«...Когда хотите разжалобить читателя, то старайтесь быть холоднее — это дает чужому горю как бы фон, на котором оно вырисуется рельефнее.
А то у Вас и герои плачут, и Вы вздыхаете. Да, будьте холоднее» (19 марта 1892 года, Мелихово).
Она старалась следовать его советам, но у нее получалось не холодно, а сухо.
«Пишет умственно-сухо»,— сказал Лев Толстой о некоторых ее вещах. Он питал интерес к ее работе и один из рассказов, «Первое горе», включил в своей «Круг чтения» и написал ей по этому поводу:
«Я перечитал этот рассказ, и он мне понравился еще больше, чем прежде, то есть очень».
Внучка Авиловой подарила мне книжку, вышедшую в библиотечке книгоиздательства «Посредник» в 1906 году под номером шестьсот двенадцать. В тонкой серенькой обложке, на ней справа вверху автограф — Л. Авилова...
Книжка эта — книжечка — озаглавлена «ВЛАСТЬ и другие рассказы». Слово власть в названии набрано очень крупно, остальное мелко, под ним. Пять небольших рассказов, они вместе заняли сорок шесть страниц.
Рассказы, знакомые мне по письмам к ней Чехова. Я прочла их впервые. И удивилась — ожидала другого. Более женского, что ли, письма.
Они написаны так, что не скажешь, будто их автор «прямо насквозь, неистово — женщина». Начиная с названий: «Власть», «Без привычки», «Судебный следователь»... Социальное начало отчетливо в каждом и несколько выпирает.
Чехов учил ее: «Вы мало отделываете, писательница же должна не писать, а вышивать на бумаге, чтобы труд был кропотливым, медлительным» (15 февраля 1895 года, Петербург).
А тут была канва — без вышивки.
Писать приходилось по ночам. Пока в доме спят. Спешила... День принадлежал не ей. Дети — их стало уже трое — часто болели. Вспыльчивый муж разбрасывал по полу неудавшиеся оладьи, говоря, что ими «только в собак швырять».
«Я должна была идти за покупками и брать... кофе на Морской, сметану на Садовой, табак на Невском, квас на Моховой...
И должна была делать соус к жаркому сама, а не поручать кухарке... И еще главной моей заботой были — двери. Двери должны были быть плотно закрыты весь день, чтобы из кухни не проникал чад, и настежь открыты вечером, чтобы воздух сравнялся...»
Уж какой там «кропотливый, медлительный» труд!
Говорят — тема носится в воздухе. Темы она находила, ловила их с быстротою ласточки, на лету. Иногда задолго до того, как их осваивали — обживали — другие.
В рецензии на повесть Лидии Авиловой «Наследники» Бунин (под псевдонимом И. Чубаров) пишет в «Литературном дневнике» «Южного обозрения» за 1898 год:
«В этой же книжке «Русского богатства» напечатана небольшая повесть молодой симпатичной писательницы Лидии Авиловой «Наследники»...»
Бунин излагает сюжет:
«Перед читателем — наследники отживающего и отжившего свой век барства, разоренного и придавленного бессилием и... безденежьем, цепляющегося за обломки широких и благородных в известном смысле традиций...
Второе поколенье... Неутешительны отпрыски знатного барства, но еще неутешительнее отпрыски мелкого дворянства... сопоставление сделано удачно, и итог подведен весьма смело. Надо приветствовать это произведение писательницы как значительный шаг вперед на литературном поприще» («Литературное наследство», т. 84).
В примечании сказано: «В повести Л. А. Авиловой Бунина привлекла проблема, в ней поставленная,— судьба русского поместного дворянства, истории вырождения которого был впоследствии посвящен «Суходол»...»
«Впоследствии»... И «Вишневый сад» тоже впоследствии, добавлю я.
Она была талантливей своих книг.
Что-то мешало бутону развернуться и благоухать в полную мощь. Потом обстоятельства изменились, и в воспоминания «Чехов в моей жизни», написанных «с большим блеском, волнением, редкой талантливостью и необыкновенным тактом» (оценка Бунина), она уже открыто являет нам свое лицо. Та же внутренняя раскованность и талант в ее записках и дневниках, включая последние годы жизни.
Какая в них свобода! Острый, я бы сказала, веселый ум.
Какая память чувств, давно пережитых!..
Несостоявшаяся судьба? Несостоявшаяся книга?
Но все же они состоялись — и судьба, и книга о ней...
В семнадцатом году в селе Глотово Орловской губернии племянник Бунина Н. А. Пушешников записал:
«Ночью гроза. Иван Алексеевич почему-то, когда распахивалось небо от молний, вспомнил писательницу Авилову».
Пушешников приводит слова Бунина об Авиловой:
«Она принадлежит к той породе людей, к которой относятся Тургеневы, Чеховы. Я говорю не о талантах,— конечно, она не отдала писательству своей жизни, она не сумела завязать тот крепкий узел, какой необходим писателю, она не сумела претерпеть все муки, связанные с искусством, но в ней есть та сложная, таинственная жизнь.
Она как переполненная чаша...» («Литературное наследство», т. 68).
В 1916 году она овдовела. Авилов поехал на Кавказ лечиться и внезапно умер вдали от дома. С опозданием, уже посмертно, словно из небытия пришла его телеграмма: «Всегда один, ухода нет...»
Смерть мужа поразила ее, оставила чувство вины. В воспоминаниях и дневниках то и дело возникает человек, за которого она вышла когда-то замуж трезво. И чувство ее вины перед мужем возникает тут же как его тень.
Чехов пишет Суворину, объясняя присущее Иванову, герою своей пьесы, ощущенье вины: «Это чувство русское. Русский человек... всегда чувствует себя виноватым».
Виноваты были оба.
Авилов выбрал жену не по себе. Любил ее, страдал от нелюбви, которую она не умела скрыть. Ее талант, внешняя привлекательность, живость ума, все, что ценили в ней другие, были для него как бьющий в глаза яркий свет. Его защитой были скепсис и насмешка, мелочные придирки. Ее литературные опыты он считал пустячными. Он ревновал к ним, боясь, что они отвлекут ее от обязанностей жены и матери.
Вина Лидии Алексеевны Авиловой была в том, что она вышла замуж без любви — трезво. Она не ошиблась в «вычислениях на прочность» своего брака с Авиловым, Но в ее расчетах не было учтено главное — как эта прочность и преданность совместится с ее характером, живым и непосредственным.
Я пишу так много об Авилове, потому что без него портрет Лидии Алексеевны не будет полным. Потому что его присутствие, зримое или незримое, ощущалось ею везде, где возникал — пусть только в мыслях — Чехов.
Авилов был добр, когда не вмешивалась ревность. Зная, как дороги ей Клекотки, выкупает их на аукционе, после того как ее брат Павел — они были завещаны ему — успел их промотать.
И он же отказывает ей в деньгах на издание новой книги1:
«Не принимай всерьез своих успехов. Ерунда! Будет только смешно, если ты о себе вообразишь».
«Но мне не вообразить хотелось,— пишет она.— Мне так необходимо было что-то оформить из себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30