Голицыной в Кореизе. Эшлиман попал в Крым довольно случайно.
Согласно объявлению одной богатой семьи он вызвался сопровождать на Южный берег больного испанского графа Ошандо дела Банда. Вначале у него не было мысли оставаться в Крыму, но из-за чумы, свирепствовавшей на юге России, он вынужден был задержаться... Голицына познакомила Эшлимана с М. С. Воронцовым, который предложил ему должность второго, а затем и первого архитектора Южного берега Крыма. (...) Эшлиман был больше исполнителем, сам он проектировал мало и главным образом второстепенные сооружения.
Наиболее значительна его работа по составлению проектного плана Ялты. (...) ...после преобразования в 1837 году местечка Ялта в город, появилась необходимость составить перспективный план застройки и развития Ялты. Это было поручено Эшлиману. Он работал над планом больше двух лет. В начале 1843 г. проект был утвержден».
Далее сообщалось, что Карл Иванович Эшлиман был похоронен возле Ялтинской церкви, строительством которой он руководил.
«Могила его находится там и в настоящее время».
Итак, версия о романтических отношениях между Алчевской и «неким Эшлиманом» отпала. В девятисотом году Карла Ивановича уже семь лет как не было в живых, да и умер он восьмидесятилетним стариком,— прямо скажем, не лучшая пора для лирических похождений. Оставалась надежда, что «А. К.» — не кто иной, как сын Эшлимана,— инициалы и предположительный возраст «сына» давали такую возможность. (Первая версия не сдается без боя!)
Но — был ли у Эшлимана сын?.. «Был ли мальчик?»
В Харькове было прохладно. Пожалуй, слишком прохладно для сентября.
Осень — лучшее время в моем городе. Я говорю в моем, хотя покинула его давным-давно, в отрочестве. Но все же я здесь родилась и, возможно, прожила бы здесь всю свою жизнь. Наша разлука была насильственной — нас разлучила война. После войны я сюда уже не вернулась. Но, приезжая к друзьям, я всегда обостренно воспринимаю свой город, его неширокие старые улицы, дома с лепными карнизами, ложноклассическими портиками, львиными мордами.
Антон Павлович Чехов в одном из писем, присланных из Италии, когда он приехал туда впервые, пишет: «Рим похож в общем на Харьков». Не выносивший пафоса, зная, что от него ждут восторженных восклицаний, он хотел этой фразой приземлить Рим, но при этом невольно возвысил Харьков. Ведь можно сказать и так: Харьков похож, в общем, на Рим!
В этот раз я приехала сюда с дочерью. Она никогда здесь не бывала, и к новизне моих ощущений прибавилась еще новизна ее взгляда.
Мы разглядывали дома, и я многое замечала впервые — возлежащие вдоль верхних карнизов, словно в капелле Медичи, мраморные фигуры. Иронические улыбки сфинксов. Своеобразная архитектурная стилистика, и на многих домах, отличающихся благородством пропорций и формы,— мемориальная доска: «Дом сооружен (или построен) архитектором Бекетовым»...
— Это тот Бекетов, что построил весь Харьков? — спросили у нас, узнав, что мы идем к Бекетовым.
О своем приезде и желании повидаться я известила по телефону. Я позвонила вечером, надеясь, что Елена Алексеевна пригласит меня к себе на следующий день.
— Нет, нет, приходите сегодня,— услышала я в трубке не по-старчески властный голос— Завтра я лечу зубы... К тому же сейчас дома мой сын — может быть, потребуется его помощь...
Было ветрено, собирался дождь. Мы взяли зонтики и пешком направились на улицу Дарвина. Шли городским садом, где по случаю воскресенья бил цветной фонтан, напоминавший мне прежде воду с сиропом. Цветные прожектора освещали и толпу, придавая ей нечто карнавальное. После городского сада город показался пустынным и темным. На тихой улице Дарвина мы не без труда разглядели нужный нам номер. Это был старый особняк в два этажа, с мраморной лестницей. Мы поднялись на второй этаж, здесь, на входной двери, была медная дощечка «Академикъ Бекетовъ».
Мы оказались в большой, скорей пустынной, чем просторной комнате, гостиной, с круглым столом в центре и остатками старинной мебели по стенам и углам, в обществе Елены Алексеевны и ее сына Федора Семеновича. Прежде всего предстояло разобраться в родстве.
— У Христины Даниловны было шестеро детей,— говорила Елена Алексеевна,— четыре сына и две дочери,
Анна и Христина. Я дочь Анны, которая в свое время вышла замуж за архитектора Бекетова. Таким образом, я прихожусь внучкой Христине Даниловне, а Бекетову — дочерью...
Это была небольшого роста с живым взглядом серых глаз пожилая женщина, слишком интеллигентная, чтобы к ней подходило слово дама,— в современном звучании этого слова есть некоторая манерность.
Я рассказала ей о найденном мною письме. Нет, никаких свидетельств о дальнейших встречах Чехова с Алчев-ской у нее нет. Елена Алексеевна даже не помнила, что они были знакомы...
— Федя, принеси книгу,— попросила она сына.— Там бы, наверное, что-нибудь было...
Федор Семенович, высокий, несколько сутулый человек. В его лице есть что-то детское, возможно, такое впечатление создает большой выпуклый лоб,— мы уже знаем от Елены Алексеевны, что он математик и работает в Институте низких температур. Вскоре Федор Семенович вернулся с увесистым томом. На суперобложке я прочла: «X. Д. Алчевская. Передуманное и пережитое. Дневники, письма, воспоминания».
Книга вышла в Москве в 1912 году в типографии Сытина. Мы тут же посмотрели содержание — «Встречи: Ф. М. Достоевский. И. С. Тургенев. Л. Толстой. Глеб Успенский». И ни слова о Чехове. Лишь потом, в Москве, изучив подробно воспоминания Алчевской, я поняла, почему встреча с Чеховым не описана ею. Потому что это была именно встреча, за которой не последовало длительного общения. Праздник — так называет Алчевская это событие в своем письме: «Вчера и на моей улице был праздник!»... Так она пишет в письме к Марье Николаевне.
Я спросила, кто бы это мог быть. Елена Алексеевна задумалась.
— Видите ли,— сказала она,— их было несколько. Но, судя по тому, что вы рассказали, это Марья Николаевна Салтыкова... Федя, принеси Адрес, который Христине Даниловне преподнесли к пятидесятилетию ее деятельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30