Весь салон напоминал собой интерьер небольшого городского особняка в Джорджтауне.
Чарльз опустился в кресло и посмотрел на нее снизу вверх.
– А что, я и впрямь чуть было не потерпел неудачу?
– Еще какую! – улыбнулась она ему, усаживаясь в кресло напротив.
– Бокал шампанского, чтобы отметить успех?
– Можно. Все это совершенно поразительно. Ты хоть понимаешь, что рушишь мою карьеру?
– Останется лишь небольшая вмятинка. По-моему, твоя карьера давно заслуживает этого.
– Ну, спасибо, что предоставил мне выбор! – Эта язвительная ремарка была беззлобной. Весь гнев Рейчел почти улетучился.
– Мне иногда кажется, что выбор – это всего лишь иллюзия.
– Следовательно, и свобода тоже?
– Нам просто приходится делать вид, что мы свободны. Даже когда никакой свободы у нас нет. Особенно когда ее нет!
– Тогда не было бы смысла даже вставать с кровати по утрам.
– Ну, почему же? Кальвинисты верили, что в жизни каждого человека все предопределено заранее: либо ты был избран Богом для спасения твоей души, либо – нет. Но они отчаянно стремились выглядеть «хорошими» в глазах окружающих, даже несмотря на то, что это не имело ровным счетом никакого значения. Ведь Бог свой выбор уже сделал. Но им безумно хотелось, чтобы остальные думали о них, будто они относятся к клану избранных.
Шампанское им принесли на серебряном подносе. Это был «Дом Периньон» урожая 1992 года. К нему подали рулетики из ржаного хлеба с копченой семгой и паюсную икру на листах салата.
– За нас, – поднял бокал Чарльз.
– И за юг Франции – солнечное место для темных личностей.
Они рассмеялись, как влюбленные-заговорщики. Чарльз Форд совершенно непредсказуем, теперь она знает это точно. Однако непредсказуемость эта отнюдь не безрассудна и не выглядит глупо. Все планируется заранее, подобно блестящей военной кампании. Он принимает решение и действует – воплощает его в жизнь, устраняя все преграды на своем пути. Не присылает цветов, не звонит по телефону. А фрахтует самолет, готовит яхту и устраивает настоящий заговор, вовлекая в него ее друга, подчиненного и доверенное лицо, – и все это потому, что хочет ее. Почему? Сколько вопросов, и как великолепно, что есть столько времени для ответов на них.
– Мне нужно сделать несколько телефонных звонков, – сказала Рейчел.
– При одном условии.
– Ах, Чарльз Форд, уж эти мне ваши условия и договоры! Вы прямо вылитая я.
– Возможно, именно это и происходит с противоположностями. Они притягиваются друг к другу, становясь одинаковыми.
– Вряд ли мне понравилось, если бы ты походил на меня. Ну ладно, что за условие?
– Звонишь после взлета.
Она расхохоталась.
– А ты хитрюга, а? Все предусматриваешь загодя. – До чего же это замечательно! Узнавать его. Узнавать о нем все. Отличное занятие!
– Договорились?
Человек, отлично знающий, чего он хочет, и всегда доводящий задуманное до конца, несмотря на весь свой романтизм. Вероятно, у них все прекрасно получится, и они идеально подойдут друг другу.
– Да, – кивнула Рейчел.
– Отлично! У меня такое впечатление, что тебя что-то беспокоит.
– Склонность к преуменьшениям ты явно унаследовал от своей бабушки-англичанки.
Он улыбнулся.
– Однажды за рождественским столом мой отец наклонился вперед, и от одной из свечей у него вспыхнули волосы. Бабушка ему и говорит: «Дорогой, у тебя волосы горят», а сама продолжает спокойно есть. Отец отвечает: «Да, действительно» и гасит огонь салфеткой. До сих пор помню, что тогда это показалось мне несколько странным. На такую опасность она прореагировала всего лишь замечанием, сделанным вскользь. Считаю, что способность к преуменьшениям – это умение обуздывать свои эмоции, даже когда испытываешь ужас при виде происходящего.
Рейчел взяла кусочек копченой семги. Она отхлебнула шампанского, посмотрела на Чарльза, и сердце ее преисполнилось состраданием к нему – сколь холодным, суровым было его детство.
– Ты был счастлив тогда?
– Думаю, да. И даже очень! Но слова «счастье» в нашем лексиконе не существовало, поэтому и понятие это мы не очень-то осознавали. Просто все всегда были рядом друг с другом. Думаю, что для ребенка это и есть самое главное, как ты считаешь?
– Ты ведь американец? – спросила Рейчел.
– Да. И вероятно, даже в большей степени, нежели многие из них, раз в моих жилах течет еще и индейская кровь.
– И ты весьма гордишься этим, тогда как основная масса людей постаралась бы как минимум не заострять внимание на подобном факте или предпочла бы вообще скрыть его. – Она ясно сознавала, что Чарльз – это никак не основная масса.
– Да, горжусь! Я люблю тишину, запах пустыни, люблю темноту.
– Я помню, – быстро проговорила Рейчел, и в ней опять вспыхнуло вожделение, как совсем потухшее пламя вновь начинает охватывать своими языками сухой хворост.
Он понял ее и улыбнулся, показывая, что тоже помнит это. Рейчел знала, что Чарльз не особенно любит разговаривать. Сейчас, словно цветки кактуса в пустыне, в их диалоге то тут, то там ярко проявляются то одни, то другие его особенности. И сам он, похоже, ничуть не против этого и даже находит в этом удовольствие. Пожалуй, он видит в ней человека, который своими осторожными наводящими вопросами поддразнивает его, помогая ему раскрыться. Неужели все время, возможно, даже всю жизнь он страстно хотел вырваться из того защитного панциря, в который семья облачила его с детства?
– Расскажи, что за яхту ты зафрахтовал?
– У меня собственная яхта, – сказал он.
– Я не знала.
– Так ведь у нас и разговор о ней не заходил, правда?
Она рассмеялась. Сколько самых разнообразных тем всплывет на поверхность за эти несколько предстоящих чудных дней… недель?
– Это парусник, – вдруг начала она высказывать свои предположения. – Нет, нет, не говори мне. Деревянная яхта. Не огромная. Не сказочный дворец, но очень комфортабельная, с капитаном, который работает у тебя уже, ну-у, пятнадцать лет. Белая с черным парусом. Ты управляешь ею сам и умеешь прокладывать курс по звездам.
– Неплохо, неплохо. Вот уж не думал, что меня можно видеть насквозь. Но ведь в моем окружении и нет людей со столь острым, прямо-таки рентгеновским зрением. В общем, капитан Джон у меня двенадцать лет, яхта действительно парусник, семьдесят футов, не огромная. Черного цвета, с белым парусом.
– А называется?
– «Миф».
– «Миф». Мне нравится. Но почему «Миф»?
– Потому что жизнь не подчиняется правилам и ты плывешь куда хочешь и когда хочешь, вслед за ветром, надувающим твой парус. А все прочее – миф; общепринятые глубокомысленные суждения о важности того, первостепенности другого… Моя же яхта, как и пустыня, напоминает мне о том, что я свободен. А в наши дни крайне распространены бегство от ответственности, страх перед свободой, культ жертвенности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Чарльз опустился в кресло и посмотрел на нее снизу вверх.
– А что, я и впрямь чуть было не потерпел неудачу?
– Еще какую! – улыбнулась она ему, усаживаясь в кресло напротив.
– Бокал шампанского, чтобы отметить успех?
– Можно. Все это совершенно поразительно. Ты хоть понимаешь, что рушишь мою карьеру?
– Останется лишь небольшая вмятинка. По-моему, твоя карьера давно заслуживает этого.
– Ну, спасибо, что предоставил мне выбор! – Эта язвительная ремарка была беззлобной. Весь гнев Рейчел почти улетучился.
– Мне иногда кажется, что выбор – это всего лишь иллюзия.
– Следовательно, и свобода тоже?
– Нам просто приходится делать вид, что мы свободны. Даже когда никакой свободы у нас нет. Особенно когда ее нет!
– Тогда не было бы смысла даже вставать с кровати по утрам.
– Ну, почему же? Кальвинисты верили, что в жизни каждого человека все предопределено заранее: либо ты был избран Богом для спасения твоей души, либо – нет. Но они отчаянно стремились выглядеть «хорошими» в глазах окружающих, даже несмотря на то, что это не имело ровным счетом никакого значения. Ведь Бог свой выбор уже сделал. Но им безумно хотелось, чтобы остальные думали о них, будто они относятся к клану избранных.
Шампанское им принесли на серебряном подносе. Это был «Дом Периньон» урожая 1992 года. К нему подали рулетики из ржаного хлеба с копченой семгой и паюсную икру на листах салата.
– За нас, – поднял бокал Чарльз.
– И за юг Франции – солнечное место для темных личностей.
Они рассмеялись, как влюбленные-заговорщики. Чарльз Форд совершенно непредсказуем, теперь она знает это точно. Однако непредсказуемость эта отнюдь не безрассудна и не выглядит глупо. Все планируется заранее, подобно блестящей военной кампании. Он принимает решение и действует – воплощает его в жизнь, устраняя все преграды на своем пути. Не присылает цветов, не звонит по телефону. А фрахтует самолет, готовит яхту и устраивает настоящий заговор, вовлекая в него ее друга, подчиненного и доверенное лицо, – и все это потому, что хочет ее. Почему? Сколько вопросов, и как великолепно, что есть столько времени для ответов на них.
– Мне нужно сделать несколько телефонных звонков, – сказала Рейчел.
– При одном условии.
– Ах, Чарльз Форд, уж эти мне ваши условия и договоры! Вы прямо вылитая я.
– Возможно, именно это и происходит с противоположностями. Они притягиваются друг к другу, становясь одинаковыми.
– Вряд ли мне понравилось, если бы ты походил на меня. Ну ладно, что за условие?
– Звонишь после взлета.
Она расхохоталась.
– А ты хитрюга, а? Все предусматриваешь загодя. – До чего же это замечательно! Узнавать его. Узнавать о нем все. Отличное занятие!
– Договорились?
Человек, отлично знающий, чего он хочет, и всегда доводящий задуманное до конца, несмотря на весь свой романтизм. Вероятно, у них все прекрасно получится, и они идеально подойдут друг другу.
– Да, – кивнула Рейчел.
– Отлично! У меня такое впечатление, что тебя что-то беспокоит.
– Склонность к преуменьшениям ты явно унаследовал от своей бабушки-англичанки.
Он улыбнулся.
– Однажды за рождественским столом мой отец наклонился вперед, и от одной из свечей у него вспыхнули волосы. Бабушка ему и говорит: «Дорогой, у тебя волосы горят», а сама продолжает спокойно есть. Отец отвечает: «Да, действительно» и гасит огонь салфеткой. До сих пор помню, что тогда это показалось мне несколько странным. На такую опасность она прореагировала всего лишь замечанием, сделанным вскользь. Считаю, что способность к преуменьшениям – это умение обуздывать свои эмоции, даже когда испытываешь ужас при виде происходящего.
Рейчел взяла кусочек копченой семги. Она отхлебнула шампанского, посмотрела на Чарльза, и сердце ее преисполнилось состраданием к нему – сколь холодным, суровым было его детство.
– Ты был счастлив тогда?
– Думаю, да. И даже очень! Но слова «счастье» в нашем лексиконе не существовало, поэтому и понятие это мы не очень-то осознавали. Просто все всегда были рядом друг с другом. Думаю, что для ребенка это и есть самое главное, как ты считаешь?
– Ты ведь американец? – спросила Рейчел.
– Да. И вероятно, даже в большей степени, нежели многие из них, раз в моих жилах течет еще и индейская кровь.
– И ты весьма гордишься этим, тогда как основная масса людей постаралась бы как минимум не заострять внимание на подобном факте или предпочла бы вообще скрыть его. – Она ясно сознавала, что Чарльз – это никак не основная масса.
– Да, горжусь! Я люблю тишину, запах пустыни, люблю темноту.
– Я помню, – быстро проговорила Рейчел, и в ней опять вспыхнуло вожделение, как совсем потухшее пламя вновь начинает охватывать своими языками сухой хворост.
Он понял ее и улыбнулся, показывая, что тоже помнит это. Рейчел знала, что Чарльз не особенно любит разговаривать. Сейчас, словно цветки кактуса в пустыне, в их диалоге то тут, то там ярко проявляются то одни, то другие его особенности. И сам он, похоже, ничуть не против этого и даже находит в этом удовольствие. Пожалуй, он видит в ней человека, который своими осторожными наводящими вопросами поддразнивает его, помогая ему раскрыться. Неужели все время, возможно, даже всю жизнь он страстно хотел вырваться из того защитного панциря, в который семья облачила его с детства?
– Расскажи, что за яхту ты зафрахтовал?
– У меня собственная яхта, – сказал он.
– Я не знала.
– Так ведь у нас и разговор о ней не заходил, правда?
Она рассмеялась. Сколько самых разнообразных тем всплывет на поверхность за эти несколько предстоящих чудных дней… недель?
– Это парусник, – вдруг начала она высказывать свои предположения. – Нет, нет, не говори мне. Деревянная яхта. Не огромная. Не сказочный дворец, но очень комфортабельная, с капитаном, который работает у тебя уже, ну-у, пятнадцать лет. Белая с черным парусом. Ты управляешь ею сам и умеешь прокладывать курс по звездам.
– Неплохо, неплохо. Вот уж не думал, что меня можно видеть насквозь. Но ведь в моем окружении и нет людей со столь острым, прямо-таки рентгеновским зрением. В общем, капитан Джон у меня двенадцать лет, яхта действительно парусник, семьдесят футов, не огромная. Черного цвета, с белым парусом.
– А называется?
– «Миф».
– «Миф». Мне нравится. Но почему «Миф»?
– Потому что жизнь не подчиняется правилам и ты плывешь куда хочешь и когда хочешь, вслед за ветром, надувающим твой парус. А все прочее – миф; общепринятые глубокомысленные суждения о важности того, первостепенности другого… Моя же яхта, как и пустыня, напоминает мне о том, что я свободен. А в наши дни крайне распространены бегство от ответственности, страх перед свободой, культ жертвенности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107