— продолжал он все в том же возбуждении.
— Нет, не позволит,— пробурчал Эрвин себе под нос и ступил на мост.
Шоферы последних машин вместе с запасными водителями сбились тесной кучкой возле моста, они держались вместе, словно искали поддержки друг у друга. Рядом с ними с интересом наблюдал за приближавшимся Эрвином часовой, державший длинную винтовку с четырехгранным штыком на ремне.
Внимание Эрвина привлекла одиноко сидевшая на откосе заросшей травой насыпи фигура. Человек сжался в комок, повернулся спиной к мосту и уткнулся лицом в пилотку. Можно было только догадываться, что это начальник охраны моста.
— Что с ним? — спросил Эрвин у часового.
— Старшина говорит, последнюю машину они обязательно перевернут на мосту, бросят и уедут, что бы они там ни говорили, а я пойду под трибунал. Не хочу видеть это своими глазами.
Эрвин тряхнул головой и полез в кабину.
Доехав на последней машине до середины моста, он провел разок по пересохшим губам. Вдруг его прожгла такая острая боль, что на миг потемнело в глазах. Этот самый приступ боли развеял первоначальную досаду на шоферов, которые спасовали перед испытанием и теперь, понуро опустив головы, плелись где-то позади «хеншеля». Ребята совсем измотаны, все жилы из них вытянуты, и уже который день они считай что не ели. По дороге из Валдая им удалось купить за деньги в одном из еще немногих оставшихся открытыми сельских магазинов селедку. Початая бочка стояла еще с мирного времени в углу магазина, селедка успела густо просолиться и сверху поржаветь, но в еду все же годилась. До этого Короткое лишь однажды смог на какой-то маленькой станции выговорить своей команде горячую пищу. Не осталось ни одного сухаря. Они ели голую селедку, и соль будто огнем прижигала запыленные, потрескавшиеся от жары и постоянно мучившей жажды сухие губы. У ребят слезы текли из глаз, когда они ели, но и оставаться голодными больше было невмоготу
Воспоминание это подействовало примиряюще. Никто не ищет себе легкой жизни, только не у всех одинаковая выдержка. Солдаты, молодые ребята, находятся на пределе своих сил. Озадаченные и оторопелые от всей этой военной круговерти, в которую они неожиданно угодили из тихих уголков Эстонии,— сейчас не могли себе представить будущего и более опытные солдаты. И чем моложе ребята, тем они меньше привычны к физическим тяготам, у них нет за плечами школы тяжелого труда, непомерный груз легко придавливает их. Нужно время на закалку.
Настроение Эрвина улучшилось. Он понял, что никаких упреков шоферам он делать не станет. Это вновь обретенное самим собой равновесие подняло его самочувствие. Упреки унижают человека.
Это была редкая удача, что им удалось без помех перебраться через мост. Когда они отъехали, далеко на другом берегу, посреди железнодорожного полотна, между двумя высокими арками пролета стояла маленькая сутулая фигурка, сжимавшая в кулаке смятую пилотку и смотревшая им вслед. Бездонная ясная синева над пролетами моста — и ни единого самолета.
Некоторое время спустя, в Новгороде, немцы возместили это упущение. Едва «хеншели» въехали в город, как в центре и над железнодорожной станцией закружили самолеты.
Они остановили машины на какой-то окраинной улице, которую рев сирен и фабричные гудки прямо-таки вымели от редких прохожих Все ворота были заперты, приземистые дома смотрели на пустую пыльную улицу заклеенными крест-накрест стеклами окон, будто за ними нигде не было ни единой живой души. Весь город моментально превратился в бесприютное, необитаемое место, где по какой-то необъяснимой ошибке стояли совершенно бесполезные и бессмысленные дома и заборы, сараи да телефонные столбы.
Голова их колонны остановилась перед маленькой винной лавкой. Там только что стояла приличная очередь, которая под вой сирены мгновенно рассыпалась. Шофер второй машины Каарелсон, самый шустрый солдат во всем дивизионе, заглянул в магазин и тотчас вернулся с новостью:
— Ребята, тут за деньги продают чистый спирт!
Короткое поглядел на шоферов. Он еще не освободился окончательно от своего гнева на мосту, но обстановка не способствовала злопамятности.
— Хорошо, но до того, как вернемся в дивизион,— ни капли!
Фляжки наполнялись под аккомпанемент недалеких взрывов. Хромоногий, заросший щетиной продавец торопился освободиться от своего товара. Пахло скорее больницей, чем винной лавкой.
Когда они выходили из магазина с полными фляжками в руках, над невысокими домами и верхушками лип было видно, как немецкие самолеты в отдалении кружили над городом. Редкий зенитный огонь в районе станции, казалось, не очень их тревожил. И снова Эрвина охватила злость на свою беспомощность. Потребность что-то делать, немедленно предпринять что-то со своей стороны перерастала в настоятельное побуждение. Первый испуг от огромных, бросающих бомбы самолетов уже давно прошел, уступив место злости. Постоянно удирать и искать укрытия — это было совсем не то, не об этом в продолжение всей его предшествовавшей службы говорили ему на бесчисленных учениях Было противно без конца праздновать труса.
Чувства Эрвина смешались. С одной стороны, они освободились от безмолвного упрека своих молчащих пушек. И тут же в глубине души шевельнулось сомнение: пока были целы пушки, оставалась надежда, что однажды их все-таки можно будет пустить в ход. А теперь что?
Из какого-то располагавшегося в городе штаба Короткое получил приказ разыскать указанный ему артиллерийский склад и взять боеприпасы для дивизии. Двинувшись по карте в путь, они вдруг столкнулись лицом к лицу с непредвиденным препятствием.
Деревня была как деревня, на въезде они ничего особенного не заметили. Безлюдная деревенская улица, обычное ощущение близости фронта, с двух сторон поблескивающие стеклами окон дома. Высокие деревянные со скатами ворота на крепком запоре, ревниво оберегающие покой своего двора, столь дорогой в неспокойные времена. Ни собак, ни кур. Вполне возможно, что часть жителей уже ушла на восток или укрылась в ближних лесах. Где проходит линия фронта, никто не знал. По сведениям Короткова, ближе десяти — пятнадцати километров она быть не могла, однако эти его сведения основывались скорее на том, что было вчера.
Из-за полного безлюдья не пришлось даже сбавлять скорости, можно было гнать по деревне, будто по шоссе.
На другом конце деревни, на выезде, уже издали показались скучившиеся машины и люди. Короткое велел остановиться чуть поодаль, и они пошли выяснять обстановку.
Дорога за деревней петляла по открытому полю, примерно в ста пятидесяти метрах от дороги начинался лес. Возбужденные и находившиеся в замешательстве шоферы и пассажиры, солдаты и сержанты наперебой твердили, что в лесу засели немцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
— Нет, не позволит,— пробурчал Эрвин себе под нос и ступил на мост.
Шоферы последних машин вместе с запасными водителями сбились тесной кучкой возле моста, они держались вместе, словно искали поддержки друг у друга. Рядом с ними с интересом наблюдал за приближавшимся Эрвином часовой, державший длинную винтовку с четырехгранным штыком на ремне.
Внимание Эрвина привлекла одиноко сидевшая на откосе заросшей травой насыпи фигура. Человек сжался в комок, повернулся спиной к мосту и уткнулся лицом в пилотку. Можно было только догадываться, что это начальник охраны моста.
— Что с ним? — спросил Эрвин у часового.
— Старшина говорит, последнюю машину они обязательно перевернут на мосту, бросят и уедут, что бы они там ни говорили, а я пойду под трибунал. Не хочу видеть это своими глазами.
Эрвин тряхнул головой и полез в кабину.
Доехав на последней машине до середины моста, он провел разок по пересохшим губам. Вдруг его прожгла такая острая боль, что на миг потемнело в глазах. Этот самый приступ боли развеял первоначальную досаду на шоферов, которые спасовали перед испытанием и теперь, понуро опустив головы, плелись где-то позади «хеншеля». Ребята совсем измотаны, все жилы из них вытянуты, и уже который день они считай что не ели. По дороге из Валдая им удалось купить за деньги в одном из еще немногих оставшихся открытыми сельских магазинов селедку. Початая бочка стояла еще с мирного времени в углу магазина, селедка успела густо просолиться и сверху поржаветь, но в еду все же годилась. До этого Короткое лишь однажды смог на какой-то маленькой станции выговорить своей команде горячую пищу. Не осталось ни одного сухаря. Они ели голую селедку, и соль будто огнем прижигала запыленные, потрескавшиеся от жары и постоянно мучившей жажды сухие губы. У ребят слезы текли из глаз, когда они ели, но и оставаться голодными больше было невмоготу
Воспоминание это подействовало примиряюще. Никто не ищет себе легкой жизни, только не у всех одинаковая выдержка. Солдаты, молодые ребята, находятся на пределе своих сил. Озадаченные и оторопелые от всей этой военной круговерти, в которую они неожиданно угодили из тихих уголков Эстонии,— сейчас не могли себе представить будущего и более опытные солдаты. И чем моложе ребята, тем они меньше привычны к физическим тяготам, у них нет за плечами школы тяжелого труда, непомерный груз легко придавливает их. Нужно время на закалку.
Настроение Эрвина улучшилось. Он понял, что никаких упреков шоферам он делать не станет. Это вновь обретенное самим собой равновесие подняло его самочувствие. Упреки унижают человека.
Это была редкая удача, что им удалось без помех перебраться через мост. Когда они отъехали, далеко на другом берегу, посреди железнодорожного полотна, между двумя высокими арками пролета стояла маленькая сутулая фигурка, сжимавшая в кулаке смятую пилотку и смотревшая им вслед. Бездонная ясная синева над пролетами моста — и ни единого самолета.
Некоторое время спустя, в Новгороде, немцы возместили это упущение. Едва «хеншели» въехали в город, как в центре и над железнодорожной станцией закружили самолеты.
Они остановили машины на какой-то окраинной улице, которую рев сирен и фабричные гудки прямо-таки вымели от редких прохожих Все ворота были заперты, приземистые дома смотрели на пустую пыльную улицу заклеенными крест-накрест стеклами окон, будто за ними нигде не было ни единой живой души. Весь город моментально превратился в бесприютное, необитаемое место, где по какой-то необъяснимой ошибке стояли совершенно бесполезные и бессмысленные дома и заборы, сараи да телефонные столбы.
Голова их колонны остановилась перед маленькой винной лавкой. Там только что стояла приличная очередь, которая под вой сирены мгновенно рассыпалась. Шофер второй машины Каарелсон, самый шустрый солдат во всем дивизионе, заглянул в магазин и тотчас вернулся с новостью:
— Ребята, тут за деньги продают чистый спирт!
Короткое поглядел на шоферов. Он еще не освободился окончательно от своего гнева на мосту, но обстановка не способствовала злопамятности.
— Хорошо, но до того, как вернемся в дивизион,— ни капли!
Фляжки наполнялись под аккомпанемент недалеких взрывов. Хромоногий, заросший щетиной продавец торопился освободиться от своего товара. Пахло скорее больницей, чем винной лавкой.
Когда они выходили из магазина с полными фляжками в руках, над невысокими домами и верхушками лип было видно, как немецкие самолеты в отдалении кружили над городом. Редкий зенитный огонь в районе станции, казалось, не очень их тревожил. И снова Эрвина охватила злость на свою беспомощность. Потребность что-то делать, немедленно предпринять что-то со своей стороны перерастала в настоятельное побуждение. Первый испуг от огромных, бросающих бомбы самолетов уже давно прошел, уступив место злости. Постоянно удирать и искать укрытия — это было совсем не то, не об этом в продолжение всей его предшествовавшей службы говорили ему на бесчисленных учениях Было противно без конца праздновать труса.
Чувства Эрвина смешались. С одной стороны, они освободились от безмолвного упрека своих молчащих пушек. И тут же в глубине души шевельнулось сомнение: пока были целы пушки, оставалась надежда, что однажды их все-таки можно будет пустить в ход. А теперь что?
Из какого-то располагавшегося в городе штаба Короткое получил приказ разыскать указанный ему артиллерийский склад и взять боеприпасы для дивизии. Двинувшись по карте в путь, они вдруг столкнулись лицом к лицу с непредвиденным препятствием.
Деревня была как деревня, на въезде они ничего особенного не заметили. Безлюдная деревенская улица, обычное ощущение близости фронта, с двух сторон поблескивающие стеклами окон дома. Высокие деревянные со скатами ворота на крепком запоре, ревниво оберегающие покой своего двора, столь дорогой в неспокойные времена. Ни собак, ни кур. Вполне возможно, что часть жителей уже ушла на восток или укрылась в ближних лесах. Где проходит линия фронта, никто не знал. По сведениям Короткова, ближе десяти — пятнадцати километров она быть не могла, однако эти его сведения основывались скорее на том, что было вчера.
Из-за полного безлюдья не пришлось даже сбавлять скорости, можно было гнать по деревне, будто по шоссе.
На другом конце деревни, на выезде, уже издали показались скучившиеся машины и люди. Короткое велел остановиться чуть поодаль, и они пошли выяснять обстановку.
Дорога за деревней петляла по открытому полю, примерно в ста пятидесяти метрах от дороги начинался лес. Возбужденные и находившиеся в замешательстве шоферы и пассажиры, солдаты и сержанты наперебой твердили, что в лесу засели немцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129