несколько над краем стола украшенной кольцами рукояткой вверх висел небольшой, всего в кубит длиной, суживающийся к концу хлыст из кожи снежной змеи. До него было буквально рукой подать, и Мышелов отчетливо видел каждую морщинку на его коже, но не мог разглядеть ни бечевки, ни тончайшей ниточки, поддерживавшей хлыст в воздухе.
«Что ж, сцена ясна», – сказал он себе. Осталось только решить, как из зрителя превратиться в одно из действующих лиц. Лучше всего будет чуть податься вперед, обхватить тремя пальцами правой руки горлышко графина, большим и указательным снять пробку и, прежде чем опрокинуть его содержимое в свою пересохшую глотку, небрежно произнести что-то вроде: «Приветствую тебя, дражайшая демуазель, и нижайше прошу прервать увлекательную игру, чтобы уделить немного внимания старинному приятелю. Не пугайтесь, девочки». Последняя фраза предназначена, разумеется, горничным.
Что ж, сказано – сделано!
Но, увы, с самого начала все пошло наперекосяк. При первой же попытке пошевелиться он почувствовал себя так, словно его только что разбил паралич. Все тело ныло и болело, точно он с ног до головы был покрыт синяками, правая рука горела огнем, темно-коричневые земляные стены внезапно надвинулись со всех сторон, а его «Приветствую» превратилось в придушенный вой, от которого у него чуть не лопнули барабанные перепонки, дико заболела голова, а рот в мгновение ока наполнился землей, вызвавшей грозивший удушьем приступ кашля.
Так, значит, его погребение заживо продолжается: с того самого момента, когда он внезапно провалился под землю на вершине холма на Льдистом острове в разгар церемонии полнолуния, и до сих пор податливая земляная тюрьма удерживает его, становясь твердой как скала при малейшей попытке вырваться. На этот раз внезапно открывшаяся у него сверхъестественная способность видеть сквозь землю обманула его: представшая его взору картина была столь отчетлива, что, вопреки свидетельствам прочих органов чувств, он вообразил себя свободным. Очевидно, пока он был без сознания, какая-то сила привела его таинственными подземными путями в Ланкмар, так что теперь ему ничего не оставалось, кроме как отдышаться, унять сердцебиение и осторожными движениями языка освободить рот от набившейся в него грязи, – и все это лишь для того, чтобы просто остаться в живых. Теперь, когда гудение в голове понемногу утихло, слабость и помутнение сознания дали ему понять, что он слишком близко подошел к опасной грани, отделяющей бытие от небытия, и придется изрядно постараться, чтобы уйти от нее подальше.
Справиться с неприятными и опасными последствиями ошибки Мышелову помогло то, что бело-фиолетовая картинка у него перед глазами никуда не исчезла, хотя то и дело фрагменты шершавой земляной стены заслоняли ее; желтоватое сияние, исходящее от верхней половины его лица, помогло не потерять эту реальность из виду.
Восстановив утраченное было чувство относительного комфорта и безопасности, он удивился, увидев, что прекрасная Хисвет все еще продолжает говорить, а очаровательные горничные – слушать, по-прежнему внимая каждому ее слову, будто стремясь запечатлеть его в своей памяти навеки. О чем же можно так долго говорить?
Не забывая дышать неглубоко и медленно, он сконцентрировал все внимание на других органах чувств и, напрягая все силы, попытался обострить восприятие. Его усилия довольно скоро были вознаграждены.
Следующая упавшая в чашу капля издала тихий, но отчетливый звук: хлюп!
Он едва удержался, чтобы не вздрогнуть.
И тут же до него донеслось пронзительное бэ-з-з-з светящейся осы, задевавшей прозрачными крыльями за тонкие прутья клетки.
Хисвет откинулась назад, уперевшись локтями в постель, и серебристо прожурчала:
– Девочки, вольно!
Их внимание ослабло, правда, лишь самую малость. Она слегка похлопала пальцами по очаровательно округлившимся губкам, словно подавляя зевок.
– Бог ты мой, какая длинная и скучная получилась лекция, – посетовала она. – Но ты самым похвальным образом выслушала ее до конца, дорогуша Троечка, – обратилась она к темноволосой горничной. – И ты тоже, Четверочка, – к светловолосой. Взяв лежавшую рядом с ней на покрывале длинную шпильку с изумрудной головкой и повертев ее игриво в пальцах, она заметила:
– Мне даже не пришлось прибегать к этому средству, чтобы разбудить ленивую мечтательницу или вернуть бог знает куда забредшие мысли.
Губы обеих девушек сложились в подобающую случаю улыбку, однако взгляд, брошенный на булавку, был довольно кислым.
Хисвет передала воспитательное орудие Четверочке, которая торжественно отнесла его в дальний угол помещения, к задрапированному сундуку со стоявшим на нем зеркалом. Среди выставленных на его крышке многочисленных баночек и бутылочек с разнообразными кремами и притираниями и шкатулок с драгоценностями была и черная овальная подушечка, из которой торчало множество подобных шпилек; их украшенные драгоценными камнями головки переливались всеми цветами радуги.
Тем временем Хисвет заговорила с Троечкой, которая немедленно вся обратилась в слух.
– Пока я говорила, у меня дважды возникало ощущение, будто за нами следят: то ли злобный разум, полный преступных замыслов и планов, – из тех, с кем имеет дело мой отец, – то ли наш враг, например какой-нибудь отверженный любовник. – Она обвела стены внимательным взглядом, слишком долго, как показалось Мышелову, задержавшись на том месте, где скрывался он. – Я должна подумать, – объявила она. – Дорогая Троечка, принеси выложенную серебром фигуру из черного опала, изображающую Невон, которую я называю Открывателем Пути.
Та послушно кивнула и направилась к тому же столу, от которого только что отошла Четверочка, разминувшись с ней на середине комнаты.
– Четверочка, дорогуша, – обратилась к ней Хисвет, – принеси мне стакан вина. У меня горло пересохло от глупых разговоров.
Горничная склонила белокурую головку и направилась к тому самому столику, позади которого, невидимый для них, находился в земляной толще Мышелов. Пока она, аккуратно вытащив пробку из графина, наполняла сверкающей жидкостью бокал, такой высокий и узкий, что он больше напоминал пробирку, Мышелов с удовольствием разглядывал ее. Белое платьице было застегнуто спереди на целый ряд больших круглых пуговиц из сверкающего черного янтаря.
Вернувшись к хозяйке, она, не сгибая спины, опустилась на колени и протянула ей освежающий напиток.
– Попробуй сначала сама, – приказала Хисвет. Ланкмарские аристократы нередко отдавали слугам подобные распоряжения, поэтому Четверка ничуть не удивилась, а, запрокинув голову, влила струю золотистой жидкости между раскрытых губ, не касаясь края бокала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
«Что ж, сцена ясна», – сказал он себе. Осталось только решить, как из зрителя превратиться в одно из действующих лиц. Лучше всего будет чуть податься вперед, обхватить тремя пальцами правой руки горлышко графина, большим и указательным снять пробку и, прежде чем опрокинуть его содержимое в свою пересохшую глотку, небрежно произнести что-то вроде: «Приветствую тебя, дражайшая демуазель, и нижайше прошу прервать увлекательную игру, чтобы уделить немного внимания старинному приятелю. Не пугайтесь, девочки». Последняя фраза предназначена, разумеется, горничным.
Что ж, сказано – сделано!
Но, увы, с самого начала все пошло наперекосяк. При первой же попытке пошевелиться он почувствовал себя так, словно его только что разбил паралич. Все тело ныло и болело, точно он с ног до головы был покрыт синяками, правая рука горела огнем, темно-коричневые земляные стены внезапно надвинулись со всех сторон, а его «Приветствую» превратилось в придушенный вой, от которого у него чуть не лопнули барабанные перепонки, дико заболела голова, а рот в мгновение ока наполнился землей, вызвавшей грозивший удушьем приступ кашля.
Так, значит, его погребение заживо продолжается: с того самого момента, когда он внезапно провалился под землю на вершине холма на Льдистом острове в разгар церемонии полнолуния, и до сих пор податливая земляная тюрьма удерживает его, становясь твердой как скала при малейшей попытке вырваться. На этот раз внезапно открывшаяся у него сверхъестественная способность видеть сквозь землю обманула его: представшая его взору картина была столь отчетлива, что, вопреки свидетельствам прочих органов чувств, он вообразил себя свободным. Очевидно, пока он был без сознания, какая-то сила привела его таинственными подземными путями в Ланкмар, так что теперь ему ничего не оставалось, кроме как отдышаться, унять сердцебиение и осторожными движениями языка освободить рот от набившейся в него грязи, – и все это лишь для того, чтобы просто остаться в живых. Теперь, когда гудение в голове понемногу утихло, слабость и помутнение сознания дали ему понять, что он слишком близко подошел к опасной грани, отделяющей бытие от небытия, и придется изрядно постараться, чтобы уйти от нее подальше.
Справиться с неприятными и опасными последствиями ошибки Мышелову помогло то, что бело-фиолетовая картинка у него перед глазами никуда не исчезла, хотя то и дело фрагменты шершавой земляной стены заслоняли ее; желтоватое сияние, исходящее от верхней половины его лица, помогло не потерять эту реальность из виду.
Восстановив утраченное было чувство относительного комфорта и безопасности, он удивился, увидев, что прекрасная Хисвет все еще продолжает говорить, а очаровательные горничные – слушать, по-прежнему внимая каждому ее слову, будто стремясь запечатлеть его в своей памяти навеки. О чем же можно так долго говорить?
Не забывая дышать неглубоко и медленно, он сконцентрировал все внимание на других органах чувств и, напрягая все силы, попытался обострить восприятие. Его усилия довольно скоро были вознаграждены.
Следующая упавшая в чашу капля издала тихий, но отчетливый звук: хлюп!
Он едва удержался, чтобы не вздрогнуть.
И тут же до него донеслось пронзительное бэ-з-з-з светящейся осы, задевавшей прозрачными крыльями за тонкие прутья клетки.
Хисвет откинулась назад, уперевшись локтями в постель, и серебристо прожурчала:
– Девочки, вольно!
Их внимание ослабло, правда, лишь самую малость. Она слегка похлопала пальцами по очаровательно округлившимся губкам, словно подавляя зевок.
– Бог ты мой, какая длинная и скучная получилась лекция, – посетовала она. – Но ты самым похвальным образом выслушала ее до конца, дорогуша Троечка, – обратилась она к темноволосой горничной. – И ты тоже, Четверочка, – к светловолосой. Взяв лежавшую рядом с ней на покрывале длинную шпильку с изумрудной головкой и повертев ее игриво в пальцах, она заметила:
– Мне даже не пришлось прибегать к этому средству, чтобы разбудить ленивую мечтательницу или вернуть бог знает куда забредшие мысли.
Губы обеих девушек сложились в подобающую случаю улыбку, однако взгляд, брошенный на булавку, был довольно кислым.
Хисвет передала воспитательное орудие Четверочке, которая торжественно отнесла его в дальний угол помещения, к задрапированному сундуку со стоявшим на нем зеркалом. Среди выставленных на его крышке многочисленных баночек и бутылочек с разнообразными кремами и притираниями и шкатулок с драгоценностями была и черная овальная подушечка, из которой торчало множество подобных шпилек; их украшенные драгоценными камнями головки переливались всеми цветами радуги.
Тем временем Хисвет заговорила с Троечкой, которая немедленно вся обратилась в слух.
– Пока я говорила, у меня дважды возникало ощущение, будто за нами следят: то ли злобный разум, полный преступных замыслов и планов, – из тех, с кем имеет дело мой отец, – то ли наш враг, например какой-нибудь отверженный любовник. – Она обвела стены внимательным взглядом, слишком долго, как показалось Мышелову, задержавшись на том месте, где скрывался он. – Я должна подумать, – объявила она. – Дорогая Троечка, принеси выложенную серебром фигуру из черного опала, изображающую Невон, которую я называю Открывателем Пути.
Та послушно кивнула и направилась к тому же столу, от которого только что отошла Четверочка, разминувшись с ней на середине комнаты.
– Четверочка, дорогуша, – обратилась к ней Хисвет, – принеси мне стакан вина. У меня горло пересохло от глупых разговоров.
Горничная склонила белокурую головку и направилась к тому самому столику, позади которого, невидимый для них, находился в земляной толще Мышелов. Пока она, аккуратно вытащив пробку из графина, наполняла сверкающей жидкостью бокал, такой высокий и узкий, что он больше напоминал пробирку, Мышелов с удовольствием разглядывал ее. Белое платьице было застегнуто спереди на целый ряд больших круглых пуговиц из сверкающего черного янтаря.
Вернувшись к хозяйке, она, не сгибая спины, опустилась на колени и протянула ей освежающий напиток.
– Попробуй сначала сама, – приказала Хисвет. Ланкмарские аристократы нередко отдавали слугам подобные распоряжения, поэтому Четверка ничуть не удивилась, а, запрокинув голову, влила струю золотистой жидкости между раскрытых губ, не касаясь края бокала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92