резкие порывы совсем не весеннего ветра бросают в лицо колючий снег. Долгожданная весна — и вдруг метель, холод. Ну и север! Скорей в метро, в теплый вагон поезда, скорей к югу, к солнцу!
Однообразна и скучна дорога. За окном серое небо и белый снег, а в вагоне сумерки — медленно тянется время.
На третий день пути я поднялся на рассвете и посмотрел в окно. Насколько хватает глаз, назад медленно ползла безжизненная степь, сплошь укутанная снежным покровом. На горизонте она сливалась с мглистым небом. Временами мелькнет бьющийся на ветру чахлый кустик, проползут мимо стекла клубы паровозного дыма, и опять та же безбрежная холодная равнина.
Но что это в пустой, запорошенной снегом степи? Собака? Нет — это злосчастный волк в капкане. Волоча тяжелый капкан, хромая и падая, он медленно пробивается сквозь снежные сугробы в сторону от железнодорожной линии. Несколько секунд, и все это далеко позади, но впечатление останется на всю жизнь. Я ложусь на полку, закрываю глаза и стараюсь заснуть. Но мне не спится, и в голове вновь встает только что промелькнувшая картина: безбрежная снежная равнина, стужа и ветер, и волк в капкане.
Мугоджары — пустынные горы. За окном все та же зима, и кажется, что нас окружают не холмистые увалы, а огромные сугробы снега. На платформе закутанные в овчинные шубы фигуры, лисьи шапки, красные от холода и ветра лица. С грохотом поезд несется вниз, минует последние холмы и обрыва и стремится вперед, в глубину степи.
За станцией Аральское море все меняется, как в сказке. Исчезает снег. Его сменяют поросшие кустарником пески, сера г полынная степь и желтые камыши, а над ними стаи уток. В окна поезда, наконец, заглядывают лучи солнца. С каждым километром к югу все ярче, теплее. Обнаженная земля пахнет горько. полынью, в голубом небе льется песня пролетного жаворонка. Еще двое суток езды. Мы минуем Кзыл-Орду, Арысь, Ташкент, Самарканд и продвигаемся все дальше к югу. Снег, холод позади.
Совсем по-летнему тепло в Ашхабаде. Цветет сирень и колючее иудово дерево. На станции — летние костюмы и уже успевшие загореть лица.
Несколько дней подготовки к выезду, и мы покидаем город Наша полуторка, поднимая мелкую пыль, беспрепятственно катится сначала по бездорожной, ровной как стол пустыне вдоль хребта Копетдаг, а затем круто поворачивает к югу, к загадочным холмам Батхызского заповедника.
На второй день пути мы наблюдали и добыли интереснейшую для нас, орнитологов, птицу. 26 апреля 1878 года в нашей стране в районе Ташкента, близ станции Чинар, был впервые добыт индийский сокол — лаггар. Но включению индийского сокола в список видов птиц нашей фауны мешало одно существенное обстоятельство. На ноге у птицы сохранилась так называемая ногавка — особый ремешок, одеваемый на ручных соколов, используемых для соколиной охоты. Сама ли птица залетела в нашу страну или ее завезли и случайно выпустили охотники-соколятники, оставалось тайной.
И вот в то время как на полуторке мы совершали свой путь, видимо, залетевшая из Афганистана величайшая редкость — индийский сокол, — сидя на телеграфном столбе, беспечно закусывал пойманным грызуном-песчанкой.
— Смотрите, впереди какой-то сокол,— обратил один из нас внимание на сидящую птицу.
Машина быстро подкатила к этому месту, прозвучал мой выстрел, и замечательный сокол попал нам в руки. Обрадованные драгоценной добычей, мы не заметили, как кончилась унылая равнина и началось холмистое предгорье. На подъемах напряженно гудит мотор, машина едва ползет, и мы медленно, но упорно поднимаемся все выше и выше, потом со стремительной быстротой скатываемся в долины и вновь вползаем по крутым извилистым склонам. Зима забыта, до новой зимы нам не видеть снега. Кругом, насколько хватает глаз, высокие холмы, глубокие долины, и все это покрыто зеленой травой выше пояса, яркими тюльпанами и маками, а над головой — безоблачное синее небо, жгучее солнце и бесчисленные голоса поющих жаворонков. И кажется, ничто не сравнится с этой картиной, с этим беспредельным степным простором. Но наши мысли стремятся вперед, к далекому горизонту, где в голубой дымке то едва маячит, то четко выступает невысокий горный хребет Гяз-гядык. Его темные ущелья и светло-желтые пятна освещенных солнцем обрывов притягивают нас своей неизвестностью, и чем ближе мы к нему приближаемся, тем сильнее возрастает нетерпение.
Машина пересекает развеянные пески, потом солончаковую степь, справа от нашего пути остается соленое озеро, и вот, наконец, мы на месте. Но вместо отдыха после долгого, утомительного переезда мы беремся за ружья — ив горы, где все так ново, так незнакомо.
Полдень. С ружьем наготове я медленно шел по дну ущелья. В этот жаркий час в нем было особенно душно — ни ветерка, ни живительной тени. Воздух как будто застыл, немилосердно пекло солнце. Но не замерла жизнь. На желтых обрывах, захлебываяоь, кричали горные поползни, выше, в каменистой россыпи, клохтал кеклик, около трещин суетились скворцы. Меня тянуло выше, где склон ущелья порос развесистыми деревцами фисташки, под тенью которых можно было укрыться от горячего солнца. Однако я не спешил. Затаив дыхание и осторожно передвигая ноги, я внимательно всматривался в каждый чахлый кустик, в темные трещины среди нагроможденных камней, в зелень травы, лентой извивавшейся вдоль ручейка по дну ущелья. Вскоре я нашел обладателя голоса, который привлек мое внимание и заставил насторожиться.
Я только что взобрался на обломок скалы, преграждавшей мне дорогу, как из-под нее вылетели две пустынные куропатки и стремительно понеслись вперед. Стоя на обломке каменной глыбы, я с трудом сохранял равновесие. Не желая упустить добычу, я поспешно вскинул ружье и выстрелил. В тот же момент одна из птиц комочком свалилась на дно ущелья. Я торжествовал. Но, увы, недолго. На месте падения я не нашел ценной для меня добычи — как сквозь землю провалилась. Вероятно, раненная в крыло куропатка укрылась в надежном месте, и только выбитые дробью перья свидетельствовали о ее недавнем здесь присутствии. Однако я не хотел с этим мириться и тщательно стал обыскивать каждый кустик, камень, каждое углубление в почве. Зная окраску оперения птицы, столь похожую на окраску камня, я уже не доверял глазам и ощупью проверял метр за метром. Это продолжалось очень долго.
Тщетные поиски раненой птицы завели меня в низкую, довольно просторную пещеру. Здесь царил полумрак. Яркие лучи солнца проникали сквозь узкие, глубокие трещины, наполняя пещеру местами розовым, местами голубым полусветом. В этом освещении я увидел змею, поразившую меня своими крупными размерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Однообразна и скучна дорога. За окном серое небо и белый снег, а в вагоне сумерки — медленно тянется время.
На третий день пути я поднялся на рассвете и посмотрел в окно. Насколько хватает глаз, назад медленно ползла безжизненная степь, сплошь укутанная снежным покровом. На горизонте она сливалась с мглистым небом. Временами мелькнет бьющийся на ветру чахлый кустик, проползут мимо стекла клубы паровозного дыма, и опять та же безбрежная холодная равнина.
Но что это в пустой, запорошенной снегом степи? Собака? Нет — это злосчастный волк в капкане. Волоча тяжелый капкан, хромая и падая, он медленно пробивается сквозь снежные сугробы в сторону от железнодорожной линии. Несколько секунд, и все это далеко позади, но впечатление останется на всю жизнь. Я ложусь на полку, закрываю глаза и стараюсь заснуть. Но мне не спится, и в голове вновь встает только что промелькнувшая картина: безбрежная снежная равнина, стужа и ветер, и волк в капкане.
Мугоджары — пустынные горы. За окном все та же зима, и кажется, что нас окружают не холмистые увалы, а огромные сугробы снега. На платформе закутанные в овчинные шубы фигуры, лисьи шапки, красные от холода и ветра лица. С грохотом поезд несется вниз, минует последние холмы и обрыва и стремится вперед, в глубину степи.
За станцией Аральское море все меняется, как в сказке. Исчезает снег. Его сменяют поросшие кустарником пески, сера г полынная степь и желтые камыши, а над ними стаи уток. В окна поезда, наконец, заглядывают лучи солнца. С каждым километром к югу все ярче, теплее. Обнаженная земля пахнет горько. полынью, в голубом небе льется песня пролетного жаворонка. Еще двое суток езды. Мы минуем Кзыл-Орду, Арысь, Ташкент, Самарканд и продвигаемся все дальше к югу. Снег, холод позади.
Совсем по-летнему тепло в Ашхабаде. Цветет сирень и колючее иудово дерево. На станции — летние костюмы и уже успевшие загореть лица.
Несколько дней подготовки к выезду, и мы покидаем город Наша полуторка, поднимая мелкую пыль, беспрепятственно катится сначала по бездорожной, ровной как стол пустыне вдоль хребта Копетдаг, а затем круто поворачивает к югу, к загадочным холмам Батхызского заповедника.
На второй день пути мы наблюдали и добыли интереснейшую для нас, орнитологов, птицу. 26 апреля 1878 года в нашей стране в районе Ташкента, близ станции Чинар, был впервые добыт индийский сокол — лаггар. Но включению индийского сокола в список видов птиц нашей фауны мешало одно существенное обстоятельство. На ноге у птицы сохранилась так называемая ногавка — особый ремешок, одеваемый на ручных соколов, используемых для соколиной охоты. Сама ли птица залетела в нашу страну или ее завезли и случайно выпустили охотники-соколятники, оставалось тайной.
И вот в то время как на полуторке мы совершали свой путь, видимо, залетевшая из Афганистана величайшая редкость — индийский сокол, — сидя на телеграфном столбе, беспечно закусывал пойманным грызуном-песчанкой.
— Смотрите, впереди какой-то сокол,— обратил один из нас внимание на сидящую птицу.
Машина быстро подкатила к этому месту, прозвучал мой выстрел, и замечательный сокол попал нам в руки. Обрадованные драгоценной добычей, мы не заметили, как кончилась унылая равнина и началось холмистое предгорье. На подъемах напряженно гудит мотор, машина едва ползет, и мы медленно, но упорно поднимаемся все выше и выше, потом со стремительной быстротой скатываемся в долины и вновь вползаем по крутым извилистым склонам. Зима забыта, до новой зимы нам не видеть снега. Кругом, насколько хватает глаз, высокие холмы, глубокие долины, и все это покрыто зеленой травой выше пояса, яркими тюльпанами и маками, а над головой — безоблачное синее небо, жгучее солнце и бесчисленные голоса поющих жаворонков. И кажется, ничто не сравнится с этой картиной, с этим беспредельным степным простором. Но наши мысли стремятся вперед, к далекому горизонту, где в голубой дымке то едва маячит, то четко выступает невысокий горный хребет Гяз-гядык. Его темные ущелья и светло-желтые пятна освещенных солнцем обрывов притягивают нас своей неизвестностью, и чем ближе мы к нему приближаемся, тем сильнее возрастает нетерпение.
Машина пересекает развеянные пески, потом солончаковую степь, справа от нашего пути остается соленое озеро, и вот, наконец, мы на месте. Но вместо отдыха после долгого, утомительного переезда мы беремся за ружья — ив горы, где все так ново, так незнакомо.
Полдень. С ружьем наготове я медленно шел по дну ущелья. В этот жаркий час в нем было особенно душно — ни ветерка, ни живительной тени. Воздух как будто застыл, немилосердно пекло солнце. Но не замерла жизнь. На желтых обрывах, захлебываяоь, кричали горные поползни, выше, в каменистой россыпи, клохтал кеклик, около трещин суетились скворцы. Меня тянуло выше, где склон ущелья порос развесистыми деревцами фисташки, под тенью которых можно было укрыться от горячего солнца. Однако я не спешил. Затаив дыхание и осторожно передвигая ноги, я внимательно всматривался в каждый чахлый кустик, в темные трещины среди нагроможденных камней, в зелень травы, лентой извивавшейся вдоль ручейка по дну ущелья. Вскоре я нашел обладателя голоса, который привлек мое внимание и заставил насторожиться.
Я только что взобрался на обломок скалы, преграждавшей мне дорогу, как из-под нее вылетели две пустынные куропатки и стремительно понеслись вперед. Стоя на обломке каменной глыбы, я с трудом сохранял равновесие. Не желая упустить добычу, я поспешно вскинул ружье и выстрелил. В тот же момент одна из птиц комочком свалилась на дно ущелья. Я торжествовал. Но, увы, недолго. На месте падения я не нашел ценной для меня добычи — как сквозь землю провалилась. Вероятно, раненная в крыло куропатка укрылась в надежном месте, и только выбитые дробью перья свидетельствовали о ее недавнем здесь присутствии. Однако я не хотел с этим мириться и тщательно стал обыскивать каждый кустик, камень, каждое углубление в почве. Зная окраску оперения птицы, столь похожую на окраску камня, я уже не доверял глазам и ощупью проверял метр за метром. Это продолжалось очень долго.
Тщетные поиски раненой птицы завели меня в низкую, довольно просторную пещеру. Здесь царил полумрак. Яркие лучи солнца проникали сквозь узкие, глубокие трещины, наполняя пещеру местами розовым, местами голубым полусветом. В этом освещении я увидел змею, поразившую меня своими крупными размерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89