Эта экспедиция, судя по всему, проводилась в большой тайне, поскольку когда «Филип Сидни» атаковал «Сакра Фамилиа», испанская команда выбросила за борт все карты и описания маршрутов, судовой журнал, все судовые документы и вахтенный журнал — все, что могло выдать суть их путешествия. Должен сказать, они избавились от всего, за исключением запаха.
Это была заключительная и, возможно, самая любопытная часть истории. Поскольку «Сакра Фамилиа» даже на расстоянии распространяла удивительный запах. То был не обычный малоприятный запах корабля в море — вонь гниющей провизии, застоявшейся в трюмах воды, пропитанного влагой дерева и пороха и ночных посудин, перевернутых штормами. Напротив, от него доносился прекрасный аромат, который так и плыл по волнам к «Филипу Сидни», изысканный запах, напомнивший морякам аромат ладана или духов. Он, казалось, так и висел над водой еще много часов после того, как горящие обломки окончательно скрылись под водой. Ходили упорные слухи, что тот чарующий запах исходил не от груза — к примеру, взятого на борт на Молуккских островах, — но от самого корабля, словно дивный аромат источали каким-то таинственным образом его бимсы и мачты.
— Не знаю уж, что можно вывести из всех этих историй о крысах и о прекрасном аромате. Только то — если все это не сказки, — что «Сакра Фамилиа» была просто не тем судном, за которое себя выдавала.
Пожалуй, заинтригованно подумал я, путешествие этого галеона не менее таинственно, чем плавание «Филипа Сидни», и судьбы их явно связаны.
— Очень сожалею, господин Инчболд, — сказал Биддульф с мягкой улыбкой, открывая со скрипом дверь своего домика. — Боюсь, мне больше нечего вам рассказать. Слухи и сплетни — это все, что я когда-либо слышал об этом эпизоде.
Мы вошли обратно в маленькую комнату, где меня угостили очередной порцией ромбольона. В течение следующего часа я выслушал новые версии некоторых событий, придуманные Биддульфом на досуге, — включая «темное дело» (так он называл его) с убийством Бекингема в 1628 году: если официальная версия обвиняла в этом злодеянии полубезумного пуританского фанатика, он возлагал ответственность за содеянное на агента кардинала Ришелье, хитроумно замаскированного под фанатика-пуританина. Но я уже едва слушал Биддульфа. Вместо этого я размышлял о необычайной расплывчатости фигуры сэра Амброза — по крайней мере для меня, — который уже не раз маячил на горизонте, но тут же исчезал, так и не обретя четкие формы. Я вспоминал также таинственное издание Theatrum orbis terrarum Ортелия 1600 года и патенты, хранившиеся в архиве Алетии, и думал о том, как сэр Амброз появился в Праге в 1620 году — от его таинственных похождений в Вест-Индии эти события отделяло два года и шесть тысяч миль. Интересно, есть ли какая-то глубинная связь между двумя этими обреченными на провал авантюрами, тайная история, как-то связанная и с утраченным герметическим текстом, который так жаждали заполучить Генри Монбоддо и его таинственный клиент? Или я просто заразился небезынтересным логическим умозаключением Биддульфа, согласно которому между любыми двумя событиями, как угодно далеко разнесенными во времени и пространстве, всегда найдется связь?
И тут я вспомнил о том, что собирался спросить у него еще пару часов назад. Я уже, в общем-то, вышел из его дома, и мы как раз прощались. Солнце скатилось за далекий силуэт «Редкой Книги», и речные волны казались серыми, как крылья чайки. Я чувствовал, что ромбольон производит какие-то непонятные действия с моими внутренностями. Выйдя на крыльцо, я тут же оступился, а в ушах у меня стоял слабый звон, высота которого увеличилась, когда мы вышли на улицу. Наши тени протянулись через весь крошечный садик.
— А вот интересно, — спросил я, после того как мы пожали друг другу руки, — вы когда-нибудь встречали капитана Плессингтона? Он заходил в Морское ведомство?
— Нет. — Биддульф отрицательно качнул головой. — Я не встречался с Плессингтоном. Ни разу. Вы же понимаете, он был слишком важной фигурой, чтобы иметь дела с такими, как я. Ведь в те времена я служил всего лишь скромным помощником делопроизводителя. Хотя нет, однажды я его видел, и это случилось в тот вечер, когда «Сидни», отшвартовавшись от пристани, шел вниз по Темзе. Плессингтон стоял на шканцах, и я смутно видел его в слабом свете кормового фонаря.
— А вся подготовка к плаванию?…
— О, Плессингтон завел для таких дел посредника. Все организационные дела решались либо им, либо корабельным казначеем «Сидни».
— Посредника?
— Да. — Глубоко задумавшись, он поглядывал на крышу своего домика. За нашими спинами вздыхал и поплескивал волнами ветер. — Сейчас… как же, черт побери, его звали? Я провел столько времени в царствовании королевы Елизаветы, что в моем старом мозгу порой перепутываются все имена. Нет-нет… Постойте-ка! — Внезапно его лицо просветлело. — Да, точно, я вспомнил все-таки его имя. Странное имя к тому же. Монбоддо, — торжествующе произнес он. — Да, именно так. Его звали Генри Монбоддо.
Глава 12
Как говорил философ Лукреций, нет более грандиозного зрелища, чем кораблекрушение. И крушение «Беллерофонта» действительно было впечатляющим для зрителей, которые, покинув свои фермы и дома, собрались на продуваемом ветрами берегу, у Чизлетских топей. Ближе к вечеру, между пятью и шестью часами, он развалился на части на Маргит-Хук. Средняя часть судна уже получила пробоину, потом волны развернули его правым бортом к рифу — самому большому и самому опасному рифу на всем побережье Кента, — и всего лишь через несколько секунд, зачерпнув дюжину тонн воды, он неуклюже завалился на один борт. Мачты рухнули, как подкошенные колокольни, оторвались реи и ванты. Волны вспенились белым вихрем и обрушились потоками воды на полубак. Все оказавшиеся на верхней палубе были смыты в бурное море, хотя тем, кто находился на нижних палубах, пришлось не лучше. Людей, отчаянно работавших ручными насосами, также затопило, когда потоки воды хлынули в трюм, или задавило насмерть разнокалиберными бочками, полетевшими вниз со вставшей на дыбы палубы, точно стадо перепуганных быков. Раскалывались черепа и ломались шеи падавших на пиллерсы, которые и сами тут же раскалывались на части, а когда очередной поток воды хлынул в отверстия люков, утонули и те, кого, по несчастью, поймали в ловушку упавшие бимсы. Так уж случилось, что, когда, наскочив на Маргит-Хук, «Беллерофонт» разлетелся на тысячу частей, на нем не осталось ни одной живой души.
Обломки исчезли быстро. Почти сотня зрителей собралась на топком берегу, где горели три огромные кучи плавника. Яркий свет этих костров придавал зрелищу почти праздничную атмосферу. Гибель какого-нибудь корабля на отмели Маргит-Хук являлась единственным утешением в жизни обитателей этого медвежьего угла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Это была заключительная и, возможно, самая любопытная часть истории. Поскольку «Сакра Фамилиа» даже на расстоянии распространяла удивительный запах. То был не обычный малоприятный запах корабля в море — вонь гниющей провизии, застоявшейся в трюмах воды, пропитанного влагой дерева и пороха и ночных посудин, перевернутых штормами. Напротив, от него доносился прекрасный аромат, который так и плыл по волнам к «Филипу Сидни», изысканный запах, напомнивший морякам аромат ладана или духов. Он, казалось, так и висел над водой еще много часов после того, как горящие обломки окончательно скрылись под водой. Ходили упорные слухи, что тот чарующий запах исходил не от груза — к примеру, взятого на борт на Молуккских островах, — но от самого корабля, словно дивный аромат источали каким-то таинственным образом его бимсы и мачты.
— Не знаю уж, что можно вывести из всех этих историй о крысах и о прекрасном аромате. Только то — если все это не сказки, — что «Сакра Фамилиа» была просто не тем судном, за которое себя выдавала.
Пожалуй, заинтригованно подумал я, путешествие этого галеона не менее таинственно, чем плавание «Филипа Сидни», и судьбы их явно связаны.
— Очень сожалею, господин Инчболд, — сказал Биддульф с мягкой улыбкой, открывая со скрипом дверь своего домика. — Боюсь, мне больше нечего вам рассказать. Слухи и сплетни — это все, что я когда-либо слышал об этом эпизоде.
Мы вошли обратно в маленькую комнату, где меня угостили очередной порцией ромбольона. В течение следующего часа я выслушал новые версии некоторых событий, придуманные Биддульфом на досуге, — включая «темное дело» (так он называл его) с убийством Бекингема в 1628 году: если официальная версия обвиняла в этом злодеянии полубезумного пуританского фанатика, он возлагал ответственность за содеянное на агента кардинала Ришелье, хитроумно замаскированного под фанатика-пуританина. Но я уже едва слушал Биддульфа. Вместо этого я размышлял о необычайной расплывчатости фигуры сэра Амброза — по крайней мере для меня, — который уже не раз маячил на горизонте, но тут же исчезал, так и не обретя четкие формы. Я вспоминал также таинственное издание Theatrum orbis terrarum Ортелия 1600 года и патенты, хранившиеся в архиве Алетии, и думал о том, как сэр Амброз появился в Праге в 1620 году — от его таинственных похождений в Вест-Индии эти события отделяло два года и шесть тысяч миль. Интересно, есть ли какая-то глубинная связь между двумя этими обреченными на провал авантюрами, тайная история, как-то связанная и с утраченным герметическим текстом, который так жаждали заполучить Генри Монбоддо и его таинственный клиент? Или я просто заразился небезынтересным логическим умозаключением Биддульфа, согласно которому между любыми двумя событиями, как угодно далеко разнесенными во времени и пространстве, всегда найдется связь?
И тут я вспомнил о том, что собирался спросить у него еще пару часов назад. Я уже, в общем-то, вышел из его дома, и мы как раз прощались. Солнце скатилось за далекий силуэт «Редкой Книги», и речные волны казались серыми, как крылья чайки. Я чувствовал, что ромбольон производит какие-то непонятные действия с моими внутренностями. Выйдя на крыльцо, я тут же оступился, а в ушах у меня стоял слабый звон, высота которого увеличилась, когда мы вышли на улицу. Наши тени протянулись через весь крошечный садик.
— А вот интересно, — спросил я, после того как мы пожали друг другу руки, — вы когда-нибудь встречали капитана Плессингтона? Он заходил в Морское ведомство?
— Нет. — Биддульф отрицательно качнул головой. — Я не встречался с Плессингтоном. Ни разу. Вы же понимаете, он был слишком важной фигурой, чтобы иметь дела с такими, как я. Ведь в те времена я служил всего лишь скромным помощником делопроизводителя. Хотя нет, однажды я его видел, и это случилось в тот вечер, когда «Сидни», отшвартовавшись от пристани, шел вниз по Темзе. Плессингтон стоял на шканцах, и я смутно видел его в слабом свете кормового фонаря.
— А вся подготовка к плаванию?…
— О, Плессингтон завел для таких дел посредника. Все организационные дела решались либо им, либо корабельным казначеем «Сидни».
— Посредника?
— Да. — Глубоко задумавшись, он поглядывал на крышу своего домика. За нашими спинами вздыхал и поплескивал волнами ветер. — Сейчас… как же, черт побери, его звали? Я провел столько времени в царствовании королевы Елизаветы, что в моем старом мозгу порой перепутываются все имена. Нет-нет… Постойте-ка! — Внезапно его лицо просветлело. — Да, точно, я вспомнил все-таки его имя. Странное имя к тому же. Монбоддо, — торжествующе произнес он. — Да, именно так. Его звали Генри Монбоддо.
Глава 12
Как говорил философ Лукреций, нет более грандиозного зрелища, чем кораблекрушение. И крушение «Беллерофонта» действительно было впечатляющим для зрителей, которые, покинув свои фермы и дома, собрались на продуваемом ветрами берегу, у Чизлетских топей. Ближе к вечеру, между пятью и шестью часами, он развалился на части на Маргит-Хук. Средняя часть судна уже получила пробоину, потом волны развернули его правым бортом к рифу — самому большому и самому опасному рифу на всем побережье Кента, — и всего лишь через несколько секунд, зачерпнув дюжину тонн воды, он неуклюже завалился на один борт. Мачты рухнули, как подкошенные колокольни, оторвались реи и ванты. Волны вспенились белым вихрем и обрушились потоками воды на полубак. Все оказавшиеся на верхней палубе были смыты в бурное море, хотя тем, кто находился на нижних палубах, пришлось не лучше. Людей, отчаянно работавших ручными насосами, также затопило, когда потоки воды хлынули в трюм, или задавило насмерть разнокалиберными бочками, полетевшими вниз со вставшей на дыбы палубы, точно стадо перепуганных быков. Раскалывались черепа и ломались шеи падавших на пиллерсы, которые и сами тут же раскалывались на части, а когда очередной поток воды хлынул в отверстия люков, утонули и те, кого, по несчастью, поймали в ловушку упавшие бимсы. Так уж случилось, что, когда, наскочив на Маргит-Хук, «Беллерофонт» разлетелся на тысячу частей, на нем не осталось ни одной живой души.
Обломки исчезли быстро. Почти сотня зрителей собралась на топком берегу, где горели три огромные кучи плавника. Яркий свет этих костров придавал зрелищу почти праздничную атмосферу. Гибель какого-нибудь корабля на отмели Маргит-Хук являлась единственным утешением в жизни обитателей этого медвежьего угла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125