Она ищет в саду, заглядывает в колодец.
Когда совсем темнеет, Вустимко уже не видит, что делает мама, и только слышит ее взволнованный голос:
— Вустимко! Где ты, Вустимко?
— Вустимко! — зовут дедушка и Галя.
Потом их голоса затихают. Мальчик сидит под вербами и мечтает о том времени, когда он вырастет большим. Вдруг рядом что-то зашуршало. Вустимко испуганно подпрыгивает на месте и касается ногой чего-то холодного, скользкого. Жаба!
Он бросается бежать. Уже совсем стемнело. В хате не светится — нет керосина, но дверь отворена. На пороге сидит дедушка и, кашляя, разговаривает сам с собой:
— Ну за что его бить?.. Он же глуп еще. Разве он понимает? ..
Вустимко прячется за боковую стену хаты. Вот тут он простоит до утра. Но лягушки прыгают и у стены — ему становится жутко. Он подкрадывается к углу, и вдруг чья-то рука хватает его в темноте за рубашонку. Мальчик не успевает вырваться и только втягивает голову в плечи, ожидая новых побоев за то, что не откликался.
Но мать не бьет его. Она обнимает сына и жесткой ладонью гладит по лицу.
— Горемычный ты мой! — тихо говорит она.
И Вустимко чувствует, как ему на голову капают слезы. Вся злость на маму сразу проходит. Он прижимается к ней и глубоко-глубоко вздыхает.
— Не я тебя била, а нужда наша, злыдни тебя,— плача говорит мать и прижимается мокрой щекой к его личику.
Вустимко не раз слыхал про злыдней — маленьких Гмчспят, которые забираются к бедным в хаты. Про всех Гчдияков говорят, что их обсели злыдни. Но ведь мама пила его сама, а говорит, что это злыдни... Потом он мог дается: мама не хотела бить, а Мычаки напустила нее злыдней, вот она и побила.
- Пойдем домой,— ласково говорит мать и берет его, большого, на руки.
Вустимку становится легко. Он обнимает маму и говорит:
Не плачьте, мама! Я как вырасту, мы с отцом им зададим! И злыдням, и Мычакам.
План, как показалось Павлу, был безупречный. В первое воскресенье он прочитает лекцию о происхождении Земли, во второе воскресенье — о происхождении человека, а в третье — о развитии общества от первобытного коммунизма до коммунизма научного. И тогда, после того как парни и девушки села Мамаевки осознают весь процесс и направление развития в природе и обществе, он обратится к ним с призывом записываться в комсомол. Павло не мог представить себе, как человек, понимающий, что социализм есть очередная ступень на пути человечества к прогрессу, может стоять в стороне от борьбы за этот прогресс.
С пылом неофита — а комсомольский стаж Павла равнялся двум месяцам — юноша приступил к выполнению своего плана. Первые две лекции принесли шестнадцатилетнему лектору удовлетворение и даже славу. Он с увлечением рассказывал крестьянам то, о чем сам узнал совсем недавно из популярных брошюр. Для слушателей, которые до сих пор смотрели на мир и его историю глазами библии, лекции Павла были чистым откровением, как, впрочем, и для него самого. Его слушали раскрыв рты и засыпали вопросами.
Теперь на очереди была третья, самая ответственная лекция, и после нее — призыв записываться в комсомол. Павло с волнением и тревогой ждал следующего воскресенья. А что, если призыв повиснет в воздухе, если никто не крикнет: «Меня запишите!», если никто не подойдет к столу, если все встанут и молча направятся к выходу?
Это заставляло Павла все время возвращаться мысленно к предстоящей лекции, искать выражения, которые донесли бы его мысли до сознания крестьян, заставили бы аудиторию поверить в то, во что он сам верил. А тут еще тревожные вести с юга: в Крыму зашевелился черный барон, врангелевские банды прорвались в Таврию, движутся к их губернии, на Екатеринославщи ну. Но, в конце концов, те, кто боится Врангеля, не нужны и комсомолу. Да и не все же испугаются..,
Павло уже договорился о лекции в «Культпросвете» и сам растолковал волостному сотскому, однорукому Цыгану, текст устного объявления о лекции, как вдруг все пошло кувырком, В ночь со среды на четверг
неизвестными был зарублен волостной милиционер Иван Самарский с женой, а в ночь на пятницу — председатель волисполкома. По селу пошли тревожные слухи о неизвестной банде, которая прячется у кулаков и перебьет всех, кто будет выступать за Советскую власть.
Волостной военком и председатель комбеда выехали в уезд с сообщением о печальных событиях, и, пока в Мамаевке ждали оттуда подмоги, ответственные работники волости не ночевали дома.
В ночь с субботы на воскресенье Павло тоже лег не в -хате, а в огороде на возу, но не из предосторожности — просто в помещении было очень душно. Да и стоит ли бояться? Пока он не делал ничего такого, за что его могли бы убить бандиты, к тому же принадлежность его к комсомолу была известна лишь двум-трем товарищам. Об этом все узнают завтра, когда он прочитает третью лекцию и предложит записываться в комсомольскую ячейку. Только придут ли на лекцию?
Павло проснулся среди ночи от громкой ругани. «Прибыл отряд из уезда»,— подумал он с радостью, но, вспомнив о скрывающейся поблизости банде, прислушался.
Незнакомый голос требовал немедля запрягать под поду и ехать, а мать жалобно отвечала, что лошади дома, да ехать некому.
«Свои или чужие?» — со страхом думал Павло и, зашив дыхание, прислушивался, стараясь определить политическую принадлежность неизвестных: у своих брань Всегда носила ярко «антирелигиозный» привкус. То, что свои так обходились с его матерью, не удивляло Павла. И потемках, да еще в незнакомом селе, не сразу разберешь, где кто живет, к тому же рядом двор кулак. Могли ошибиться, а то и просто не знали, что здесь кивает семья коммуниста: отец Павла, большевик, служил в Красной Армии.
Неизвестные требовали подводу, грозясь в противном случае сжечь хату.
Мать заплакала и через минуту пошла в огород, вижу, где спал Павло.
— Вставай, повезешь,— сказала она тихо,— а то вижу — сожгут.
Павло оделся и пошел запрягать. Неизвестные, их мило четверо — трое пеших и верховой, замолчали и » леди л и за ним,
«Кто они?» — не переставал думать Павло, бросая взгляды на темные фигуры, неподвижно ожидавшие, пока он кончит запрягать.
— Куда же он вас повезет? — плача, спросила мать, когда подвода выезжала из огорода во двор.
— Не тревожьтесь,— ласково ответил всадник.
Эти слова почему-то успокоили Павла. В самом деле,
сотни крестьян из их Мамаевки ездили с подводами, и ничего страшного при этом не происходило. И он — отвезет и вернется. «Бандиты допытывались бы об отце».
Подвода выехала со двора и затарахтела по дороге.
— В селе есть солдаты? — спросил один из седоков.
Светало, и Павло увидел небритое лицо спрашивающего.
— Не знаю.
— Как не знаешь?
— На нашей улице нету, а на центральных я не был.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Когда совсем темнеет, Вустимко уже не видит, что делает мама, и только слышит ее взволнованный голос:
— Вустимко! Где ты, Вустимко?
— Вустимко! — зовут дедушка и Галя.
Потом их голоса затихают. Мальчик сидит под вербами и мечтает о том времени, когда он вырастет большим. Вдруг рядом что-то зашуршало. Вустимко испуганно подпрыгивает на месте и касается ногой чего-то холодного, скользкого. Жаба!
Он бросается бежать. Уже совсем стемнело. В хате не светится — нет керосина, но дверь отворена. На пороге сидит дедушка и, кашляя, разговаривает сам с собой:
— Ну за что его бить?.. Он же глуп еще. Разве он понимает? ..
Вустимко прячется за боковую стену хаты. Вот тут он простоит до утра. Но лягушки прыгают и у стены — ему становится жутко. Он подкрадывается к углу, и вдруг чья-то рука хватает его в темноте за рубашонку. Мальчик не успевает вырваться и только втягивает голову в плечи, ожидая новых побоев за то, что не откликался.
Но мать не бьет его. Она обнимает сына и жесткой ладонью гладит по лицу.
— Горемычный ты мой! — тихо говорит она.
И Вустимко чувствует, как ему на голову капают слезы. Вся злость на маму сразу проходит. Он прижимается к ней и глубоко-глубоко вздыхает.
— Не я тебя била, а нужда наша, злыдни тебя,— плача говорит мать и прижимается мокрой щекой к его личику.
Вустимко не раз слыхал про злыдней — маленьких Гмчспят, которые забираются к бедным в хаты. Про всех Гчдияков говорят, что их обсели злыдни. Но ведь мама пила его сама, а говорит, что это злыдни... Потом он мог дается: мама не хотела бить, а Мычаки напустила нее злыдней, вот она и побила.
- Пойдем домой,— ласково говорит мать и берет его, большого, на руки.
Вустимку становится легко. Он обнимает маму и говорит:
Не плачьте, мама! Я как вырасту, мы с отцом им зададим! И злыдням, и Мычакам.
План, как показалось Павлу, был безупречный. В первое воскресенье он прочитает лекцию о происхождении Земли, во второе воскресенье — о происхождении человека, а в третье — о развитии общества от первобытного коммунизма до коммунизма научного. И тогда, после того как парни и девушки села Мамаевки осознают весь процесс и направление развития в природе и обществе, он обратится к ним с призывом записываться в комсомол. Павло не мог представить себе, как человек, понимающий, что социализм есть очередная ступень на пути человечества к прогрессу, может стоять в стороне от борьбы за этот прогресс.
С пылом неофита — а комсомольский стаж Павла равнялся двум месяцам — юноша приступил к выполнению своего плана. Первые две лекции принесли шестнадцатилетнему лектору удовлетворение и даже славу. Он с увлечением рассказывал крестьянам то, о чем сам узнал совсем недавно из популярных брошюр. Для слушателей, которые до сих пор смотрели на мир и его историю глазами библии, лекции Павла были чистым откровением, как, впрочем, и для него самого. Его слушали раскрыв рты и засыпали вопросами.
Теперь на очереди была третья, самая ответственная лекция, и после нее — призыв записываться в комсомол. Павло с волнением и тревогой ждал следующего воскресенья. А что, если призыв повиснет в воздухе, если никто не крикнет: «Меня запишите!», если никто не подойдет к столу, если все встанут и молча направятся к выходу?
Это заставляло Павла все время возвращаться мысленно к предстоящей лекции, искать выражения, которые донесли бы его мысли до сознания крестьян, заставили бы аудиторию поверить в то, во что он сам верил. А тут еще тревожные вести с юга: в Крыму зашевелился черный барон, врангелевские банды прорвались в Таврию, движутся к их губернии, на Екатеринославщи ну. Но, в конце концов, те, кто боится Врангеля, не нужны и комсомолу. Да и не все же испугаются..,
Павло уже договорился о лекции в «Культпросвете» и сам растолковал волостному сотскому, однорукому Цыгану, текст устного объявления о лекции, как вдруг все пошло кувырком, В ночь со среды на четверг
неизвестными был зарублен волостной милиционер Иван Самарский с женой, а в ночь на пятницу — председатель волисполкома. По селу пошли тревожные слухи о неизвестной банде, которая прячется у кулаков и перебьет всех, кто будет выступать за Советскую власть.
Волостной военком и председатель комбеда выехали в уезд с сообщением о печальных событиях, и, пока в Мамаевке ждали оттуда подмоги, ответственные работники волости не ночевали дома.
В ночь с субботы на воскресенье Павло тоже лег не в -хате, а в огороде на возу, но не из предосторожности — просто в помещении было очень душно. Да и стоит ли бояться? Пока он не делал ничего такого, за что его могли бы убить бандиты, к тому же принадлежность его к комсомолу была известна лишь двум-трем товарищам. Об этом все узнают завтра, когда он прочитает третью лекцию и предложит записываться в комсомольскую ячейку. Только придут ли на лекцию?
Павло проснулся среди ночи от громкой ругани. «Прибыл отряд из уезда»,— подумал он с радостью, но, вспомнив о скрывающейся поблизости банде, прислушался.
Незнакомый голос требовал немедля запрягать под поду и ехать, а мать жалобно отвечала, что лошади дома, да ехать некому.
«Свои или чужие?» — со страхом думал Павло и, зашив дыхание, прислушивался, стараясь определить политическую принадлежность неизвестных: у своих брань Всегда носила ярко «антирелигиозный» привкус. То, что свои так обходились с его матерью, не удивляло Павла. И потемках, да еще в незнакомом селе, не сразу разберешь, где кто живет, к тому же рядом двор кулак. Могли ошибиться, а то и просто не знали, что здесь кивает семья коммуниста: отец Павла, большевик, служил в Красной Армии.
Неизвестные требовали подводу, грозясь в противном случае сжечь хату.
Мать заплакала и через минуту пошла в огород, вижу, где спал Павло.
— Вставай, повезешь,— сказала она тихо,— а то вижу — сожгут.
Павло оделся и пошел запрягать. Неизвестные, их мило четверо — трое пеших и верховой, замолчали и » леди л и за ним,
«Кто они?» — не переставал думать Павло, бросая взгляды на темные фигуры, неподвижно ожидавшие, пока он кончит запрягать.
— Куда же он вас повезет? — плача, спросила мать, когда подвода выезжала из огорода во двор.
— Не тревожьтесь,— ласково ответил всадник.
Эти слова почему-то успокоили Павла. В самом деле,
сотни крестьян из их Мамаевки ездили с подводами, и ничего страшного при этом не происходило. И он — отвезет и вернется. «Бандиты допытывались бы об отце».
Подвода выехала со двора и затарахтела по дороге.
— В селе есть солдаты? — спросил один из седоков.
Светало, и Павло увидел небритое лицо спрашивающего.
— Не знаю.
— Как не знаешь?
— На нашей улице нету, а на центральных я не был.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34