Потом знаменный взвод, отделившись от общего строя, пошел в штаб за знаменем.
К этому времени мы с Леной стояли уже не одни. К нам подошли наши городские ребята – всезнающий народ – и показывали мне одного за другим трех сыновей Корнеева, доменщика с Урала, и наперебой спешили сообщить, что третий, молодой, которого отец сам привез в полк, вчера снимался с полковым знаменем!
Когда знаменный взвод прошел, стали видны проводники связных собак. Вон они сидят рядом со своими вожатыми, такие знакомые: Аян, Канис, славный пес Хабитус и… милый наш Колбат. Он сидит, как всегда, поставив остро правое ухо и сломив левое над глазом, могучая его белая грудь голубовато блестит, и как же хочется крикнуть ему, как в старое время: «Колбат, ко мне!» Я взглядываю на Лену и вижу, что она потихоньку вытерла кулаком глаза, но крепится…
Несут знамя! Его выносят из штаба, и сразу же раздается команда:
– Под знамя смирно!
Полк замер. Знамя проносят вдоль всего фронта на правый фланг. Наверху древка прикреплен орден Красного Знамени. Знаменщиком сегодня идет старшина полковой школы Сухенко. Ассистентами справа и слева от него – два курсанта. Они старательно обертывают вокруг древка малиновое полотнище с золотою бахромой, надевают на него чехол и приготовляют к походу. Бережно и строго хранит полк в походе свою гордость – боевое знамя.
Повышенным, чуть взволнованным голосом командир полка командует:
– В походную колонну! Рота связи вперед!
Звуки труб поднимаются высоко и словно стелются над головами. Полк по подразделениям выходит на аллею, постепенно вытягиваясь в длину.
А мы с Леной уже пробежали наискось через площадь к нашему дому, чтобы встретить на аллее и пропустить весь полк мимо себя. Идут обвитые медными трубами музыканты, за ними несут бережно свернутое знамя, верхом на красивых конях, вороном и гнедом, едут командир полка и начальник штаба. Начальник штаба знает всех людей своего полка, знает, кто что должен делать, и знает, как лучше провести полк по тем мелко напечатанным подробным картам, которые он каждый вечер раскладывал на своем столе у нас дома. До мельчайших подъемов, спусков, поворотов видит он путь тех людей, которых им с командиром полка надо сохранить в самых трудных условиях боя. Этот начальник штаба – и наш тоже близкий товарищ.
– Мой папа! – с гордостью говорит Лена.
Лена и все ребята, включая маленького Женьку, поднимают правую руку: салют! Задержавшись немного, вслед за ними и я поднимаю руку: салют!
Андрей смотрит на нас и поднимает руку к козырьку фуражки, конь покачивает его немного вверх, немного вниз… Командир полка повертывает свое как будто суровое, мужественное лицо, но добрейшие глаза смеются, и, отыскав глазами ребят, он кивает им головой.
Мягко перебирая лапами, торопливо проходят связные собаки. Вторым от нас в ряду, за крайним, Аяном, Савельев ведет Колбата. Лена смотрит во все глаза на хорошего нашего Колбата. Она подалась вперед, очень волнуется и вдруг растерянным печальным голоском вскрикивает:
– Колбат!
И в ту же минуту Колбат повертывает голову и порывается в нашу сторону. Он видит знакомые лица, может быть, за нами видит наш дом и крыльцо; он то смотрит на нас, то вверх на Савельева и машет хвостом.
Но Савельев спокойно и мягко осаживает поводок и тоже говорит очень ласково:
– Колбат!
И пес снова ровно идет рядом с ним, сильный, красивый, тоже немного наш.
– Вот и Колбат наш уходит, – грустно говорит Лена.
Пустеет площадь. На аллее колеблется длинная полоса идущих людей, повозок, фургонов, двуколок… Вдоль всей аллеи стоят жены и дети командиров, провожают. Прикладывая руку к козырьку фуражки, мимо них впереди своих подразделений проходят командиры – мужья и отцы. Сдержанная, суровая простота жестов – привет, товарищи! – и только; звуки труб над головами, шаг людей, топот коней, стук колес…
В тихом, опустевшем городке мы вернемся сейчас к своему делу, но трудны будут первые минуты, когда тишина покажется тяжелой и нестерпимой. Возьмемся за работу скорей!
– Ах, мама, мама, – говорит Лена, – лучше бы мы с папой пошли, а?
Полк вышел уже за ворота и повернул на дорогу. Уходят из городка последние группы красноармейцев, проезжают вытянувшиеся длинной цепью двуколки, фургоны, походные кухни. На сухой дороге остаются следы колес и красноармейских сапог с прибитыми на носках и каблуках железными подковками.
И вот уже только доносятся мерные глуховатые звуки барабана, точно где-то далеко выбивают большой ковер.
17
Утро было свежее, и в лесу на траве и листьях деревьев лежала роса. Высоко в облаках летел самолет. Савельев, усевшись на пенек под деревом, старательно обувался, расправляя портянку и ловко обвертывая ею ногу. После двух дней непрерывного орудийного гула тишина казалась удивительной. И то, что удалось спокойно поспать в эту ночь, было очень хорошо.
Савельев поднял голову и осмотрелся. Большая поляна уходила вниз по склону. Свежая росистая ее трава в этот ранний утренний час была уже кое-где примята проходившими людьми. След от проехавшей повозки пересекал поляну. В дальнем ее конце, снизу по ложбине, ехали верхом командир и конный разведчик. Командир слез и пошел вверх по склону, а разведчик повел лошадей в овражек.
На опушке леса под деревом, налево от Савельева, спали три оставшиеся при штабе служебные собаки: Аян, Хабитус и Колбат. Аян – густую шерсть его не мог пробрать никакой холод – спал, развалившись на боку, а Хабитус с Колбатом свернулись клубком и сунули носы в пышную шерсть на боку около задней лапы.
Из-за деревьев, веселым светлым строем рассыпанных по краю поляны, вышел красноармеец и побежал по ходу сообщения к расположенному тут же командному пункту батальона. Собаки не проявили никакого беспокойства, только Аян открыл глаза, посмотрел и снова заснул.
Далекий свистящий звук возник откуда-то справа, усиливаясь так, будто он нес с собою ветер пронзительной силы. Внизу, в лощине, звук оборвался, с гулом взметнулась земля… и все стихло.
– Начинается! – сказал Савельев, все еще глядя на собак.
Аян и Хабитус не шевельнулись, а Колбат поднял голову и насторожил уши. Потом, вытянув передние лапы, спокойно опустил на них голову и прикрыл глаза.
Снова друг за другом стали доноситься далекие звуки выстрелов и густые оседающие звуки разрывов снарядов вблизи, в лощине, и левее по фронту.
Из хода сообщения выскочил Гусельников.
– Куда бьет? – спросил он Савельева и, когда тот молча указал ему направление, сказал: – Все второй роте достается… А молодец Колбат! Ему, видно, что стреляют, что нет – все равно.
– Привык, – ответил Савельев: – сколько раз он с тобой на стрельбище ходил.
– Что – стрельбище!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28