Их убивают страх, голод, жажда. Землетрясение открыло множество проходов, коридоров, дверей, которые потом неожиданно закрылись, захлопнулись от сквозняков, от изменчивых порывов ветра, были засыпаны осевшей землей.
За стеклянной стеной лежат голуби, галки, вороны, сороки. Они ворочают головами, не видя ничего, бьют крыльями по полу. Высохшие птенцы грачей, не успевшие даже опериться, а рядом с ними – мать с раскрытым клювом и выеденными молью глазами
Но разве в конце коридора не мигает луч солнечного света? Я чувствую крыльями движение воздуха – это знак того, что там, куда я лечу, есть отверстие. Кея летит за мной, как всегда, твердо уверенная в том, что я знаю дорогу или хотя бы чувствую, где может быть выход. А я лишь предполагаю, что с той стороны нам наконец удастся выбраться.
И опять перед нами вырастает тонкая прозрачная преграда, невидимая в сероватом полумраке коридора.
Я выбрасываю коготки вперед и ударяюсь о стекло лапками. Падаю на пол. Кея ударяется головой и крылом и, оглушенная, падает прямо на ящики, набитые всякими бумагами.
– Я разбилась! Я ударилась! Где мы? Давай вернемся! – жалуется она, неуверенно подпрыгивая.
За стеклянной дверью умирают птицы.
Голуби с вытянутыми ножками ловят зрачками своих глаз последние лучики света. Эти птицы попали туда сквозь темнеющее наверху отверстие.
Выгнувшийся дугой ястреб с вытянутыми вперед когтями. Скворец с застрявшим в дверной щели клювом. Серое пятнышко воробья. Галка... Я ее знаю. А я – то думал, что она не вернулась с моря, что улетела с той стаей, которая пролетала мимо нас на запад...
Под широким серым воротничком, вокруг шеи более темным фиолетовым цветом отблескивают крылья. Глаза затянулись белой пленкой, как во время сна или после смерти.
– Летим отсюда!
Кея с ужасом смотрит на мертвых птиц.
В темном отверстии наверху раздается шум – голубь с матовым оперением и оранжевыми глазами с испугом и удивлением осматривается по сторонам. Он не видит отделяющей его от нас преграды и, разогнавшись, летит прямо на стекло. Разбивается, расплющивается, скользит вниз. Замечает растопырившего когти ястреба. Взлетает вверх и снова разбивает себе голову. Падает, окровавленный, и тут же снова срывается с места и летит в противоположный конец коридора. Раздаются глухой удар и тихое, постепенно замирающее эхо.
Мы летим обратно той же дорогой, которая привела нас сюда.
– Туда! Я уверен!
Выбитая дверь. Скелет бескрылого в кресле. На полу среди аппаратуры клубки спутанных магнитофонных лент. Корзинки, бумаги, коробки. Туда ли мы летим? А если заблудимся? Если я сбился с пути?
Сквозняк. Еще одна широко распахнутая дверь.
Неплотно закрытая покосившаяся оконная рама, треснувшее стекло.
– Летим отсюда! Летим быстрее! – кричу я, чувствуя, как Кея нервно машет крыльями.
Я сажусь рядом с отверстием между рамой и форточкой. Пролететь сквозь него нельзя, но протиснуться можно. Вцепляюсь коготками в раму. Чувствую острую боль в стопе – покалечился о какой-то выступающий сломанный шуруп. Резко взмахиваю крылом и пролезаю на ту сторону. Кея протискивается вслед за мной.
Мы облетаем вокруг стеклянно-стального здания. Я с опаской смотрю на разбитые окна, болтающиеся жалюзи, покосившиеся плиты. Вижу, как на крыше птицы вскакивают на отдушины, заглядывают в квадратные отверстия вытяжных труб, вслушиваются в доносящийся из них шум – проверяют, нельзя ли в них устроить свои гнезда.
Мы боремся с сильным потоком теплого воздуха, относящего нас в сторону от холмов, на которых раскинулся город. С этой высоты хорошо видно темную, нечеткую в тумане линию моря. Воздух вокруг становится все холоднее. Мы кружим, пытаясь вернуться к крышам зданий из стекла и стали. Я отвожу маховые перья назад, одновременно изгибая крылья вверх, и камнем падаю вниз. Кея повторяет мой маневр, и вот мы уже у распахнутого настежь окна, которое ведет к нашему гнезду.
Кея мгновенно ныряет в свой просторный ящик, полный бумаг и магнитофонных лент. Я сажусь на открытой полке над письменным столом, в металлической коробке, устланной пухом и шерстью.
Нас будят шорох, пронзительный крик, писк, плач.
Я заспанным взглядом обвожу комнату – ищу, откуда раздаются эти голоса. Не замечаю никакой опасности. Засыпаю снова и опять просыпаюсь от тех же самых звуков.
Выскакиваю на крышку стола.
В противоположном углу комнаты под стеной, в самом теплом, укромном месте, вижу старую галку Зар, которая столько раз высиживала свое потомство под нашим куполом.
Я так восхищался ею, потому что она могла быстрее всех взлететь под купол и падать оттуда по инерции вниз, чтобы лишь над самой поверхностью каменного пола мгновенно восстановить равновесие. Она любила соревноваться в скорости с сойками, воронами, голубями, утками.
Неподвижная, с поджатыми под себя лапками, Зар лежит, широко разложив в стороны крылья и упираясь клювом в пол. Она тяжело дышит и время от времени пронзительно хрипит.
Мне знаком этот голос. Я много раз слышал его и не мог забыть.
– Я умираю! Оставьте меня в покое!
Голова опирается на клюв, разбросанные в стороны крылья вздрагивают, прикрывшая глаза пленка век поднимается все реже и реже.
Я отворачиваюсь. Спускаюсь обратно в ящик, где меня ждет теплая, сонная Кея. Когда мы просыпаемся, Зар уже лежит окоченевшая, с повернутой набок головой. Ее синие глаза наполовину затянуты беловатой пленкой.
Раг считает себя самкой и откровенно заигрывает с каждым самцом.
Он останавливается, склоняет головку набок, щурит серо-голубые глаза, нахохливается, приседает, выгибает спинку, прося погладить, поласкать, пощипать его. Он с завистью смотрит на то, как я придерживаю Кею клювом, а она покорно приседает в ожидании, когда я вспрыгну ей на спинку и сбрызну ее перья своим семенем. Раг хочет быть самкой и переживать все то, что переживает Кея, – жаждет дрожать в любовном восторге, нести яйца и высиживать птенцов.
Раг всегда был несчастен, потому что самцы, которых он встречал, видели в нем лишь такого же самца, как и они сами. Они били и прогоняли его в полной уверенности, что он намерен отобрать у них самок, разрушить их семейную жизнь. Они бросались на него со злыми криками, били клювами, царапали когтями.
Раг нахохливался, отскакивал в сторону и уходил в поисках своей судьбы. Самки тоже смотрели на него неодобрительно, потому что он старался вести себя так же, как они, – но ведь он же был самцом!
Когда уже подросший, оперившийся Раг подошел ко мне и осторожно подтолкнул клювом, Кея, которая в это время собирала веточки для гнезда, взъерошила перышки и угрожающе затрясла головой.
– Чего тебе надо? – уставилась она на Рагa. -Убирайся отсюда. Нам еще один самец ни к чему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
За стеклянной стеной лежат голуби, галки, вороны, сороки. Они ворочают головами, не видя ничего, бьют крыльями по полу. Высохшие птенцы грачей, не успевшие даже опериться, а рядом с ними – мать с раскрытым клювом и выеденными молью глазами
Но разве в конце коридора не мигает луч солнечного света? Я чувствую крыльями движение воздуха – это знак того, что там, куда я лечу, есть отверстие. Кея летит за мной, как всегда, твердо уверенная в том, что я знаю дорогу или хотя бы чувствую, где может быть выход. А я лишь предполагаю, что с той стороны нам наконец удастся выбраться.
И опять перед нами вырастает тонкая прозрачная преграда, невидимая в сероватом полумраке коридора.
Я выбрасываю коготки вперед и ударяюсь о стекло лапками. Падаю на пол. Кея ударяется головой и крылом и, оглушенная, падает прямо на ящики, набитые всякими бумагами.
– Я разбилась! Я ударилась! Где мы? Давай вернемся! – жалуется она, неуверенно подпрыгивая.
За стеклянной дверью умирают птицы.
Голуби с вытянутыми ножками ловят зрачками своих глаз последние лучики света. Эти птицы попали туда сквозь темнеющее наверху отверстие.
Выгнувшийся дугой ястреб с вытянутыми вперед когтями. Скворец с застрявшим в дверной щели клювом. Серое пятнышко воробья. Галка... Я ее знаю. А я – то думал, что она не вернулась с моря, что улетела с той стаей, которая пролетала мимо нас на запад...
Под широким серым воротничком, вокруг шеи более темным фиолетовым цветом отблескивают крылья. Глаза затянулись белой пленкой, как во время сна или после смерти.
– Летим отсюда!
Кея с ужасом смотрит на мертвых птиц.
В темном отверстии наверху раздается шум – голубь с матовым оперением и оранжевыми глазами с испугом и удивлением осматривается по сторонам. Он не видит отделяющей его от нас преграды и, разогнавшись, летит прямо на стекло. Разбивается, расплющивается, скользит вниз. Замечает растопырившего когти ястреба. Взлетает вверх и снова разбивает себе голову. Падает, окровавленный, и тут же снова срывается с места и летит в противоположный конец коридора. Раздаются глухой удар и тихое, постепенно замирающее эхо.
Мы летим обратно той же дорогой, которая привела нас сюда.
– Туда! Я уверен!
Выбитая дверь. Скелет бескрылого в кресле. На полу среди аппаратуры клубки спутанных магнитофонных лент. Корзинки, бумаги, коробки. Туда ли мы летим? А если заблудимся? Если я сбился с пути?
Сквозняк. Еще одна широко распахнутая дверь.
Неплотно закрытая покосившаяся оконная рама, треснувшее стекло.
– Летим отсюда! Летим быстрее! – кричу я, чувствуя, как Кея нервно машет крыльями.
Я сажусь рядом с отверстием между рамой и форточкой. Пролететь сквозь него нельзя, но протиснуться можно. Вцепляюсь коготками в раму. Чувствую острую боль в стопе – покалечился о какой-то выступающий сломанный шуруп. Резко взмахиваю крылом и пролезаю на ту сторону. Кея протискивается вслед за мной.
Мы облетаем вокруг стеклянно-стального здания. Я с опаской смотрю на разбитые окна, болтающиеся жалюзи, покосившиеся плиты. Вижу, как на крыше птицы вскакивают на отдушины, заглядывают в квадратные отверстия вытяжных труб, вслушиваются в доносящийся из них шум – проверяют, нельзя ли в них устроить свои гнезда.
Мы боремся с сильным потоком теплого воздуха, относящего нас в сторону от холмов, на которых раскинулся город. С этой высоты хорошо видно темную, нечеткую в тумане линию моря. Воздух вокруг становится все холоднее. Мы кружим, пытаясь вернуться к крышам зданий из стекла и стали. Я отвожу маховые перья назад, одновременно изгибая крылья вверх, и камнем падаю вниз. Кея повторяет мой маневр, и вот мы уже у распахнутого настежь окна, которое ведет к нашему гнезду.
Кея мгновенно ныряет в свой просторный ящик, полный бумаг и магнитофонных лент. Я сажусь на открытой полке над письменным столом, в металлической коробке, устланной пухом и шерстью.
Нас будят шорох, пронзительный крик, писк, плач.
Я заспанным взглядом обвожу комнату – ищу, откуда раздаются эти голоса. Не замечаю никакой опасности. Засыпаю снова и опять просыпаюсь от тех же самых звуков.
Выскакиваю на крышку стола.
В противоположном углу комнаты под стеной, в самом теплом, укромном месте, вижу старую галку Зар, которая столько раз высиживала свое потомство под нашим куполом.
Я так восхищался ею, потому что она могла быстрее всех взлететь под купол и падать оттуда по инерции вниз, чтобы лишь над самой поверхностью каменного пола мгновенно восстановить равновесие. Она любила соревноваться в скорости с сойками, воронами, голубями, утками.
Неподвижная, с поджатыми под себя лапками, Зар лежит, широко разложив в стороны крылья и упираясь клювом в пол. Она тяжело дышит и время от времени пронзительно хрипит.
Мне знаком этот голос. Я много раз слышал его и не мог забыть.
– Я умираю! Оставьте меня в покое!
Голова опирается на клюв, разбросанные в стороны крылья вздрагивают, прикрывшая глаза пленка век поднимается все реже и реже.
Я отворачиваюсь. Спускаюсь обратно в ящик, где меня ждет теплая, сонная Кея. Когда мы просыпаемся, Зар уже лежит окоченевшая, с повернутой набок головой. Ее синие глаза наполовину затянуты беловатой пленкой.
Раг считает себя самкой и откровенно заигрывает с каждым самцом.
Он останавливается, склоняет головку набок, щурит серо-голубые глаза, нахохливается, приседает, выгибает спинку, прося погладить, поласкать, пощипать его. Он с завистью смотрит на то, как я придерживаю Кею клювом, а она покорно приседает в ожидании, когда я вспрыгну ей на спинку и сбрызну ее перья своим семенем. Раг хочет быть самкой и переживать все то, что переживает Кея, – жаждет дрожать в любовном восторге, нести яйца и высиживать птенцов.
Раг всегда был несчастен, потому что самцы, которых он встречал, видели в нем лишь такого же самца, как и они сами. Они били и прогоняли его в полной уверенности, что он намерен отобрать у них самок, разрушить их семейную жизнь. Они бросались на него со злыми криками, били клювами, царапали когтями.
Раг нахохливался, отскакивал в сторону и уходил в поисках своей судьбы. Самки тоже смотрели на него неодобрительно, потому что он старался вести себя так же, как они, – но ведь он же был самцом!
Когда уже подросший, оперившийся Раг подошел ко мне и осторожно подтолкнул клювом, Кея, которая в это время собирала веточки для гнезда, взъерошила перышки и угрожающе затрясла головой.
– Чего тебе надо? – уставилась она на Рагa. -Убирайся отсюда. Нам еще один самец ни к чему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77