Да, именно драгоценные бревна, брус и доски, крепко-накрепко привязанные во всю длину к скамьям для гребцов, занимали все пространство под большим парусом от полуюта до бака; каждый слой древесины был отдельно укреплен, надежно укрыт просмоленной парусиной для защиты от соленых брызг и морской сырости, да еще, для пущей сохранности, переложен тонкими, как пергаментная бумага, пластинами кованой меди. Верхняя часть этого многослойного пирога, покрытая кусками парусины с залитыми смолой швами, образовывала импровизированную палубу, поднимавшуюся вровень с фальшбортами, – настоящее чудо погрузочного искусства! (Разумеется, все это сильно усложнит задачу гребцам, если таковые понадобятся, но обычно в плаваниях, подобных этому, в них редко возникала необходимость; да, и кроме того, выходя в море, все равно нельзя предусмотреть все опасности, с которыми рискуешь столкнуться.) Да, Мышелов имел все основания гордиться собой: его корабль вез к изглоданным ветрами голым берегам Льдистого щедрый груз древесины: поздравляя себя с удачей, он медленно пробирался мимо вспучившегося в лунном свете паруса, неслышно ступая по пружинящей парусиновой палубе, стараясь не попадать на смоляные швы, а ноздри его между тем подрагивали, улавливая странный, немного удушливый, острый мускусный аромат; это был запах его победы – ни за что на свете не получить бы ему желанного леса, не знай он о пристрастии лорда Логбена Но-Омбрульского к редким украшениям из слоновой кости, которыми тот мечтал украсить свой Белый Трон. Известно было ему и то, что брулскяне скорее расстались бы со своими юными наложницами, нежели с драгоценным строительным материалом; однако страсть лорда Логбена пересиливала любое из этих желаний, и потому, как только в черную гавань Но-Омбрульска под низкий рокот барабанов вошла торговая шаланда клешитов, Мышелов устремился к ней одним из первых и, углядев среди предназначенных на продажу сокровищ рог чудовищного бегемота, немедленно купил его в обмен на кусок серой амбры размером в два кулака – чего-чего, а этого добра на Льдистом хватало. Жители Клеша ценили амбру больше, чем рубины, и потому не смогли устоять перед искушением.
И тщетно потом умоляли клешиты управляющего лорда Логбена принять от них все более мелкие фрагменты кости в обмен на гигантскую, с корабельную мачту величиной, шкуру снежной змеи, покрытую белым мехом. Охотники Логбена добыли змею в холодных горах, известных под названием Гряды Бренных Останков; обладать ею было заветным желанием клешитов. Столь же тщетны были и посулы Логбена заплатить Мышелову за вожделенный бивень столько электрума, сколько тот весил. И только когда клешиты присоединились к требованиям Мышелова заплатить ему деревом, да еще и предложили в обмен на желанную шкуру не только кость, но и половину своих пряностей, а Мышелов пригрозил скорее бросить бивень в воды бездонной бухты, чем обменять его на что-нибудь, кроме древесины, Логбен был вынужден заставить своих подданных уступить ему четверть трюма отлично просушенного, прямого, как стрела, строевого леса. Обе стороны расставались с принадлежавшими им сокровищами с величайшей неохотой (Мышелов мастерски притворялся), после чего торговля (в том числе и лесом) пошла значительно легче.
«Да, я был настоящим мастером, нет, даже художником!» – без ложной скромности похвалил себя Мышелов.
Пока услужливая память, извлекая из многочисленных карманов подробности недавних событий, складывала из них картину успеха, в наиболее выгодном свете представлявшую его, Мышелова, способности, ноги сами принесли его к основанию мачты, где заканчивался настил из драгоценного груза. В трех ярдах впереди начинался навес, под которым, привязанный и упакованный, лежал остальной груз: слитки бронзы, сундучки с красителями и пряностями, большие сундуки с шелковыми и полотняными тканями для Сиф и Афрейт – чтобы показать матросам, что он доверял им все, кроме вина, туманящего разум и заставляющего забыть о долге. Но по большей части здесь было сгружено рыжевато-коричневое зерно, белые и фиолетовые бобы и сушеные фрукты. Пища для голодного острова была уложена в мешки и покрыта шерстью, чтобы защитить от морской влаги. Настоящее сокровище для здравомыслящего человека, говорил он себе, рядом с которым все – и золото, и сверкающие драгоценные камни, и острые, как нераскрывшиеся розовые бутоны, груди юной возлюбленной, и слова поэтов, и даже лелеемые астрологами звезды, пьянящие людей своей недостижимой далью, – не более чем жалкие побрякушки.
На пятачке между фальшдеком и мачтой, головами в тени, а ногами в ярком пятне лунного света, перечеркнутом сейчас его бдительной тенью, убаюканная мерным движением корабля, крепким сном спала команда: четыре жилистых мингола, трое проворных воров-коротышек под началом Миккиду, а также здоровяк Скор, капрал Фафхрда, позаимствованный специально для этого плавания. Как же вам, голубчикам, не спать, с удовольствием подумал Мышелов (ему было хорошо слышно легкое, точно птичье, посвистывание вечно настороженного Миккиду и богатырский храп Скора), ведь он держал свою команду в ежовых рукавицах все время их пребывания в Но-Омбрульске, а потом нещадно гонял на погрузке корабля, чтобы все они до единого, как только судно отойдет от пристани, поужинали и тут же уснули как убитые (однако не щадил он и себя, не давал себе ни минуты отдыха, никаких развлечений, даже в чисто гигиенических целях), ибо кому, как не ему, было знать аппетиты матросов и притягательную силу темных закоулков Брульска. Да что там, шлюхи и сами, что ни день, толпами маршировали взад и вперед мимо «Морского Ястреба» в надежде завлечь его команду. Особенно хорошо помнил он одну, почти ребенок, нахальная тщедушная девчонка в оборванной полинявшей тунике серебристо-серого цвета – того же оттенка, что и ее серебристые волосы. Она держалась в стороне от других и, казалось, нарочно старалась привлечь к себе внимание матросов, пристально наблюдая за всем, что происходило на борту «Морского Ястреба». Взгляд ее больших темно-зеленых глаз, тоскливый и одновременно насмешливый, напоминал взгляд брошенного животного или потерявшегося ребенка.
Да, исполняя долг капитана, строже всего относился он к себе самому, тратя все без остатка силы, мудрость, хитрость (и голос!) и не требуя никаких наград, кроме четкого знания и неукоснительного исполнения командой своих обязанностей – да еще подарков для себя и своих друзей. Мышелова прямо-таки распирало от гордости за собственную добродетель, и в то же время ему стало грустно при мысли об отсутствии вознаграждений. Теперь это казалось ему особенно несправедливым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
И тщетно потом умоляли клешиты управляющего лорда Логбена принять от них все более мелкие фрагменты кости в обмен на гигантскую, с корабельную мачту величиной, шкуру снежной змеи, покрытую белым мехом. Охотники Логбена добыли змею в холодных горах, известных под названием Гряды Бренных Останков; обладать ею было заветным желанием клешитов. Столь же тщетны были и посулы Логбена заплатить Мышелову за вожделенный бивень столько электрума, сколько тот весил. И только когда клешиты присоединились к требованиям Мышелова заплатить ему деревом, да еще и предложили в обмен на желанную шкуру не только кость, но и половину своих пряностей, а Мышелов пригрозил скорее бросить бивень в воды бездонной бухты, чем обменять его на что-нибудь, кроме древесины, Логбен был вынужден заставить своих подданных уступить ему четверть трюма отлично просушенного, прямого, как стрела, строевого леса. Обе стороны расставались с принадлежавшими им сокровищами с величайшей неохотой (Мышелов мастерски притворялся), после чего торговля (в том числе и лесом) пошла значительно легче.
«Да, я был настоящим мастером, нет, даже художником!» – без ложной скромности похвалил себя Мышелов.
Пока услужливая память, извлекая из многочисленных карманов подробности недавних событий, складывала из них картину успеха, в наиболее выгодном свете представлявшую его, Мышелова, способности, ноги сами принесли его к основанию мачты, где заканчивался настил из драгоценного груза. В трех ярдах впереди начинался навес, под которым, привязанный и упакованный, лежал остальной груз: слитки бронзы, сундучки с красителями и пряностями, большие сундуки с шелковыми и полотняными тканями для Сиф и Афрейт – чтобы показать матросам, что он доверял им все, кроме вина, туманящего разум и заставляющего забыть о долге. Но по большей части здесь было сгружено рыжевато-коричневое зерно, белые и фиолетовые бобы и сушеные фрукты. Пища для голодного острова была уложена в мешки и покрыта шерстью, чтобы защитить от морской влаги. Настоящее сокровище для здравомыслящего человека, говорил он себе, рядом с которым все – и золото, и сверкающие драгоценные камни, и острые, как нераскрывшиеся розовые бутоны, груди юной возлюбленной, и слова поэтов, и даже лелеемые астрологами звезды, пьянящие людей своей недостижимой далью, – не более чем жалкие побрякушки.
На пятачке между фальшдеком и мачтой, головами в тени, а ногами в ярком пятне лунного света, перечеркнутом сейчас его бдительной тенью, убаюканная мерным движением корабля, крепким сном спала команда: четыре жилистых мингола, трое проворных воров-коротышек под началом Миккиду, а также здоровяк Скор, капрал Фафхрда, позаимствованный специально для этого плавания. Как же вам, голубчикам, не спать, с удовольствием подумал Мышелов (ему было хорошо слышно легкое, точно птичье, посвистывание вечно настороженного Миккиду и богатырский храп Скора), ведь он держал свою команду в ежовых рукавицах все время их пребывания в Но-Омбрульске, а потом нещадно гонял на погрузке корабля, чтобы все они до единого, как только судно отойдет от пристани, поужинали и тут же уснули как убитые (однако не щадил он и себя, не давал себе ни минуты отдыха, никаких развлечений, даже в чисто гигиенических целях), ибо кому, как не ему, было знать аппетиты матросов и притягательную силу темных закоулков Брульска. Да что там, шлюхи и сами, что ни день, толпами маршировали взад и вперед мимо «Морского Ястреба» в надежде завлечь его команду. Особенно хорошо помнил он одну, почти ребенок, нахальная тщедушная девчонка в оборванной полинявшей тунике серебристо-серого цвета – того же оттенка, что и ее серебристые волосы. Она держалась в стороне от других и, казалось, нарочно старалась привлечь к себе внимание матросов, пристально наблюдая за всем, что происходило на борту «Морского Ястреба». Взгляд ее больших темно-зеленых глаз, тоскливый и одновременно насмешливый, напоминал взгляд брошенного животного или потерявшегося ребенка.
Да, исполняя долг капитана, строже всего относился он к себе самому, тратя все без остатка силы, мудрость, хитрость (и голос!) и не требуя никаких наград, кроме четкого знания и неукоснительного исполнения командой своих обязанностей – да еще подарков для себя и своих друзей. Мышелова прямо-таки распирало от гордости за собственную добродетель, и в то же время ему стало грустно при мысли об отсутствии вознаграждений. Теперь это казалось ему особенно несправедливым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92