— Вы что, Павлов, голодаете? — у нас тут Ваше заявление, — корпусной врач держала в руках одно из моих заявлений. Чтобы не дать возможности администрации тюрьмы не зафиксировать голодовку, приходилось каждый день информировать о ней всех: следствие, про-курора, начальника тюрьмы, начальника спецчасти, врача, начальника ГУИН, комитет по правам человека при Президенте Борисе Ельцине, с указанием, когда голодовка начата, какой идёт день, какие предъявляю требования, и какие приняты меры (т.е. никаких). Заявление в руках врача, адресованное начальнику спецчасти, менее других имеющего отношение к моим требованиям, было наиболее кратким.
— А остальные заявления?
— У нас одно. Вы писали ещё?
— Да, минимум по семь заявлений ежедневно.
— Ну, и как Вы себя чувствуете?
— Сегодня голодовку закончил. Скажите, пожалуйста, на какой день начали бы кормить принудительно?
— Сегодня бы и начали. Я Вас спросила, как себя чувствуете.
— Как в тюрьме.
— Понятно. С такими ответами не удивительно, что стационар назначили.
Ага, значит, скоро в Кащенко. Так это ж дом родной. Помню, на военной экспертизе, один псих в коридоре поймал двух других, возложил им руки на плечи и, сияя от счастья, заявил: «Все здесь такие родные! Кащенские!» Что ж, я не против.
Вернулся в камеру. Опять на вызов.
— Ты шустрый, — сказал Косуля. — Кащенко не будет. Будут Серпы.
— С какой стати, Александр Яковлевич? Есть постановление комиссии и следствия.
— Не беда, я написал протест. — И шёпотом: «Я уже понял: можешь. Но надо наверняка. На Серпах у меня завязки хорошие. Вообще ничего не надо делать, поставят диагноз автоматически. Нужно только заплатить. Твоя жена уже передала деньги».
Снится или кажется? Нет, вот сидит напротив за столом в безупречном костюме известный адвокат… Не удивительно, что газеты иногда сообщают: на улице из-бит адвокат такой-то. Этого бы не грех прямо здесь придушить.
— Какие, в баню, Серпы! Только в Кащенко! Отзывайте свой протест.
— Поздно, Алексей. Поздно. Но ты не беспокойся. Я обещаю. Вот и письмо принёс, как обещал.
Один человек, читая рукопись этой книги, спросил меня: «Неужели все было так плохо? Неужели не было светлых переживаний, какой-то внутренней жизни, чего-то такого, что отвлекало бы от обстановки?» Конечно, было. Письма. Они могли составить отдельную главу, но не сохранились. Восстановить их не представляется возможным. Неточности были бы кощунством.
Насмешка судьбы в том, что письма приносил Косуля. Вернувшись в хату, я увидел Вову и Валеру.
— Куда все подевались? На прогулке?
— На прогулке… — задумчиво повторил Вова. — С вещами всех заказали. Тебя тоже.
— Шутишь?
— Нет.
Удар ключа о тормоза: «Павлов — с вещами. Готов?» — «Погоди, старшой, он только с вызова. Через пять минут».
— Давай, Леха, прощаться. По воле свидимся. Адрес помнишь? С общака отпиши, как определишься. Если что не сложится, поддержим. Вот квитанция, мы тебе на счёт тридцать рублей положили. Слава был против, но мы настояли.
В коридоре перед сборкой висело горячее напряжение, возбуждённые оперативники с дубинками и красными повязками на рукаве с надписью «резерв» ещё не остыли от боя. Двое здоровенных молодцов враждебно двинулись мне навстречу. Их опередил другой, в котором я признал Руля, принимавшего меня на тюрьму. — «Я тебя помню, Павлов, — тихой скороговоркой сказал он. — Молчи, ни слова, а то хуже будет».
— Ребята, не надо, этот от врача, пусть идёт на сбор-ку, — встав между мной и резервниками, сказал Руль и открыл дверь.
Так называемая чёрная сборка. Сколько тысяч полотенец сожгли здесь арестанты, прежде чем когда-то белая штукатурка приобрела такой вид. Лавок нет. Посередине подле баулов стоят Артём и Леха Террорист.
— Давай сюда, становись к нам, ставь баул рядом, — забеспокоился Артём. — Ты в порядке?
— Я в порядке, а вы? Что случилось?
— Через дубинал прогнали. Дениса унесли. Сказали, сейчас ещё придут: мы на общак отказались. Что же тебе делать. Тебя нельзя бить.
— Я тебя бить не дам, — спокойно сказал Леха Террорист.
— Я тоже, — отозвался Артём. — Скажу: меня бейте, а его не трогайте.
(Честно говоря, трогательно до слез.)
— Нет, вы, давайте, за себя. Я пойду на общак. А то останусь на спецу, да навсегда.
— Павлов, пошли, — позвал в открывшуюся дверь Руль.
С Лехой и Артёмом обнялись по-братски. Расстались молча. Что скажешь?..
Мимо агрессивных резервников Руль провёл меня до конца коридора, сдал на лестнице вертухаю, и тот повёл дальше. До последней секунды я наивно надеялся, что путь мой теперь только на больницу, Кащенко ли, здешнюю или какую ещё, но не на общак.
Перед металлической дверью No 135, почему-то покрытой каплями воды, вертухай, заглянув в карточку, весело сообщил: «Первоходы-тяжелостатейники. Заходи». И раскоцал тормоза. «Тормоза!» — послышался крик за тяжко открывающейся дверью, а на продол, где весьма прохладно, повалил пар, как из бани. Шаг в хату был каким-то обморочным. Сравнение с баней неверно: она и есть. Примерно 40 градусов воздух, 100 % влажность. В жёлтом горячем мареве стеной стоят в однихтрусах и тапочках потные люди, покрытые сыпью и язвами, смотрят враждебно и чешутся. Наверно, так себя почувствовал бы человек, которому пришлось шагнуть… куда? — право, затруднительно сказать. Грохнули за спиной тормоза. Рубаха немедленно стала мокрой от пота. Сердце застучало в голове. Одним словом, шок. До какой степени государство должно презирать человека, если помещает подследственных, вина которых не доказана, в такие условия. Такое государство не имеет право на существование. Но существует. Этот факт нельзя не принять во внимание, когда стоишь у тормозов с баулом и тщетно стараешься задержать дыхание, чтобы не чувствовать горячего запаха общественного туалета, приводит это лишь к тому, что вдыхать приходится с большей силой. Перед тобой два ряда шконок в два этажа, в общем количестве 30, уходящих к неясному горизонту и теряющихся в тумане; нижние ряды завешены простынями. По левую руку за грязной занавеской смердящий дальняк, по правую умывальник. Узкий проход между шконками упирается в дубок, где-то высоко маячат два окна с решётками. От решки орёт на полную громкость телевизор. Плюс неописуемый гул голосов (70 человек) и вентиляторов, совершенно не справляющихся с работой. Арестанты трутся друг о друга, пробираясь кто куда. — «Осторожно — кипяток!» — кричит один, неся от умывальника кружку, и все дают ему пройти. — «Дальний! Свободно?» — кричит другой, пробираясь к дальняку. — «Хата! Шнифты забейте!» — кричат с дороги. — «С веником!» — зовут с пятака (место между дубком и решкой), и парень с вокзала пробирается к решке (это его работа, за уборку он получает сигареты). Все преимущественно жёлто-коричневого цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76