Вот так она и заметила платье без рукавов из желтого шелка, с лифом, обшитым стеклярусом, и броским шарфиком ему под стать.
Как ни странно, на нем сохранился ярлык «Живанши», и вообще, если не считать небольшого пятнышка на лифе, которое можно было без труда чем-нибудь прикрыть, да хоть тем же шарфиком, оно находилось в отличном состоянии.
«Живанши» в лавке случайных вещей! Кому сказать – не поверят.
Во всяком случае, Кензи поначалу не поверила собственным глазам. А когда увидела цену на бирке, и вовсе пришла в изумление и даже пошла справиться в кассе. Кассирша небрежно, словно это была куча тряпья, взяла у нее платье и, равнодушно посмотрев на бирку, лениво протянула:
– Тридцать пять.
Дочь миссис Тернер, с детства наделенная сметливым умом, сразу поняла, какое ей в руки попало сокровище. Это ведь не какой-то ширпотреб, это платье от-кутюр, которое, конечно же, оказалось здесь по чистой случайности и за которое почитательница мсье Живанши запросто выложила бы тридцать пять или сорок тысяч!
Вертясь перед зеркалом, вделанным во внутреннюю стенку шкафа, Кензи в сотый раз благодарила судьбу за этот щедрый дар, не забывая, впрочем, в своих молитвах и знакомую мастерицу, которая подогнала платье по ее фигуре.
Сегодня ей предстоит особый вечер. И она, Кензи, окажется на высоте, не уступая всем этим расфуфыренным жердям, у которых денег куры не клюют! Единственное, чего ей не хватает, так это драгоценностей. Но это можно пережить. На кой черт побрякушки, когда на тебе такое стильное, такое неотразимое и соблазнительное платье, что дополнительные украшения нужны ему так же, как позолота – белой лилии.
* * *
Кензи родилась и выросла в казарме. Детство, или по крайней мере первые пять лет жизни, она провела на десятке военных баз, в том числе в Германии и на Филиппинах.
Несмотря на то что всякий раз, как полковник Тернер получал новое назначение, дома начинался настоящий кавардак, Кензи нравилось переезжать с места на место. Ее мать, Розмари, была одной из тех офицерских жен, что даже временное прибежище умеют превратить в уютное домашнее гнездышко. В общем, детство Кензи прошло в безоблачной атмосфере мира и любви. У нее, младшей в семье, было три брата, которых она обожала. Каждого назвали в честь какого-нибудь знаменитого военного: Дуайт (Эйзенхауэр), Джордж (Ли), Улисс (Грант).
В отличие от всех Тернеров Кензи тяготела к искусству, хотя ее дарования не получили развития. Оно и понятно: казарма – не лучшее место для пестования художественных талантов. Но то, что Кензи выделяется среди других детей, было ясно с самого начала.
Она мечтала стать художницей, отдавая почти все свободное время рисунку и живописи, а в оставшиеся часы жадно перелистывала книги по искусству, которые удавалось отыскать в местной библиотеке.
А когда ей исполнилось шестнадцать, судьба Кензи была решена – в дело опять вмешалась армия Соединенных Штатов. Ее отец получил назначение в Сан-Франциско.
У Кензи было ощущение, будто она умерла и вознеслась в рай. Ибо военная база в Сан-Франциско – по сути дела, обширная, густо поросшая деревьями усадьба, поэтому все и мечтали сюда попасть, – одарила ее возможностью ежедневно посещать не менее двух близлежащих музеев. Теперь ей больше не нужно было листать книги и журналы с репродукциями – ее глазам предстали подлинники.
Именно тогда Кензи и влюбилась в старых мастеров. Тогда же она поняла, насколько скудны ее художественные таланты, и после долгих душевных мучений отказалась от живописи в пользу другого главного своего увлечения – истории искусств.
Перед окончанием школы Кензи заявила родителям, что собирается поступать в Колумбийский университет.
– Там одна из лучших в стране кафедр по истории искусств, – пояснила она.
– Ну что ж, родная, – откликнулся отец, глядя в ее горящие живым огнем глаза, – ты же знаешь, что мы с матерью всегда с тобой, что бы ты ни решила.
Благополучно сдав экзамены, Кензи стала студенткой Колумбийского университета.
Тот день, когда она впервые оказалась в Нью-Йорке, стал самым ярким в ее жизни. Не успев даже разложить вещи в общежитии, она отправилась на прогулку по Манхэттену.
Кензи исходила пешком весь город. Нью-Йорк ее поразил – размерами и людским гомоном, стремительностью и, главное, какой-то напористой внутренней энергией. И она решила: «Это мой город. Здесь мне суждено оставить свой след. Да, здесь, в самом центре Вселенной...»
Оставить след... Эти простые слова сделались жизненным девизом Кензи, ее кредо.
Едва получив диплом об окончании университета, Кензи перебралась из общежития в крохотную квартирку, которую сняла в Челси на пару с приятельницей. Но найти работу по специальности оказалось не так-то просто. Целая толпа таких же, как она, выпускников, многие из которых могли похвастать влиятельными родителями и положением в обществе, буквально осаждали галереи, музеи и аукционные компании.
Но Кензи не сдавалась. К Рождеству, самое позднее к Пасхе, рассуждала она, шеренги ее соперниц поредеют – кто выйдет замуж, кому способностей не хватит, кто просто обленится. Пока же она перебивалась случайной работой.
И вот в один прекрасный день, просматривая, как обычно, колонку объявлений о работе в воскресном выпуске «Таймс», Кензи напала на то, что ей нужно. Владельцу галереи, специализирующейся на полотнах старых мастеров, требовался квалифицированный помощник.
Не теряя ни минуты, Кензи послала по указанному адресу свое резюме.
Через две недели она нашла на автоответчике послание от некоего мистера Пикеля Вагсби. Ее приглашали, если удобно, на собеседование на следующий день, в одиннадцать утра.
Кензи пришла по указанному адресу за десять минут до назначенного времени. Узкий фасад здания на Лексингтон-авеню скорее обескураживал. Железные ворота, давно проржавевшие решетки на закопченных окнах – и никакой таблички или вывески о том, что внутри располагается картинная галерея.
Правда, звонок на двери был.
Им-то Кензи и воспользовалась.
Тут же щелкнул замок, и дверь приоткрылась ровно настолько, насколько позволяла короткая цепочка.
– Чем могу служить? – прозвучал низкий мужской голос, сопровождаемый подозрительным взглядом.
– Меня зовут Маккензи Тернер. Мне назначена встреча с мистером Вагсби.
Мужчина откинул цепочку и слегка, так что Кензи едва протиснулась, приоткрыл дверь и тут же ее захлопнул.
– Мистер Вагсби – это я.
Кензи коротко, но сильно пожала ему руку и окинула оценивающим взглядом.
Хозяин очень походил на мистера Пиквика – круглолицый, полный господин неопределенного возраста. У него была розовая кожа, блестящие голубые глаза за маленькими стеклами очков и баки, внизу совершенно белые, как шкурка горностая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Как ни странно, на нем сохранился ярлык «Живанши», и вообще, если не считать небольшого пятнышка на лифе, которое можно было без труда чем-нибудь прикрыть, да хоть тем же шарфиком, оно находилось в отличном состоянии.
«Живанши» в лавке случайных вещей! Кому сказать – не поверят.
Во всяком случае, Кензи поначалу не поверила собственным глазам. А когда увидела цену на бирке, и вовсе пришла в изумление и даже пошла справиться в кассе. Кассирша небрежно, словно это была куча тряпья, взяла у нее платье и, равнодушно посмотрев на бирку, лениво протянула:
– Тридцать пять.
Дочь миссис Тернер, с детства наделенная сметливым умом, сразу поняла, какое ей в руки попало сокровище. Это ведь не какой-то ширпотреб, это платье от-кутюр, которое, конечно же, оказалось здесь по чистой случайности и за которое почитательница мсье Живанши запросто выложила бы тридцать пять или сорок тысяч!
Вертясь перед зеркалом, вделанным во внутреннюю стенку шкафа, Кензи в сотый раз благодарила судьбу за этот щедрый дар, не забывая, впрочем, в своих молитвах и знакомую мастерицу, которая подогнала платье по ее фигуре.
Сегодня ей предстоит особый вечер. И она, Кензи, окажется на высоте, не уступая всем этим расфуфыренным жердям, у которых денег куры не клюют! Единственное, чего ей не хватает, так это драгоценностей. Но это можно пережить. На кой черт побрякушки, когда на тебе такое стильное, такое неотразимое и соблазнительное платье, что дополнительные украшения нужны ему так же, как позолота – белой лилии.
* * *
Кензи родилась и выросла в казарме. Детство, или по крайней мере первые пять лет жизни, она провела на десятке военных баз, в том числе в Германии и на Филиппинах.
Несмотря на то что всякий раз, как полковник Тернер получал новое назначение, дома начинался настоящий кавардак, Кензи нравилось переезжать с места на место. Ее мать, Розмари, была одной из тех офицерских жен, что даже временное прибежище умеют превратить в уютное домашнее гнездышко. В общем, детство Кензи прошло в безоблачной атмосфере мира и любви. У нее, младшей в семье, было три брата, которых она обожала. Каждого назвали в честь какого-нибудь знаменитого военного: Дуайт (Эйзенхауэр), Джордж (Ли), Улисс (Грант).
В отличие от всех Тернеров Кензи тяготела к искусству, хотя ее дарования не получили развития. Оно и понятно: казарма – не лучшее место для пестования художественных талантов. Но то, что Кензи выделяется среди других детей, было ясно с самого начала.
Она мечтала стать художницей, отдавая почти все свободное время рисунку и живописи, а в оставшиеся часы жадно перелистывала книги по искусству, которые удавалось отыскать в местной библиотеке.
А когда ей исполнилось шестнадцать, судьба Кензи была решена – в дело опять вмешалась армия Соединенных Штатов. Ее отец получил назначение в Сан-Франциско.
У Кензи было ощущение, будто она умерла и вознеслась в рай. Ибо военная база в Сан-Франциско – по сути дела, обширная, густо поросшая деревьями усадьба, поэтому все и мечтали сюда попасть, – одарила ее возможностью ежедневно посещать не менее двух близлежащих музеев. Теперь ей больше не нужно было листать книги и журналы с репродукциями – ее глазам предстали подлинники.
Именно тогда Кензи и влюбилась в старых мастеров. Тогда же она поняла, насколько скудны ее художественные таланты, и после долгих душевных мучений отказалась от живописи в пользу другого главного своего увлечения – истории искусств.
Перед окончанием школы Кензи заявила родителям, что собирается поступать в Колумбийский университет.
– Там одна из лучших в стране кафедр по истории искусств, – пояснила она.
– Ну что ж, родная, – откликнулся отец, глядя в ее горящие живым огнем глаза, – ты же знаешь, что мы с матерью всегда с тобой, что бы ты ни решила.
Благополучно сдав экзамены, Кензи стала студенткой Колумбийского университета.
Тот день, когда она впервые оказалась в Нью-Йорке, стал самым ярким в ее жизни. Не успев даже разложить вещи в общежитии, она отправилась на прогулку по Манхэттену.
Кензи исходила пешком весь город. Нью-Йорк ее поразил – размерами и людским гомоном, стремительностью и, главное, какой-то напористой внутренней энергией. И она решила: «Это мой город. Здесь мне суждено оставить свой след. Да, здесь, в самом центре Вселенной...»
Оставить след... Эти простые слова сделались жизненным девизом Кензи, ее кредо.
Едва получив диплом об окончании университета, Кензи перебралась из общежития в крохотную квартирку, которую сняла в Челси на пару с приятельницей. Но найти работу по специальности оказалось не так-то просто. Целая толпа таких же, как она, выпускников, многие из которых могли похвастать влиятельными родителями и положением в обществе, буквально осаждали галереи, музеи и аукционные компании.
Но Кензи не сдавалась. К Рождеству, самое позднее к Пасхе, рассуждала она, шеренги ее соперниц поредеют – кто выйдет замуж, кому способностей не хватит, кто просто обленится. Пока же она перебивалась случайной работой.
И вот в один прекрасный день, просматривая, как обычно, колонку объявлений о работе в воскресном выпуске «Таймс», Кензи напала на то, что ей нужно. Владельцу галереи, специализирующейся на полотнах старых мастеров, требовался квалифицированный помощник.
Не теряя ни минуты, Кензи послала по указанному адресу свое резюме.
Через две недели она нашла на автоответчике послание от некоего мистера Пикеля Вагсби. Ее приглашали, если удобно, на собеседование на следующий день, в одиннадцать утра.
Кензи пришла по указанному адресу за десять минут до назначенного времени. Узкий фасад здания на Лексингтон-авеню скорее обескураживал. Железные ворота, давно проржавевшие решетки на закопченных окнах – и никакой таблички или вывески о том, что внутри располагается картинная галерея.
Правда, звонок на двери был.
Им-то Кензи и воспользовалась.
Тут же щелкнул замок, и дверь приоткрылась ровно настолько, насколько позволяла короткая цепочка.
– Чем могу служить? – прозвучал низкий мужской голос, сопровождаемый подозрительным взглядом.
– Меня зовут Маккензи Тернер. Мне назначена встреча с мистером Вагсби.
Мужчина откинул цепочку и слегка, так что Кензи едва протиснулась, приоткрыл дверь и тут же ее захлопнул.
– Мистер Вагсби – это я.
Кензи коротко, но сильно пожала ему руку и окинула оценивающим взглядом.
Хозяин очень походил на мистера Пиквика – круглолицый, полный господин неопределенного возраста. У него была розовая кожа, блестящие голубые глаза за маленькими стеклами очков и баки, внизу совершенно белые, как шкурка горностая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146