По цеху разлился зеленый свет. Он гас на мгновенье и опять загорался, гас и загорался. Рабочие поворачивали головы от станков, удивленные необычайными темпами электросварки.
Лукич вначале только смотрел, потом не выдержал, бросил свой станок и подошел к сварщику.
Петрович уже закончил два каркаса. Он вытер пот со лба и, пряча улыбку, спросил:
— Ну как?
— Крепко! — с таким выражением, словно Петрович выловил из Донца пудового днепровского сазана, проговорил токарь.— Дневная норма! За один час дневная норма! Этак ведь ты за день восемьсот процентов дашь!
Петрович зажег папиросу, пригладил усы и оглянулся на цех. Заметив стоящий станок Лукича, кивнул головой:
— А у тебя не клюет...
— О, рыбаки опять про сазанов! У кого не клюет?-- услышав конец фразы, подошел сменный мастер.
— Да это я рассказываю,— хитро сказал сварщик.— А как вытяну сазана, смотрю — мой приятель и свои удочки по-моему перестраивает...
Он повернулся лицом к Лукичу, который уже вынул кисет, оторвал бумагу и сгибал ее желобком.
— А ты говоришь, про социализм думаешь...
У Лукича на лбу собрались морщины. Он положил одну щепотку табаку, подумал и высыпал обратно в кисет.
— Голова у тебя, Петрович! — сказал он, пряча кисет в карман, и с решительным видом направился к своему станку.
Когда Лукич накануне выходного дня подошел к приятелю и кивнул в сторону литейного, сосредоточенное лицо сварщика впервые за несколько лет снова словно разгладилось. Сварщик, сдерживая улыбку, которая не хотела прятаться, ответил взволнованно:
— С вечера?
— Давай с вечера, Петрович..,
Впервые за много лет они опять пришли к своему излюбленному месту на Донце; покрытый бурьяном окоп и выглядывающий из зарослей разбитый немецкий танк с треснувшей пушкой напоминали о черных, трудных днях.
Приятели молча уселись на берегу. В предрассветной прохладе противно пахло мокрым ржавым железом.
— Э-хе-хе...— грустно вздохнул Петрович.
— Э-хе-хе...— в тон ему ответил Лукич.
Но река спокойно катила свои воды, и камышовая стена на той стороне стояла молчаливая и прекрасная. Постепенно на тусклом мерцающем плесе реки вырисовывались отражения деревьев. Первый луч бросил розовые краски на воду, и волнующий крик водяной птицы разбудил тишину.
— Так сколько у тебя вчера клюнуло? — спросил сварщик.
— Двести процентов! — ответил токарь.
Солнце поднималось над горизонтом и открывало степные дали, гасли блестящие капли росы; теперь пряные запахи разогретой травы перебивали запах ржавчины, и лица друзей прояснились, освещенные солнцем.
1944
ВЕСЕННИЙ ДЕНЬ
Случилось так, что машина секретаря райкома товарища Горба проходила мимо поля семенной люцерны колхоза «Октябрь» именно в тот момент, когда линейка председателя этого колхоза проезжала по той же дороге. Шофер сбавил ход, секретарь райкома выглянул из окошка, прокричал несколько слов и сердито погрозил пальцем Федору Пилиповичу Сагайдаку, да так укоризненно, что было понятно: товарищ Горб очень возмущен. Шофер дал газ, и машина скрылась за колхозными строениями.
Федор Пилипович не расслышал всего, что сказал
секретарь райкома, но слова «я еще к тебе заеду» услышал отчетливо. Он также не успел как следует рассмотреть лицо товарища Горба, но оно возникало перед ним, потемневшее и серое,— таким оно бывало всегда, когда секретарь был недоволен.
Председатель колхоза хорошо знал это лицо. Оно было приветливым, когда Федор Пилипович просил секретаря разъяснить какой-либо неясный ему вопрос или показывал колхозный двор, окруженный свежевыкрашенным заборчиком, где, аккуратно выстроившись, словно солдаты, стояли возы, бороны, плуги, жнейки и другой сельскохозяйственный инвентарь, или когда Сагайдак хвастался тем, что он первый в районе организовал питомник фруктовых деревьев и обновил колхозный сад. Тогда лицо товарища Горба становилось приветливым и просветленным. Глаза не улыбались, но были такими добрыми, что освещали все лицо, а глубокие морщинки вокруг них казались не морщинками, а ласковыми лучиками.
Но достаточно было товарищу Горбу почувствовать в словах собеседника хоть каплю лжи или, приезжая в колхоз, заметить малейший беспорядок, как глаза его сразу темнели, светлый луч исчезал, и от этого лицо становилось свинцово-серым, усталым и хмурым.
Именно таким оно и возникало сейчас перед глазами Федора Пилиповича, после того как машина скрылась из вида.
Большой жизненный опыт научил председателя не теряться ни при каких обстоятельствах, и теперь, проводив взглядом автомобиль, он, спокойно продолжая привычную работу, стал искать причину, вызвавшую недовольство товарища Горба.
В течение двадцати минут (время, за которое его линейка доехала до школы) встреча с секретарем райкома была обдумана во всех деталях. Федор Пилипович восстановил в памяти весь сегодняшний день и не нашел даже малейшего беспорядка, который мог бы вызвать возмущение секретаря. Конечно, были мелкие неполадки, но не такие, чтобы на них следовало указывать председателю колхоза. Правда, Сагайдак не дал обещанного проса Чайченко из «Красного партизана», чтобы тот мог вновь засеять неурожайную делянку, не оправившуюся после зимы. Но ведь Чайченко не прислал за просом. И, наконец, это дело «Октября» — давать или не давать просо! Здесь секретарь мог только
советовать, но никак не возмущаться. Нет, это все не то!
Может быть, что-нибудь случилось с тракторами? Федор Пилипович был там сегодня и ничего не заметил. Почему товарищ Горб не остановил машину и прямо не сказал, в чем дело? Верно, очень спешил, но Сагайдак довольно улыбнулся: секретарь знает, что председателю достаточно и намека. С кем-либо другим надо разговаривать битый час, а Сагайдак понимает с полуслова. Но сегодняшний намек, выраженный в такой необычной форме, взволновал председателя колхоза, ибо, как он ни морщил лоб, все равно не мог понять, где допустил ошибку.
Федор Пилипович проехал в конец длинной улицы, по обеим сторонам которой были высажены молодые акации, клены и тополя,— так в городе обсаживают тротуары. Деревья посадили весной, и некоторые саженцы не принялись. Председатель колхоза вспомнил потемневшее лицо секретаря райкома и подумал, что осенью надо будет заменить Погибшие деревца новыми.
Остановив линейку, он оглядел всю улицу из конца в конец. Представил себе, как будет она выглядеть года через три-четыре, когда подрастут деревья, и улыбнулся в усы. Федор Пилипович любил смотреть на улицу и видеть ее не сегодняшней, а такой, какой она будет: с Дворцом культуры, стены его уже краснеют на месте пожарища, с новой двухэтажной школой и аркой в конце улицы, за которой непременно будет стадион.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Лукич вначале только смотрел, потом не выдержал, бросил свой станок и подошел к сварщику.
Петрович уже закончил два каркаса. Он вытер пот со лба и, пряча улыбку, спросил:
— Ну как?
— Крепко! — с таким выражением, словно Петрович выловил из Донца пудового днепровского сазана, проговорил токарь.— Дневная норма! За один час дневная норма! Этак ведь ты за день восемьсот процентов дашь!
Петрович зажег папиросу, пригладил усы и оглянулся на цех. Заметив стоящий станок Лукича, кивнул головой:
— А у тебя не клюет...
— О, рыбаки опять про сазанов! У кого не клюет?-- услышав конец фразы, подошел сменный мастер.
— Да это я рассказываю,— хитро сказал сварщик.— А как вытяну сазана, смотрю — мой приятель и свои удочки по-моему перестраивает...
Он повернулся лицом к Лукичу, который уже вынул кисет, оторвал бумагу и сгибал ее желобком.
— А ты говоришь, про социализм думаешь...
У Лукича на лбу собрались морщины. Он положил одну щепотку табаку, подумал и высыпал обратно в кисет.
— Голова у тебя, Петрович! — сказал он, пряча кисет в карман, и с решительным видом направился к своему станку.
Когда Лукич накануне выходного дня подошел к приятелю и кивнул в сторону литейного, сосредоточенное лицо сварщика впервые за несколько лет снова словно разгладилось. Сварщик, сдерживая улыбку, которая не хотела прятаться, ответил взволнованно:
— С вечера?
— Давай с вечера, Петрович..,
Впервые за много лет они опять пришли к своему излюбленному месту на Донце; покрытый бурьяном окоп и выглядывающий из зарослей разбитый немецкий танк с треснувшей пушкой напоминали о черных, трудных днях.
Приятели молча уселись на берегу. В предрассветной прохладе противно пахло мокрым ржавым железом.
— Э-хе-хе...— грустно вздохнул Петрович.
— Э-хе-хе...— в тон ему ответил Лукич.
Но река спокойно катила свои воды, и камышовая стена на той стороне стояла молчаливая и прекрасная. Постепенно на тусклом мерцающем плесе реки вырисовывались отражения деревьев. Первый луч бросил розовые краски на воду, и волнующий крик водяной птицы разбудил тишину.
— Так сколько у тебя вчера клюнуло? — спросил сварщик.
— Двести процентов! — ответил токарь.
Солнце поднималось над горизонтом и открывало степные дали, гасли блестящие капли росы; теперь пряные запахи разогретой травы перебивали запах ржавчины, и лица друзей прояснились, освещенные солнцем.
1944
ВЕСЕННИЙ ДЕНЬ
Случилось так, что машина секретаря райкома товарища Горба проходила мимо поля семенной люцерны колхоза «Октябрь» именно в тот момент, когда линейка председателя этого колхоза проезжала по той же дороге. Шофер сбавил ход, секретарь райкома выглянул из окошка, прокричал несколько слов и сердито погрозил пальцем Федору Пилиповичу Сагайдаку, да так укоризненно, что было понятно: товарищ Горб очень возмущен. Шофер дал газ, и машина скрылась за колхозными строениями.
Федор Пилипович не расслышал всего, что сказал
секретарь райкома, но слова «я еще к тебе заеду» услышал отчетливо. Он также не успел как следует рассмотреть лицо товарища Горба, но оно возникало перед ним, потемневшее и серое,— таким оно бывало всегда, когда секретарь был недоволен.
Председатель колхоза хорошо знал это лицо. Оно было приветливым, когда Федор Пилипович просил секретаря разъяснить какой-либо неясный ему вопрос или показывал колхозный двор, окруженный свежевыкрашенным заборчиком, где, аккуратно выстроившись, словно солдаты, стояли возы, бороны, плуги, жнейки и другой сельскохозяйственный инвентарь, или когда Сагайдак хвастался тем, что он первый в районе организовал питомник фруктовых деревьев и обновил колхозный сад. Тогда лицо товарища Горба становилось приветливым и просветленным. Глаза не улыбались, но были такими добрыми, что освещали все лицо, а глубокие морщинки вокруг них казались не морщинками, а ласковыми лучиками.
Но достаточно было товарищу Горбу почувствовать в словах собеседника хоть каплю лжи или, приезжая в колхоз, заметить малейший беспорядок, как глаза его сразу темнели, светлый луч исчезал, и от этого лицо становилось свинцово-серым, усталым и хмурым.
Именно таким оно и возникало сейчас перед глазами Федора Пилиповича, после того как машина скрылась из вида.
Большой жизненный опыт научил председателя не теряться ни при каких обстоятельствах, и теперь, проводив взглядом автомобиль, он, спокойно продолжая привычную работу, стал искать причину, вызвавшую недовольство товарища Горба.
В течение двадцати минут (время, за которое его линейка доехала до школы) встреча с секретарем райкома была обдумана во всех деталях. Федор Пилипович восстановил в памяти весь сегодняшний день и не нашел даже малейшего беспорядка, который мог бы вызвать возмущение секретаря. Конечно, были мелкие неполадки, но не такие, чтобы на них следовало указывать председателю колхоза. Правда, Сагайдак не дал обещанного проса Чайченко из «Красного партизана», чтобы тот мог вновь засеять неурожайную делянку, не оправившуюся после зимы. Но ведь Чайченко не прислал за просом. И, наконец, это дело «Октября» — давать или не давать просо! Здесь секретарь мог только
советовать, но никак не возмущаться. Нет, это все не то!
Может быть, что-нибудь случилось с тракторами? Федор Пилипович был там сегодня и ничего не заметил. Почему товарищ Горб не остановил машину и прямо не сказал, в чем дело? Верно, очень спешил, но Сагайдак довольно улыбнулся: секретарь знает, что председателю достаточно и намека. С кем-либо другим надо разговаривать битый час, а Сагайдак понимает с полуслова. Но сегодняшний намек, выраженный в такой необычной форме, взволновал председателя колхоза, ибо, как он ни морщил лоб, все равно не мог понять, где допустил ошибку.
Федор Пилипович проехал в конец длинной улицы, по обеим сторонам которой были высажены молодые акации, клены и тополя,— так в городе обсаживают тротуары. Деревья посадили весной, и некоторые саженцы не принялись. Председатель колхоза вспомнил потемневшее лицо секретаря райкома и подумал, что осенью надо будет заменить Погибшие деревца новыми.
Остановив линейку, он оглядел всю улицу из конца в конец. Представил себе, как будет она выглядеть года через три-четыре, когда подрастут деревья, и улыбнулся в усы. Федор Пилипович любил смотреть на улицу и видеть ее не сегодняшней, а такой, какой она будет: с Дворцом культуры, стены его уже краснеют на месте пожарища, с новой двухэтажной школой и аркой в конце улицы, за которой непременно будет стадион.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34