— Наверное, какая-нибудь московская поклонница?»
Я замерла, прочтя этот вопрос.
«— И не угадали: не поклонница, а поклонник. Да еще вдобавок московский богатей, миллионер.— Чехов помолчал и горько усмехнулся: — Небось и букет преподнес, и короб всяких комплиментов, а попроси у этого самого поклонника «десятку» взаймы — ведь не даст! Знаю я их, этих поклонников!
Мы оба помолчали.
— А знаете ли, кто у меня вчера здесь был? — неожиданно и с видимым удовольствием вставил Чехов.— Вот сидел на этом самом месте, где вы теперь сидите.
— Не догадываюсь.
— Лев Толстой!»
Между тем Лев Толстой посетил Антона Павловича 28 марта, Щеглов же — 5 апреля.
Чехов уводит от разговора о цветах.
Но Иван Щеглов, приняв на веру слова Чехова о миллионере, делает вывод: среди поклонников не нашлось ни единого, который догадался бы «позабыть» на больничном чеховском столике... чек на необходимую сумму для поездки за границу.
В рассказе «Цветы девицы Флоры» приведен этот эпизод — ключ к моей догадке о глубоком чувстве, которое приходилось скрывать1.
В редакции журнала письмо племянника Чехова передали мне с просьбой ему ответить. Сохранилась копия моего ответа. Приведу его здесь полностью, так как это ответ не только ему.
«Уважаемый Сергей Михайлович!
Борис Николаевич Полевой передал мне Ваше письмо по поводу моего рассказа (именно рассказа, а не «статьи», как пишете Вы) «Цветы девицы Флоры». Это разница существенная, так как статья требует большей аргументации и тем отличается от лирического рассказа, навеянного
1 Рассказ-исследование о роли Л. А. Авиловой в жизнь А. П. Чехова создавался постепенно, на протяжении ряда лет.
К находкам более ранним прибавлялись новые. Этим объясняются некоторые неизбежные повторы.
мыслями о Чехове и открытиями, пусть очень скромными, пристального читателя материалов «вокруг Чехова».
В свою очередь, хочу Вам сообщить, что эти материалы показывают, что Антон Павлович не всегда был до конца откровенен даже с Марией Павловной, которую очень любил. Возможно, эта любовь и оберегала покой сестры, пока это было возможно. То есть до того самого момента, когда истина уже непременно должна была обнаружиться. Вспомните столь неожиданную для самых близких женитьбу Антона Павловича, переживания Марии Павловны, вьь званные ею.
Есть и другие примеры, говорящие о том, что личная, мужская жизнь Чехова не всегда была известна его сестре. Ссылаться исключительно на мнение Марии Павловны в таких тонких и сложных вещах, как чувство, испытываемое одним человеком к другому, тем более мужчины к женщине, несколько странно.
Скрытность Антона Павловича оставила много белых пятен в его, казалось бы, так хорошо изученной биографии. Пытаться как-то восполнить эти пробелы, изучая творчество, архивы и переписку Чехова, дело, по-моему, нужное. Ибо «хрестоматийный глянец» сложившихся суждений часто мешает живому делу поисков в литературе».
Теперь, спустя пятнадцать лет, мое знакомство с Лидией Алексеевной Авиловой углубилось, стало ближе. Возникло такое чувство — близкого знакомства.
Это случилось одновременно с выходом в свет моей новой книги «Знакомые деревья». В ней я впервые поместила свой рассказ о цветах «девицы Флоры» так когда-то шутливо представил ее Чехову муж сестры Авиловой С. Н. Худеков, издатель «Петербургской газеты».
В прежние мои сборники этот рассказ не ложился, тут же был особый раздел моих записок и размышлений и даже новая работа, тоже связанная с именем Чехова,— «Вчера он был у нас... (Вокруг одного письма)».
Звонок внучки Авиловой я вначале связала с выходом моей книги. Но это было только совпадение.
Папка с рукописью — «Авилова Лидия Алексеевна. Воспоминания, дневник». Более двухсот страниц искренней исповеди. Отсвет этих записок, прочитанных теперь впервые, лег и на мой давний рассказ, кое-что в нем осветив по-иному. В нем тоже, думала я теперь, она такая, какой сама представилась нам. Ее взгляд на себя и события по прошествии многих лет.
Взгляд из того далека, когда о себе уже можно писать отстранясь, не «я», а «она», что порой и делает Авилова в своих записках.
«Я добросовестно искренна»,— говорит она, боясь допустить «вдохновение» в свои тетрадки. Прежде всего здесь она сама, вся ее трудная, долгая жизнь. И главное в этой жизни — две чаши весов, две ее большие любви.
Любовь к Чехову и любовь к своим детям. Была постоянная боль.
«Две натянутых, напряженных струны»,—- скажет она спустя годы.
И в другом месте:
«Вот взяла и перечла сегодня эту тетрадь. Когда я писала ее? Давно. Любовь. О любви. В семьдесят четыре года (скоро будет) я думаю о любви. И думаю я, что я ее никогда не знала.
...Была ли у меня влюбленность в Чехова? Конечно, была, но такая подавленная, такая загнанная! Одна боль...» (запись в дневнике).
Ей семьдесят три года, и она называет влюбленностью то, что прежде звала любовью. Но слово боль выдает ее. Боль осталась.
Иван Алексеевич Бунин по прочтении ее мемуаров пишет:
«А ведь до сих пор многие думают, что Чехов никогда не испытал большого чувства. Так думал когда-то и я.
Теперь же твердо скажу: испытал! Испытал к Лидии Алексеевне Авиловой».
И далее: «Чувствую, что некоторые спросят: а можно ли всецело доверять ее воспоминаниям?
Лидия Алексеевна была необыкновенно правдива. Она не скрывала даже тех отрицательных замечаний, которые делал Чехов по поводу ее писаний, как и замечаний о ней самой. Редкая женщина!»
И еще: «А сколько лет она молчала. Ни единым словом не намекнула при жизни (ведь я с ней встречался) о своей любви...»
Так писал Бунин в своей неоконченной книге «Чехов», отрывки из которой помещены в девятом томе собрания его сочинений.
Допускаю вопрос: а можно ли всецело доверять Бунину?
Почему Бунину, а не Марии Павловне?
Пусть ответит на этот вопрос сама Мария Павловна Чехова:
«Вы просили меня указать Вам кого-нибудь, кто бы мог написать биографию моего покойного брата, и, если Вы помните, я советовала Вам Ивана Алексеевича Бунина. И теперь советую его же и даже прошу. Лучше его никто не напишет, он очень хорошо знал покойного, понимал его и может беспристрастно к этому делу приступить...» (письмо М. П. Чеховой П. В. Быкову от 10 мая 1911 года).
Последуем совету Марии Павловны и поверим И. А. Бунину. Ведь все дело именно в этом — б е с п р и -страстно.
Среди заметок Бунина об Авиловой есть одна фраза недописанная, прерванная на середине: «А вся жизнь ее поистине глубокой любви к Чехову, трагической даже и по...»
На этом месте отвлекли, прервали, так и осталось. Рискну продолжить: «...трагической даже и после смерти Чехова, когда ее имя было отторгнуто от него, вытеснено другими именами, насильственно утвержденными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Я замерла, прочтя этот вопрос.
«— И не угадали: не поклонница, а поклонник. Да еще вдобавок московский богатей, миллионер.— Чехов помолчал и горько усмехнулся: — Небось и букет преподнес, и короб всяких комплиментов, а попроси у этого самого поклонника «десятку» взаймы — ведь не даст! Знаю я их, этих поклонников!
Мы оба помолчали.
— А знаете ли, кто у меня вчера здесь был? — неожиданно и с видимым удовольствием вставил Чехов.— Вот сидел на этом самом месте, где вы теперь сидите.
— Не догадываюсь.
— Лев Толстой!»
Между тем Лев Толстой посетил Антона Павловича 28 марта, Щеглов же — 5 апреля.
Чехов уводит от разговора о цветах.
Но Иван Щеглов, приняв на веру слова Чехова о миллионере, делает вывод: среди поклонников не нашлось ни единого, который догадался бы «позабыть» на больничном чеховском столике... чек на необходимую сумму для поездки за границу.
В рассказе «Цветы девицы Флоры» приведен этот эпизод — ключ к моей догадке о глубоком чувстве, которое приходилось скрывать1.
В редакции журнала письмо племянника Чехова передали мне с просьбой ему ответить. Сохранилась копия моего ответа. Приведу его здесь полностью, так как это ответ не только ему.
«Уважаемый Сергей Михайлович!
Борис Николаевич Полевой передал мне Ваше письмо по поводу моего рассказа (именно рассказа, а не «статьи», как пишете Вы) «Цветы девицы Флоры». Это разница существенная, так как статья требует большей аргументации и тем отличается от лирического рассказа, навеянного
1 Рассказ-исследование о роли Л. А. Авиловой в жизнь А. П. Чехова создавался постепенно, на протяжении ряда лет.
К находкам более ранним прибавлялись новые. Этим объясняются некоторые неизбежные повторы.
мыслями о Чехове и открытиями, пусть очень скромными, пристального читателя материалов «вокруг Чехова».
В свою очередь, хочу Вам сообщить, что эти материалы показывают, что Антон Павлович не всегда был до конца откровенен даже с Марией Павловной, которую очень любил. Возможно, эта любовь и оберегала покой сестры, пока это было возможно. То есть до того самого момента, когда истина уже непременно должна была обнаружиться. Вспомните столь неожиданную для самых близких женитьбу Антона Павловича, переживания Марии Павловны, вьь званные ею.
Есть и другие примеры, говорящие о том, что личная, мужская жизнь Чехова не всегда была известна его сестре. Ссылаться исключительно на мнение Марии Павловны в таких тонких и сложных вещах, как чувство, испытываемое одним человеком к другому, тем более мужчины к женщине, несколько странно.
Скрытность Антона Павловича оставила много белых пятен в его, казалось бы, так хорошо изученной биографии. Пытаться как-то восполнить эти пробелы, изучая творчество, архивы и переписку Чехова, дело, по-моему, нужное. Ибо «хрестоматийный глянец» сложившихся суждений часто мешает живому делу поисков в литературе».
Теперь, спустя пятнадцать лет, мое знакомство с Лидией Алексеевной Авиловой углубилось, стало ближе. Возникло такое чувство — близкого знакомства.
Это случилось одновременно с выходом в свет моей новой книги «Знакомые деревья». В ней я впервые поместила свой рассказ о цветах «девицы Флоры» так когда-то шутливо представил ее Чехову муж сестры Авиловой С. Н. Худеков, издатель «Петербургской газеты».
В прежние мои сборники этот рассказ не ложился, тут же был особый раздел моих записок и размышлений и даже новая работа, тоже связанная с именем Чехова,— «Вчера он был у нас... (Вокруг одного письма)».
Звонок внучки Авиловой я вначале связала с выходом моей книги. Но это было только совпадение.
Папка с рукописью — «Авилова Лидия Алексеевна. Воспоминания, дневник». Более двухсот страниц искренней исповеди. Отсвет этих записок, прочитанных теперь впервые, лег и на мой давний рассказ, кое-что в нем осветив по-иному. В нем тоже, думала я теперь, она такая, какой сама представилась нам. Ее взгляд на себя и события по прошествии многих лет.
Взгляд из того далека, когда о себе уже можно писать отстранясь, не «я», а «она», что порой и делает Авилова в своих записках.
«Я добросовестно искренна»,— говорит она, боясь допустить «вдохновение» в свои тетрадки. Прежде всего здесь она сама, вся ее трудная, долгая жизнь. И главное в этой жизни — две чаши весов, две ее большие любви.
Любовь к Чехову и любовь к своим детям. Была постоянная боль.
«Две натянутых, напряженных струны»,—- скажет она спустя годы.
И в другом месте:
«Вот взяла и перечла сегодня эту тетрадь. Когда я писала ее? Давно. Любовь. О любви. В семьдесят четыре года (скоро будет) я думаю о любви. И думаю я, что я ее никогда не знала.
...Была ли у меня влюбленность в Чехова? Конечно, была, но такая подавленная, такая загнанная! Одна боль...» (запись в дневнике).
Ей семьдесят три года, и она называет влюбленностью то, что прежде звала любовью. Но слово боль выдает ее. Боль осталась.
Иван Алексеевич Бунин по прочтении ее мемуаров пишет:
«А ведь до сих пор многие думают, что Чехов никогда не испытал большого чувства. Так думал когда-то и я.
Теперь же твердо скажу: испытал! Испытал к Лидии Алексеевне Авиловой».
И далее: «Чувствую, что некоторые спросят: а можно ли всецело доверять ее воспоминаниям?
Лидия Алексеевна была необыкновенно правдива. Она не скрывала даже тех отрицательных замечаний, которые делал Чехов по поводу ее писаний, как и замечаний о ней самой. Редкая женщина!»
И еще: «А сколько лет она молчала. Ни единым словом не намекнула при жизни (ведь я с ней встречался) о своей любви...»
Так писал Бунин в своей неоконченной книге «Чехов», отрывки из которой помещены в девятом томе собрания его сочинений.
Допускаю вопрос: а можно ли всецело доверять Бунину?
Почему Бунину, а не Марии Павловне?
Пусть ответит на этот вопрос сама Мария Павловна Чехова:
«Вы просили меня указать Вам кого-нибудь, кто бы мог написать биографию моего покойного брата, и, если Вы помните, я советовала Вам Ивана Алексеевича Бунина. И теперь советую его же и даже прошу. Лучше его никто не напишет, он очень хорошо знал покойного, понимал его и может беспристрастно к этому делу приступить...» (письмо М. П. Чеховой П. В. Быкову от 10 мая 1911 года).
Последуем совету Марии Павловны и поверим И. А. Бунину. Ведь все дело именно в этом — б е с п р и -страстно.
Среди заметок Бунина об Авиловой есть одна фраза недописанная, прерванная на середине: «А вся жизнь ее поистине глубокой любви к Чехову, трагической даже и по...»
На этом месте отвлекли, прервали, так и осталось. Рискну продолжить: «...трагической даже и после смерти Чехова, когда ее имя было отторгнуто от него, вытеснено другими именами, насильственно утвержденными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30