Зрелище, наверное, было забавное. Я чувствовал себя ужасно неловко оттого, что меня поддерживала женщина, однако мод руки и ноги, онемевшие от веревок, плохо меня слушались. Если бы не она, я бы раз десять мог навернуться с лестницы и кубарем покатиться вниз.
Достигнув земли, я снова перепоясался ремнем и помог ей отнести лестницу на прежнее место. Мы прошли мимо часового, который сидел неподвижно у скалы с винтовкой на коленях и надвинутой на глаза шляпой. Он был мертв. И я снова посоветовал себе не слишком недооценивать мою сексапильную напарницу: к этой девице опасно было поворачиваться спиной. Мы остановились отдохнуть в укромном месте среди скал.
Она наклонилась к ноге и стала что-то поправлять.
— Чертовы сандалии! — прошептала она. — С таким же успехом можно было идти босиком.
Она выпрямилась, и мы молча переглянулись. Ночное небо было достаточно светлым, чтобы я мог рассмотреть ее лицо. Ее аккуратная прическа рассыпалась, и волосы спутанными прядями обрамляли лицо. Помада на губах отсутствовала, глаза не были подведены мерцающей краской — она предстала моим глазам в совершенно новом виде. Я с удивлением отметил, что без косметики она оказалась девушкой с довольно-таки простоватой внешностью.
— Ваша малышка... — прошептала Кэтрин. — Она залегла с ружьем на гребне каньона?
— Да.
— А она сумеет выстрелить?
— О Шейле не беспокойтесь, — заверил я ее. — Она выполнит свое задание.
— Не сомневаюсь. Ради вас она это сделает. Потому что она в вас влюблена. Это так трогательно...
— О да, трогательно, — согласился я. Если бы женщины могли послушать себя со стороны в момент взаимных уколов, мы бы, возможно, были избавлены от этих радиопомех. — У меня есть предложение. Ситуация приняла новый оборот. Я — мы с Шейлой — возьмем на себя фон Закса, если вы позаботитесь о птичке.
— Какой птичке? Ах, ракета! — она взглянула в направлении темнеющей вдали рощицы. Потом перевела взгляд на меня и улыбнулась. — Вот оно что. А я-то думала: зачем вы спустились, если могли без труда подстрелить его сверху? Так вот, значит, в чем дело?
— Именно в этом.
— Меня это не касается. Это не входит в мое задание.
— Мне необходимо каким-то образом повредить эту штуковину. Конечно, в Вашингтоне больше бы обрадовались, если бы я сумел доставить ее в целости и сохранности, но, с другой стороны, они бы предпочли ее раскурочить, чем в очередной раз потерять. Помогите мне обезвредить ее, а я гарантирую вам живого фон Закса. Если заупрямитесь, я сам займусь этой ракетой, а вы погибнете героической смертью, пытаясь выполнить свое задание в одиночку.
Она задумалась, потом обреченно пожала плечами.
— Ну ладно. Но как, по-вашему, я смогу ее вывести из строя? Она же такая здоровенная!
— Займитесь тягачом, — ответил я твердо. Мне потребовалось немало времени, чтобы сделать этот очевидный вывод. — Уж не знаю, как умыкнуть эту птичку, но с тягачом все очень просто. Вам надо только прострелить бензобак и поднести горящую спичку. Я очень сомневаюсь, что им хватит инженерного таланта найти способ запустить ракету после того, как пусковая установка превратится в груду металлолома. — Я нахмурился. — А что с “фольксвагеном”? У кого ключи?
— Ключи торчат в замке зажигания.
— Хорошо. Тот из нас, кто окажется ближе к машине после операции, сядет за руль и заберет другого. Шейла будет прикрывать нас сверху. Что-нибудь еще?
Она прикусила губу.
— Да. Еще одно. Здесь мы с вами партнеры, Генри Эванс. Но потом настанет день, и я отплачу вам за смерть Макса. Я не простила вас.
Она повернулась и зашагала прочь. Подойдя к палатке фон Закса, откинула полог и вошла. А я устремил взгляд к северному отрогу стены каньона. Мне было неприятно думать, что жизнь Шейлы, да и моя собственная, зависела от милости женщины, которой я не доверял, женщины, которая не преминула напомнить мне, что за мной числится кровавый должок. Но в тот момент я ничего не мог с этим поделать.
Я посмотрел на мачете, которое сжимал в руке, и потрогал его лезвие. Оружие было, надо прямо сказать, ублюдочное: клинок слишком длинный для ножа и слишком короткий для меча. Но, как бы там ни было, для задуманного мной дела он сгодится. Я посмотрел на часы. Фосфоресцирующие стрелки показывали три тридцать пять. Я сел и стал ждать.
В половине пятого было уже достаточно светло, чтобы начать действовать. Я встал и, не прячась, двинулся к палатке. Дневальный разводил костер для приготовления завтрака, вытаращив на меня глаза, потом метнул взгляд на мою опустевшую пещеру и потянулся к ружью, стоящему у дерева. Я приблизился к входу в палатку, отшвырнул в сторону спящего часового и одним взмахом меча рассек брезентовый полог. И произнес глупейшие слова в своей жизни.
— Кинтана, выходи! — прорезал мой истошный вопль предутреннюю тишину каньона. — Выходи и сразись со мной, как настоящий мужчина!
Глава 23
В теории все казалось вполне логичным. Но теперь, когда теория применялась на практике, эта затея показалась мне настолько смехотворной, что я тут же разуверился в ее действенности. Я сделал очень рискованную ставку на шрам, полученный этим человеком на дуэли в пору его туманной юности, и на его одержимость понятиями чести, и на характерную для тевтонского темперамента любовь к обоюдоострым клинкам. Во всяком случае, я на это надеялся.
— Выходи, подонок! — орал я. — Выходи, трус! Свинья! Выходи и сразись со мной один на один, кровавый ты мясник! Чего ты тянешь? Ты что же, надеешься, что, пока ты прячешься под кроватью, кто-нибудь меня пристрелит и спасет твою жалкую трусливую душонку?
Моя инвектива не была образцом блестящего ораторского искусства, в частности потому, что мне пришлось произнести ее по-испански для собирающейся аудитории. А многочисленные зрители уже подходили к палатке — и это было мне на руку. Люди выглядывали из своих пещер, спускались по лестнице и вставали вокруг палатки. На меня было направлено несколько винтовок, я же патетически размахивал украденным мачете. За моей спиной показался коротышка-сержант с автоматическим уродцем, но никто не стрелял.
— Ладно, Кинтана, даю тебе минуту передыха. Перестань трястись. Твои парни держат меня на прицеле. Никто тебя не обидит. Но прежде чем ты отдашь команду “огонь”, я хочу тебе кое-что сказать...
И я сказал ему на ломаном испанском, что его мать была пьяницей и шлюхой, которую однажды ночью забрюхатил подзаборный берлинский бродяга со свалки. Я несколько развил эту тему. Потом подробно и в деталях описал беспутное детство безродного сироты и приступил к рассказу о том, как он заполучил ужасный шрам на щеке — по моей версии, этот шрам оставил ему на память разбитой пивной бутылкой приятель-гомосек, приревновавший его к какому-то пьянице:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Достигнув земли, я снова перепоясался ремнем и помог ей отнести лестницу на прежнее место. Мы прошли мимо часового, который сидел неподвижно у скалы с винтовкой на коленях и надвинутой на глаза шляпой. Он был мертв. И я снова посоветовал себе не слишком недооценивать мою сексапильную напарницу: к этой девице опасно было поворачиваться спиной. Мы остановились отдохнуть в укромном месте среди скал.
Она наклонилась к ноге и стала что-то поправлять.
— Чертовы сандалии! — прошептала она. — С таким же успехом можно было идти босиком.
Она выпрямилась, и мы молча переглянулись. Ночное небо было достаточно светлым, чтобы я мог рассмотреть ее лицо. Ее аккуратная прическа рассыпалась, и волосы спутанными прядями обрамляли лицо. Помада на губах отсутствовала, глаза не были подведены мерцающей краской — она предстала моим глазам в совершенно новом виде. Я с удивлением отметил, что без косметики она оказалась девушкой с довольно-таки простоватой внешностью.
— Ваша малышка... — прошептала Кэтрин. — Она залегла с ружьем на гребне каньона?
— Да.
— А она сумеет выстрелить?
— О Шейле не беспокойтесь, — заверил я ее. — Она выполнит свое задание.
— Не сомневаюсь. Ради вас она это сделает. Потому что она в вас влюблена. Это так трогательно...
— О да, трогательно, — согласился я. Если бы женщины могли послушать себя со стороны в момент взаимных уколов, мы бы, возможно, были избавлены от этих радиопомех. — У меня есть предложение. Ситуация приняла новый оборот. Я — мы с Шейлой — возьмем на себя фон Закса, если вы позаботитесь о птичке.
— Какой птичке? Ах, ракета! — она взглянула в направлении темнеющей вдали рощицы. Потом перевела взгляд на меня и улыбнулась. — Вот оно что. А я-то думала: зачем вы спустились, если могли без труда подстрелить его сверху? Так вот, значит, в чем дело?
— Именно в этом.
— Меня это не касается. Это не входит в мое задание.
— Мне необходимо каким-то образом повредить эту штуковину. Конечно, в Вашингтоне больше бы обрадовались, если бы я сумел доставить ее в целости и сохранности, но, с другой стороны, они бы предпочли ее раскурочить, чем в очередной раз потерять. Помогите мне обезвредить ее, а я гарантирую вам живого фон Закса. Если заупрямитесь, я сам займусь этой ракетой, а вы погибнете героической смертью, пытаясь выполнить свое задание в одиночку.
Она задумалась, потом обреченно пожала плечами.
— Ну ладно. Но как, по-вашему, я смогу ее вывести из строя? Она же такая здоровенная!
— Займитесь тягачом, — ответил я твердо. Мне потребовалось немало времени, чтобы сделать этот очевидный вывод. — Уж не знаю, как умыкнуть эту птичку, но с тягачом все очень просто. Вам надо только прострелить бензобак и поднести горящую спичку. Я очень сомневаюсь, что им хватит инженерного таланта найти способ запустить ракету после того, как пусковая установка превратится в груду металлолома. — Я нахмурился. — А что с “фольксвагеном”? У кого ключи?
— Ключи торчат в замке зажигания.
— Хорошо. Тот из нас, кто окажется ближе к машине после операции, сядет за руль и заберет другого. Шейла будет прикрывать нас сверху. Что-нибудь еще?
Она прикусила губу.
— Да. Еще одно. Здесь мы с вами партнеры, Генри Эванс. Но потом настанет день, и я отплачу вам за смерть Макса. Я не простила вас.
Она повернулась и зашагала прочь. Подойдя к палатке фон Закса, откинула полог и вошла. А я устремил взгляд к северному отрогу стены каньона. Мне было неприятно думать, что жизнь Шейлы, да и моя собственная, зависела от милости женщины, которой я не доверял, женщины, которая не преминула напомнить мне, что за мной числится кровавый должок. Но в тот момент я ничего не мог с этим поделать.
Я посмотрел на мачете, которое сжимал в руке, и потрогал его лезвие. Оружие было, надо прямо сказать, ублюдочное: клинок слишком длинный для ножа и слишком короткий для меча. Но, как бы там ни было, для задуманного мной дела он сгодится. Я посмотрел на часы. Фосфоресцирующие стрелки показывали три тридцать пять. Я сел и стал ждать.
В половине пятого было уже достаточно светло, чтобы начать действовать. Я встал и, не прячась, двинулся к палатке. Дневальный разводил костер для приготовления завтрака, вытаращив на меня глаза, потом метнул взгляд на мою опустевшую пещеру и потянулся к ружью, стоящему у дерева. Я приблизился к входу в палатку, отшвырнул в сторону спящего часового и одним взмахом меча рассек брезентовый полог. И произнес глупейшие слова в своей жизни.
— Кинтана, выходи! — прорезал мой истошный вопль предутреннюю тишину каньона. — Выходи и сразись со мной, как настоящий мужчина!
Глава 23
В теории все казалось вполне логичным. Но теперь, когда теория применялась на практике, эта затея показалась мне настолько смехотворной, что я тут же разуверился в ее действенности. Я сделал очень рискованную ставку на шрам, полученный этим человеком на дуэли в пору его туманной юности, и на его одержимость понятиями чести, и на характерную для тевтонского темперамента любовь к обоюдоострым клинкам. Во всяком случае, я на это надеялся.
— Выходи, подонок! — орал я. — Выходи, трус! Свинья! Выходи и сразись со мной один на один, кровавый ты мясник! Чего ты тянешь? Ты что же, надеешься, что, пока ты прячешься под кроватью, кто-нибудь меня пристрелит и спасет твою жалкую трусливую душонку?
Моя инвектива не была образцом блестящего ораторского искусства, в частности потому, что мне пришлось произнести ее по-испански для собирающейся аудитории. А многочисленные зрители уже подходили к палатке — и это было мне на руку. Люди выглядывали из своих пещер, спускались по лестнице и вставали вокруг палатки. На меня было направлено несколько винтовок, я же патетически размахивал украденным мачете. За моей спиной показался коротышка-сержант с автоматическим уродцем, но никто не стрелял.
— Ладно, Кинтана, даю тебе минуту передыха. Перестань трястись. Твои парни держат меня на прицеле. Никто тебя не обидит. Но прежде чем ты отдашь команду “огонь”, я хочу тебе кое-что сказать...
И я сказал ему на ломаном испанском, что его мать была пьяницей и шлюхой, которую однажды ночью забрюхатил подзаборный берлинский бродяга со свалки. Я несколько развил эту тему. Потом подробно и в деталях описал беспутное детство безродного сироты и приступил к рассказу о том, как он заполучил ужасный шрам на щеке — по моей версии, этот шрам оставил ему на память разбитой пивной бутылкой приятель-гомосек, приревновавший его к какому-то пьянице:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50