– Самый огромный колокол, какой вы только в своей жизни видели, – сказал он.
– Вы про что? – спросила Келли.
– Он был в таком… павильоне, – неуверенно проговорил я, не совсем представляя, как его описать.
– Я думаю, это называется «бельведер». Весь такой белый и круглый, как карусель, а внутри только огромный белый колокол, как в церкви, он свисал на цепи с потолка. И все освещение со двора было направлено на него.
– Странно, – отозвалась Дженни, прижавшись к спине своей сестры.
– Ага. И еще этот дом. Совсем темный и старый. Из какого-то черного дерева или из чего-то там еще, такой трухлявый весь. В два этажа. Как если поставить штуки четыре или пять тех сараев, мимо которых мы проходили, один на другой и склепать их вместе. Но лужайка была красивая. Зеленая, совсем ровная, как бейсбольная площадка.
– Вроде того, – прошептал Стефан.
Он свернул от канала и неторопливо пошел назад к улице, по сторонам которой росли деревья.
По моей спине побежали мурашки, когда я наконец догадался, зачем мы возвращаемся к дому Паарса. Я уже забыл, как мы тогда были напуганы. Как Стефан был напуган. Может быть, он два года только об этом и думал.
– Это было так странно, – сказал я сестрам, в то время как все мы смотрели на бродяг, завернувшихся в свои газеты, и на птиц, вцепившихся коготками в ветви и пристально следивших сверху, когда мы проходили мимо. – Все это наружное освещение, разваливающийся дом и – ни огонька внутри, ни машины на дороге рядом с домом, и тот громадный колокол. И мы просто смотрели, довольно долго. А потом наконец поняли, что было там, в траве.
Сейчас мы уже вышли из парка, и ветер стал холоднее.
– Я хочу жареной картошки с креветками, – заскулила Келли, показав рукой в сторону Маркет-стрит, где еще стоит маленький ларек, в котором торгуют жареной рыбой, рядом с «Дэйри Куин», хотя в «Дэйри Куин» уже никто не заходит.
– Я хочу пойти посмотреть на этот дом Паарса, – сказала Дженни. – Перестань ныть.
Ее голос звучал радостно, резко, как когда она играла в «Диг-Даг» или отвечала на уроке. Она была сообразительной – не такой, как Стефан, но по меньшей мере вроде меня. И я думаю, она каким-то образом заметила, что в глубине души Стефан трусит, и эта слабость ее притягивала. Вот о чем я думал, когда она запросто взяла меня за руку, и тут я вообще перестал о чем-либо думать.
– Расскажи мне про траву, – попросила она.
– Это было похоже на круг, – сказал я, чувствуя, как мои пальцы холодеют и моя ладонь деревенеет в ее руке. Даже когда она сжала пальцы, я молчал. Я не знал, что предпринять, и мне не хотелось, чтобы Стефан обернулся. Если Келли это и заметила, то ничего не сказала. – Выстриженный среди травы. Знак. Круг, и внутри него – такой перевернутый треугольник, и…
– Почем ты знаешь, что перевернутый? – спросила Дженни.
– Что?
– Откуда тебе было знать, что ты на него смотришь с нужной стороны?
– Заткнись, – не оборачиваясь, быстро и жестко сказал Стефан, ведя нас в направлении улицы в сторону Пролива, к дому Паарса.
Потом он обернулся и увидел наши руки. Но ничего не сказал. Когда он снова смотрел вперед, Дженни еще раз сжала мою руку, и я чуть заметно сжал ее руку в ответ.
Половину квартала мы прошли в молчании, но от этого я только еще больше разволновался. Я чувствовал, как большой палец Дженни скользит по моему большому пальцу, и от этого я весь дрожал от волнения.
– Перевернутый, – сказал я. – Правой стороной вверх. Никакой разницы. Это был символ, таинственный знак. Он выглядел как глаз.
– У старого чудака, должно быть, чертова уйма газонокосилыциков, – робко пошутила Келли, взглянула на спину Стефана и осеклась – по-моему, как раз вовремя. Мистер Андерш был прав: она тоже неплохо соображала.
– Это вроде сделано для того, чтобы помешать ходить по траве, – продолжил я. – Я не знаю почему. Он просто выглядел как-то не так. Как будто он действительно мог тебя видеть. Я не могу это объяснить.
– А мне это не помешало ходить по траве, – сказал Стефан.
Я почувствовал, как Дженни смотрит на меня. Ее губы были в шести дюймах от моих волос, моего уха. Это было уже слишком. Моя рука дернулась, и я разжал ее. Залившись краской, я взглянул в ее сторону. Она отошла к своей сестре.
– Это правда, – сказал я, мечтая позвать Дженни вернуться ко мне, – Стефан прошел прямо по тому месту.
Слева от нас последние двухэтажки скользнули во тьму. Перед нами расстилалась грязная дорога, спускавшаяся с холма, сырая и ухабистая, словно чей-то гигантский отрезанный язык, распростертый по земле. Мне вспомнилось, как резиновые сапоги Стефана будто плыли над поверхностью залитой светом зеленой лужайки мистера Паарса, точно он шел по воде.
– Эй, – позвал я, хотя Стефан уже ступил в грязь, торопливо и решительно спускался с холма. – Стефан! – окликнул я его, но, конечно же, последовал за ним. Обеих сестер рядом со мной уже не было. – А когда ты его в последний раз видел, этого мистера Паарса?
Он обернулся. На его лице была улыбка, и сейчас она меня испугала.
– Тогда же, когда и ты, слюнтяй, – сказал он. – Сегодня ночью будет ровно два года.
Я моргнул, и ветер хлестнул меня, словно край скрученного полотенца.
– Откуда ты знаешь, когда я его в последний раз видел? – спросил я.
Стефан пожал плечами:
– Я что, ошибаюсь?
Я не ответил. Я смотрел на Стефана, на мглу, клубящуюся вокруг и над ним, обрамляя его, как бегущая вода обтекает камень.
– Его нигде не было. Ни на Пятнадцатой улице, ни в «Черном якоре». Нигде. Я искал его.
– Может, он тут больше не живет, – осторожно предположила Дженни. Она тоже смотрела на Стефана.
– Там стоит машина, – проговорил Стефан, – «линкольн». Длинный и черный. Почти что лимузин.
– Я видел эту машину, – добавил я. – Как раз в обед я заметил, как она проезжала мимо моего дома.
– Она проезжает туда. – Стефан махнул рукой в сторону деревьев, воды и дома Паарса. – Я же говорю, что я следил.
Конечно же, подумал я, он это делал. Если отец отпускал его, он, должно быть, пробирался прямо сюда или в бельведер, под колокол. Честно говоря, мне это казалось невозможным.
– А что такого случилось с тобой там два года назад? – спросила Келли.
– Расскажи им сейчас, – велел Стефан. – Раз мы спускаемся туда, дальше будет не до разговоров. Нельзя идти туда, пока все не рассказано до конца.
Присев на корточки, он ковырялся в холодной сырой грязи и смотрел на паромы, проплывавшие со стороны центральных районов к Бейнбридж-Айленду. Отсюда кораблей было почти не различить, виднелись только скопления огней на воде – точно тучи обреченных погибнуть светлячков.
– Трава была тоже сырая, – рассказывал я, вспоминая тяжесть набрякших от влаги штанов. – Короче, всюду было сыро, как обычно, но ощущение такое, словно вброд переходишь пруд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53