Вода, освещенная странным желтым светом, казалось, кипела, и на переднем плане лицом к зрителю моряк с вытекшими глазами, с черным, обожженным лицом, с перекошенным от отчаянного крика ртом возвышался над водой, опираясь левой почти обугленной рукой на «и» слова «Литл», и правой на «к» слова «Рок». Он был нарисован так выразительно, что, казалось, вот-вот спрыгнет с плаката, чтобы взывать к мщению.
Два министра — иностранных дел и обороны — в ночь с 8 на 9 января совещались в Белом доме с президентом Олбертом Монро Смитом до двух часов утра. Когда они ушли, президент долго неподвижно сидел в кресле, он чувствовал себя опустошенным, усталым, измотанным, он с трудом поднялся, сутулый, ноги как налитые свинцом, но особенно утомлена была душа, в ней не осталось ни капли бодрости. Президент вошел в свой личный лифт, поднялся на третий этаж, в свою комнату. Он сменил ботинки на домашние туфли и темно-серый пиджак на старую, потерявшую форму куртку из твида с кожаными вставками на локтях. Это принесло ему некоторое облегчение. Спать ему не хотелось, он слишком устал, чтобы спать, он чуть-чуть приоткрыл дверь в комнату Вики и несколько секунд вслушивался в теплую и ароматную темноту. Есть что-то удивительное и волнующее в этом чуть слышном человеческом дыхании — сложная, безупречная механика, упорное, непрестанное движение, мускулы и нервы в непрерывном труде, и даже во сне им не дано притвориться мертвыми. Смит тихо закрыл дверь, пересек коридор, толкнул всегда немного приоткрытую дверь в комнату Лолли. Лолли спала на боку, профиль освещен крошечным голубым ночником, горевшим в изголовье кровати красного дерева между белыми муслиновыми занавесками. В двенадцать лет она еще боялась спать без ночника. Смит смотрел на нее; пухленькая ручка подпирала полную, усеянную веснушками щеку, на которой спали кроткие ресницы, верхняя губка, маленькая, пухлая, вздернута к носу и делает лицо похожим на невинную мордочку славного зверька; такими любил рисовать девочек-подростков на своих картинах Ренуар. Смит покачал головой, он почувствовал какую-то неловкость оттого, что позволил себе растрогаться, тяжелыми шагами он прошел по длинному коридору, вошел в овальную гостиную, зажег люстру и опустился в большое, обитое зеленой кожей кресло, стоящее за письменным столом. Никогда не чувствовал он себя таким усталым, даже во время своей предвыборной кампании, даже во время предвыборной кампании Кеннеди — какие минуты они провели вместе! — усталые глаза Джона, его серьезный, немного болезненный вид, когда он бросался в кресло пульмановского вагона, который мчал его из города в город. «Но это уж слишком, иди поспи, Джон», — он отрицательно качал головой, показывал на столик, где лежали наброски речи, которую он должен был произнести на следующий день, и декламировал стихи Фроста:
Но словом данным я влеком:
Еще до сна мне далеко,
Еще до сна мне далеко.
Усталые глаза, улыбка, исполненная мужества и доброты, первое «до сна», произносимое с легкостью, а второе — тихим, глубоким, слегка грустным голосом, и вот ты теперь спишь, Джон, они убили тебя через три года, почти день в день; они слишком боялись тебя, чтобы позволить тебе жить, то, что им нужно, — это покорные президенты вроде Чан Кай-ши, Ки, вроде… Овальная приемная — буйство желтого: стены, обитые дамасским шелком, большой овальный ковер, две софы, кресла в стиле Людовика XVI; во всей этой позолоченной мишуре висящие на стене полотна Сезанна стираются, тонут. Все здесь слишком богато, слишком роскошно. Смит взял сигару, зажег ее и прошелся по комнате, ковер заглушал его шаги, взглянул на часы: «В этот час лишь я не сплю, да не должна спать моя личная охрана. Тридцать восемь ее агенток размещены во всех уголках дома; охранники в парке и охранники у ограды, какой прелестный образ для лубочной картинки; президент США, окруженный телохранителями, проводит ночь в раздумьях накануне третьей мировой войны. Горло его сжалось. Президент! Всевластие президента! Почти диктаторские полномочия президента! Да, а этот коварный, сильный, постоянный нажим со всех сторон, чтобы мое колесо попало в заранее проложенную колею! А эти государства в государстве: Пентагон, госдепартамент, финансовые круги, связанные с генералами, и все полиции — ФБР, ЦРУ, лобби… Президент-пленник, президент-орудие, президент-заложник, Гулливер у лилипутов! С виду самый сильный, а в действительности же самый стесненный — простая точка, где пересекается сложное множество разных сил. Моя речь 6 января — она была в конце концов не самая лучшая, но уж, во всяком случае, далеко не худшая, наименее опасная и тех, которые я мог произнести. Мне не дали сделать большего, а через два дня эти мерзавцы, которые орудуют за моей шиной, нарочно произносят слово «ультиматум», чтобы осложнить обстановку. Я связан, связан, связан. Чтобы заставить меня делать то, чего они хотят, им достаточно, излагая мне проблему, исказить факты, затуманить мою голову неточной информацией. Так они поступили с Джоном в апреле 1961 с этим вторжением на Кубу. Никогда не забуду, как все эти чины, пророки, специалисты из Пентагона и государственного департамента засыпали его своими идиотскими «гарантиями» успеха интервенции на Кубу. «План безупречен, — сказал Лемнитцер, — он не может не удаться», и Даллес: «Это будет гораздо легче, чем в Гватемале», и Биссель: «Как только противники Кастро высадятся на остров, кубинский народ встретит их с распростертыми объятиями». Но на рассвете 17 апреля на Плайя-Хирон кубинский народ вместо распростертых объятий встретил интервентов огнем винтовок, танков, пушек и раздавил их менее чем за 72 часа. Боже мой, неужели они готовят мне такую же шутку с «Литл Роком»?» Смит остановился, оцепенев, пепел с конца его сигары вот-вот готов был упасть на пол. Смит шагнул, осторожно протянул руку к ближайшей пепельнице, но пепел отделился, упал и пылью рассеялся по ковру. Президент вздрогнул, через несколько секунд он заметил, что у него дрожит рука. Он выпрямился — не следует везде видеть предзнаменования. Он устроился в кресле и, очевидно, на несколько мгновений уснул, потому что его правая нога как-то сама собой распрямилась в колене, как будто бы он падал в пустоту. Он вздрогнул. Если то, что-то, что президент не может преобразовать, над чем он не властен, так это его собственная политическая полиция, именно она в действительности управляет им, потому что она его информирует. Он встал и вновь принялся ходить взад-вперед. Через некоторое время он заметил, что всякий раз старается не наступить на пепел. «Убежден, что ЦРУ знало — диверсия на Плайя-Хирон закончится провалом, уверен, план состоял в том, чтобы поставить Джона перед таким серьезным оборотом дела, перед такой немыслимой потерей престижа, чтобы он дал зеленую улицу высадке морской пехоты на Кубу, и Джон чуть было этого не сделал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Два министра — иностранных дел и обороны — в ночь с 8 на 9 января совещались в Белом доме с президентом Олбертом Монро Смитом до двух часов утра. Когда они ушли, президент долго неподвижно сидел в кресле, он чувствовал себя опустошенным, усталым, измотанным, он с трудом поднялся, сутулый, ноги как налитые свинцом, но особенно утомлена была душа, в ней не осталось ни капли бодрости. Президент вошел в свой личный лифт, поднялся на третий этаж, в свою комнату. Он сменил ботинки на домашние туфли и темно-серый пиджак на старую, потерявшую форму куртку из твида с кожаными вставками на локтях. Это принесло ему некоторое облегчение. Спать ему не хотелось, он слишком устал, чтобы спать, он чуть-чуть приоткрыл дверь в комнату Вики и несколько секунд вслушивался в теплую и ароматную темноту. Есть что-то удивительное и волнующее в этом чуть слышном человеческом дыхании — сложная, безупречная механика, упорное, непрестанное движение, мускулы и нервы в непрерывном труде, и даже во сне им не дано притвориться мертвыми. Смит тихо закрыл дверь, пересек коридор, толкнул всегда немного приоткрытую дверь в комнату Лолли. Лолли спала на боку, профиль освещен крошечным голубым ночником, горевшим в изголовье кровати красного дерева между белыми муслиновыми занавесками. В двенадцать лет она еще боялась спать без ночника. Смит смотрел на нее; пухленькая ручка подпирала полную, усеянную веснушками щеку, на которой спали кроткие ресницы, верхняя губка, маленькая, пухлая, вздернута к носу и делает лицо похожим на невинную мордочку славного зверька; такими любил рисовать девочек-подростков на своих картинах Ренуар. Смит покачал головой, он почувствовал какую-то неловкость оттого, что позволил себе растрогаться, тяжелыми шагами он прошел по длинному коридору, вошел в овальную гостиную, зажег люстру и опустился в большое, обитое зеленой кожей кресло, стоящее за письменным столом. Никогда не чувствовал он себя таким усталым, даже во время своей предвыборной кампании, даже во время предвыборной кампании Кеннеди — какие минуты они провели вместе! — усталые глаза Джона, его серьезный, немного болезненный вид, когда он бросался в кресло пульмановского вагона, который мчал его из города в город. «Но это уж слишком, иди поспи, Джон», — он отрицательно качал головой, показывал на столик, где лежали наброски речи, которую он должен был произнести на следующий день, и декламировал стихи Фроста:
Но словом данным я влеком:
Еще до сна мне далеко,
Еще до сна мне далеко.
Усталые глаза, улыбка, исполненная мужества и доброты, первое «до сна», произносимое с легкостью, а второе — тихим, глубоким, слегка грустным голосом, и вот ты теперь спишь, Джон, они убили тебя через три года, почти день в день; они слишком боялись тебя, чтобы позволить тебе жить, то, что им нужно, — это покорные президенты вроде Чан Кай-ши, Ки, вроде… Овальная приемная — буйство желтого: стены, обитые дамасским шелком, большой овальный ковер, две софы, кресла в стиле Людовика XVI; во всей этой позолоченной мишуре висящие на стене полотна Сезанна стираются, тонут. Все здесь слишком богато, слишком роскошно. Смит взял сигару, зажег ее и прошелся по комнате, ковер заглушал его шаги, взглянул на часы: «В этот час лишь я не сплю, да не должна спать моя личная охрана. Тридцать восемь ее агенток размещены во всех уголках дома; охранники в парке и охранники у ограды, какой прелестный образ для лубочной картинки; президент США, окруженный телохранителями, проводит ночь в раздумьях накануне третьей мировой войны. Горло его сжалось. Президент! Всевластие президента! Почти диктаторские полномочия президента! Да, а этот коварный, сильный, постоянный нажим со всех сторон, чтобы мое колесо попало в заранее проложенную колею! А эти государства в государстве: Пентагон, госдепартамент, финансовые круги, связанные с генералами, и все полиции — ФБР, ЦРУ, лобби… Президент-пленник, президент-орудие, президент-заложник, Гулливер у лилипутов! С виду самый сильный, а в действительности же самый стесненный — простая точка, где пересекается сложное множество разных сил. Моя речь 6 января — она была в конце концов не самая лучшая, но уж, во всяком случае, далеко не худшая, наименее опасная и тех, которые я мог произнести. Мне не дали сделать большего, а через два дня эти мерзавцы, которые орудуют за моей шиной, нарочно произносят слово «ультиматум», чтобы осложнить обстановку. Я связан, связан, связан. Чтобы заставить меня делать то, чего они хотят, им достаточно, излагая мне проблему, исказить факты, затуманить мою голову неточной информацией. Так они поступили с Джоном в апреле 1961 с этим вторжением на Кубу. Никогда не забуду, как все эти чины, пророки, специалисты из Пентагона и государственного департамента засыпали его своими идиотскими «гарантиями» успеха интервенции на Кубу. «План безупречен, — сказал Лемнитцер, — он не может не удаться», и Даллес: «Это будет гораздо легче, чем в Гватемале», и Биссель: «Как только противники Кастро высадятся на остров, кубинский народ встретит их с распростертыми объятиями». Но на рассвете 17 апреля на Плайя-Хирон кубинский народ вместо распростертых объятий встретил интервентов огнем винтовок, танков, пушек и раздавил их менее чем за 72 часа. Боже мой, неужели они готовят мне такую же шутку с «Литл Роком»?» Смит остановился, оцепенев, пепел с конца его сигары вот-вот готов был упасть на пол. Смит шагнул, осторожно протянул руку к ближайшей пепельнице, но пепел отделился, упал и пылью рассеялся по ковру. Президент вздрогнул, через несколько секунд он заметил, что у него дрожит рука. Он выпрямился — не следует везде видеть предзнаменования. Он устроился в кресле и, очевидно, на несколько мгновений уснул, потому что его правая нога как-то сама собой распрямилась в колене, как будто бы он падал в пустоту. Он вздрогнул. Если то, что-то, что президент не может преобразовать, над чем он не властен, так это его собственная политическая полиция, именно она в действительности управляет им, потому что она его информирует. Он встал и вновь принялся ходить взад-вперед. Через некоторое время он заметил, что всякий раз старается не наступить на пепел. «Убежден, что ЦРУ знало — диверсия на Плайя-Хирон закончится провалом, уверен, план состоял в том, чтобы поставить Джона перед таким серьезным оборотом дела, перед такой немыслимой потерей престижа, чтобы он дал зеленую улицу высадке морской пехоты на Кубу, и Джон чуть было этого не сделал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99