— Вот глаза иной раз откроешь — точно, вьется, етитская птица! И не прогонишь ничем Пока совсем не доконает, не уберется. А все она, отрава эта,
— Какая отрава, дядя? — строго спросил Ярослав.
— А вы что, телевизор не смотрите? — хитро прищурился на него мужик. — Там же щас все национальную идею ищут.
— Ну и что?
— А то, что и нечего ее искать. Вон она, родимая. — Дедок нагнулся и достал из ведра двухлитровую бутыль с мутноватой жидкостью. Крепко зажав ее в руках, продемонстрировал всем. — Чистая, как слеза младенца.
Он зубами выдернул пробку, достал из кармана плаща граненый стакан и налил в него из бутыли доверху.
— Ну, за что пьем? — Он посмотрел на стакан, а затем протянул его Фашисту.
— Слушай, дед. — Матвей, проигнорировав стакан с самогонкой, поманил мужика пальцем, и тот наклонился вперед. — Дуй отсюда, и побыстрее, пока я не грохнул из своего ружьишка твою национальную идею, — четко и внятно проговорил Фашист.
— Понял, — осознав угрозу, кивнул мужик. — Так бы сразу и сказали.
Он опять посмотрел на стакан в руке, выдохнул и со словами «Ну, чтоб было» выпил, Сунул посудину в карман, бутылку — в ведро, подхватил удочку и уже возле кустов обернулся:
— Эх, молодежь…
С тем же треском он исчез в зарослях.
— Песню испортил, — плюнул с досадой Ярослав.
Минуту длилось молчание. Потом заговорил Февраль:
— Нет, что-то в этом, несомненно, есть.
— Чего-чего? — бросил на него удивленный взгляд Премудрый.
— Ну, не в этом, конечно, смысле, — поправился Февраль, щелкнув себя по шее. — Но как он ловко выстроил цепочку, от черного ворона к национальной идее. По-моему, эту песню точно нужно сделать русским народным гимном. Это же менталитет! Национальная философия жизни и смерти.
— Не согласен, — быстро возразил Матвей, облизывая ложку и отставляя свою тарелку. — Образ смерти в русском фольклоре действительно является притягательным. И сама смерть для русского человека всегда обладала запредельной ценностью. Но предложение Леньки я считаю неадекватным. Господа, нам приказано выжить. Во что бы то ни стало. Нам — я имею в виду Россию, как вы догадываетесь. Хватит нам уже заупокойных томлений.
— Бросьте, Поручик, — лениво отозвался Ярослав. — Без идеала погибнуть за отечество русские нежизнеспособны.
— В самом деле, господа, — поддержал его командир. — Русские живут для того, чтобы спасать Россию. В нас уже генетически заложена эта программа. Собственная жизнь не имеет той же значимости… Поэтому спасать самих русских должны другие русские… то есть друг друга мы должны спасать.
— В самом деле, — сказал Февраль, опять поднимаясь. — Пойду-ка посмотрю, не нужно ли спасать Монаха. Что-то там затихло.
Лесоповальных звуков и впрямь больше не было слышно. Я доел свою кашу и тоже пошел посмотреть на горюющего Монаха Февраль нырнул в заросли, пролез метров пять и застыл, раздвинув ветки, Я выглянул из-за его плеча, толкнув. Ленька шепотом цыкнул на меня. Впереди на коленях стоял Монах, перед ним был воткнут в землю меч. Икона Спаса на крестовине смотрела прямо на Монаха. Он молился.
Мы вернулись к костру.
— Что? — спросил командир.
— Делом занялся, — лаконично сказал Февраль.
—… если развивать эту аксиому, — продолжал разговор Ярослав, — то Россия существует для того, чтобы спасать мир. От него самого.
— Русские хиреют, если не совершают великих дел, — иронично отозвался Варяг.
Фашист снова взялся за фляжку.
— Господа, — с энтузиазмом произнес он, — предлагаю выпить за великие дела, которыми каждый из нас в мыслях, безусловно, уже украсил свое ближайшее и отдаленное будущее.
— Ура! — подхватил я, хотя мне водки не полагалось.
— Не знаю, как насчет великих дел, — сказал командир, выпив свои пятьдесят грамм, — а малых нам предстоит еще выше крыши.
Хроника третья
ЗАРЯ ДЕРЖАВНАЯ
Глава 1. Никакой фантастики.
Трехэтажный коттедж на окраине дачного поселка был похож на замок с башенками и узкими вытянутыми окнами. По карнизу первого этажа вился плющ. В нем маскировались телекамеры, которые круглосуточно надзирали за обстановкой вокруг дома. Но мирный плющ этому месту никак не подходил. Больше ему соответствовал другой элемент оформления; бетонная стена с колючей проволокой поверху. Когда мы вошли в этот замок, в нем обнаружились садистские застенки. От этих подвалов изошел бы завистью сам известный французский маркиз, наплодивший поклонников по всему миру.
Из-за первой же вышибленной подвальной двери на нас безнадежно глянуло десятка полтора пар глаз. Молодые полуголые рабыни сидели почти что друг у дружки на головах, свободного места не было. По стенам — железные койки в три этажа, на каждой по нескольку человек. Они смотрели на нас притихшие, ожидая, наверное, новых издевательств и побоев.
За второй дверью — то же самое. Избитые, голодные, прокуренные. Курева им давали много, чтобы кормить меньше. По глазам видно — молодые, а по лицам — страшные старухи. Все это слишком сильно подействовало на нашего Ивана-Йована. С диким ревом он бросился вверх по лестнице и там перестрелял обезоруженных хозяев борделя и всех застуканных нами клиентов заведения. Охрана была уже мертвая, а с этими мы не знали, что делать. С помощью взбесившегося Йована вопрос отпал. Потом он трясся в углу на полу и рассказывал:
— В Митровице полиция оккупантов раскрыла притон… такой же, совсем случайно!.. там держали сербских дев, насиловали… украдали специально… — От перевозбуждения он коверкал слова и говорил с акцентом. — Туда ходили тоже натовские солдаты… Бандитам, содержантам притона, даже не дали штраф… Полиция просто сожалела!.. О чем?.. что их солдатам больше некуда было ходить?..
Папаша налил ему полный стакан водки из бандитских запасов. Йован выпил и обмяк.
Освобожденные рабыни в один голос твердили, что у них никого нет и им некуда идти. Но взять их с собой мы не могли, и пришлось им разбредаться кто куда. В доме нашлось сколько-то денег и одежды — все отдали им, поделив поровну. Одна из них, получив на руки сто долларов, впала в истерику. Хохотала, как сумасшедшая, каталась по полу и кричала, что заразила СПИДом «сотню ублюдков», по доллару за каждого.
А еще одна все равно пошла за нами. Упрямо топала позади, и когда на нее оборачивались, глядела с немым укором. В конце концов командир махнул рукой — пусть идет, если хочет, потом сама отстанет,
Но она не отставала до самой ночи. Вид у нее был как у пугала: тощая, белые грязные волосы, мужской пиджак до колен с закатанными рукавами, шарф, голые ноги бултыхались в мужских ботинках. Лицо как у маленького зверька, замученного жестокими детьми. Мне казалось, она младше меня. Так оно и было, как потом выяснилось. Звали ее Сашка На еду она набросилась, будто сто лет не ела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Какая отрава, дядя? — строго спросил Ярослав.
— А вы что, телевизор не смотрите? — хитро прищурился на него мужик. — Там же щас все национальную идею ищут.
— Ну и что?
— А то, что и нечего ее искать. Вон она, родимая. — Дедок нагнулся и достал из ведра двухлитровую бутыль с мутноватой жидкостью. Крепко зажав ее в руках, продемонстрировал всем. — Чистая, как слеза младенца.
Он зубами выдернул пробку, достал из кармана плаща граненый стакан и налил в него из бутыли доверху.
— Ну, за что пьем? — Он посмотрел на стакан, а затем протянул его Фашисту.
— Слушай, дед. — Матвей, проигнорировав стакан с самогонкой, поманил мужика пальцем, и тот наклонился вперед. — Дуй отсюда, и побыстрее, пока я не грохнул из своего ружьишка твою национальную идею, — четко и внятно проговорил Фашист.
— Понял, — осознав угрозу, кивнул мужик. — Так бы сразу и сказали.
Он опять посмотрел на стакан в руке, выдохнул и со словами «Ну, чтоб было» выпил, Сунул посудину в карман, бутылку — в ведро, подхватил удочку и уже возле кустов обернулся:
— Эх, молодежь…
С тем же треском он исчез в зарослях.
— Песню испортил, — плюнул с досадой Ярослав.
Минуту длилось молчание. Потом заговорил Февраль:
— Нет, что-то в этом, несомненно, есть.
— Чего-чего? — бросил на него удивленный взгляд Премудрый.
— Ну, не в этом, конечно, смысле, — поправился Февраль, щелкнув себя по шее. — Но как он ловко выстроил цепочку, от черного ворона к национальной идее. По-моему, эту песню точно нужно сделать русским народным гимном. Это же менталитет! Национальная философия жизни и смерти.
— Не согласен, — быстро возразил Матвей, облизывая ложку и отставляя свою тарелку. — Образ смерти в русском фольклоре действительно является притягательным. И сама смерть для русского человека всегда обладала запредельной ценностью. Но предложение Леньки я считаю неадекватным. Господа, нам приказано выжить. Во что бы то ни стало. Нам — я имею в виду Россию, как вы догадываетесь. Хватит нам уже заупокойных томлений.
— Бросьте, Поручик, — лениво отозвался Ярослав. — Без идеала погибнуть за отечество русские нежизнеспособны.
— В самом деле, господа, — поддержал его командир. — Русские живут для того, чтобы спасать Россию. В нас уже генетически заложена эта программа. Собственная жизнь не имеет той же значимости… Поэтому спасать самих русских должны другие русские… то есть друг друга мы должны спасать.
— В самом деле, — сказал Февраль, опять поднимаясь. — Пойду-ка посмотрю, не нужно ли спасать Монаха. Что-то там затихло.
Лесоповальных звуков и впрямь больше не было слышно. Я доел свою кашу и тоже пошел посмотреть на горюющего Монаха Февраль нырнул в заросли, пролез метров пять и застыл, раздвинув ветки, Я выглянул из-за его плеча, толкнув. Ленька шепотом цыкнул на меня. Впереди на коленях стоял Монах, перед ним был воткнут в землю меч. Икона Спаса на крестовине смотрела прямо на Монаха. Он молился.
Мы вернулись к костру.
— Что? — спросил командир.
— Делом занялся, — лаконично сказал Февраль.
—… если развивать эту аксиому, — продолжал разговор Ярослав, — то Россия существует для того, чтобы спасать мир. От него самого.
— Русские хиреют, если не совершают великих дел, — иронично отозвался Варяг.
Фашист снова взялся за фляжку.
— Господа, — с энтузиазмом произнес он, — предлагаю выпить за великие дела, которыми каждый из нас в мыслях, безусловно, уже украсил свое ближайшее и отдаленное будущее.
— Ура! — подхватил я, хотя мне водки не полагалось.
— Не знаю, как насчет великих дел, — сказал командир, выпив свои пятьдесят грамм, — а малых нам предстоит еще выше крыши.
Хроника третья
ЗАРЯ ДЕРЖАВНАЯ
Глава 1. Никакой фантастики.
Трехэтажный коттедж на окраине дачного поселка был похож на замок с башенками и узкими вытянутыми окнами. По карнизу первого этажа вился плющ. В нем маскировались телекамеры, которые круглосуточно надзирали за обстановкой вокруг дома. Но мирный плющ этому месту никак не подходил. Больше ему соответствовал другой элемент оформления; бетонная стена с колючей проволокой поверху. Когда мы вошли в этот замок, в нем обнаружились садистские застенки. От этих подвалов изошел бы завистью сам известный французский маркиз, наплодивший поклонников по всему миру.
Из-за первой же вышибленной подвальной двери на нас безнадежно глянуло десятка полтора пар глаз. Молодые полуголые рабыни сидели почти что друг у дружки на головах, свободного места не было. По стенам — железные койки в три этажа, на каждой по нескольку человек. Они смотрели на нас притихшие, ожидая, наверное, новых издевательств и побоев.
За второй дверью — то же самое. Избитые, голодные, прокуренные. Курева им давали много, чтобы кормить меньше. По глазам видно — молодые, а по лицам — страшные старухи. Все это слишком сильно подействовало на нашего Ивана-Йована. С диким ревом он бросился вверх по лестнице и там перестрелял обезоруженных хозяев борделя и всех застуканных нами клиентов заведения. Охрана была уже мертвая, а с этими мы не знали, что делать. С помощью взбесившегося Йована вопрос отпал. Потом он трясся в углу на полу и рассказывал:
— В Митровице полиция оккупантов раскрыла притон… такой же, совсем случайно!.. там держали сербских дев, насиловали… украдали специально… — От перевозбуждения он коверкал слова и говорил с акцентом. — Туда ходили тоже натовские солдаты… Бандитам, содержантам притона, даже не дали штраф… Полиция просто сожалела!.. О чем?.. что их солдатам больше некуда было ходить?..
Папаша налил ему полный стакан водки из бандитских запасов. Йован выпил и обмяк.
Освобожденные рабыни в один голос твердили, что у них никого нет и им некуда идти. Но взять их с собой мы не могли, и пришлось им разбредаться кто куда. В доме нашлось сколько-то денег и одежды — все отдали им, поделив поровну. Одна из них, получив на руки сто долларов, впала в истерику. Хохотала, как сумасшедшая, каталась по полу и кричала, что заразила СПИДом «сотню ублюдков», по доллару за каждого.
А еще одна все равно пошла за нами. Упрямо топала позади, и когда на нее оборачивались, глядела с немым укором. В конце концов командир махнул рукой — пусть идет, если хочет, потом сама отстанет,
Но она не отставала до самой ночи. Вид у нее был как у пугала: тощая, белые грязные волосы, мужской пиджак до колен с закатанными рукавами, шарф, голые ноги бултыхались в мужских ботинках. Лицо как у маленького зверька, замученного жестокими детьми. Мне казалось, она младше меня. Так оно и было, как потом выяснилось. Звали ее Сашка На еду она набросилась, будто сто лет не ела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60