собрать собак и обучить военному делу. Обучать так обучать: черта обучишь, если прикажут.
Начальство, конечно, забегало: выделяют для этого в полках офицеров. Офицерам в помощь – унтеров, а унтерам – рядовых. Дело новое, неизвестное, однако надо все по форме производить.
Стали и в нашем полку выполнять приказ. Хороших, строевых офицеров собачьим делом занимать никак не приходится, а назначают кого поплоше. Был у нас такой подпоручик Линев… Ну, как бы вам объяснить: мечтательный человек, с солдатами простой и без всякого боевого духа. Никогда, бывало, и не вдарит. «А в помощь ему, – говорят, – дадим хорошего младшего унтер-офицера», меня то есть.
Степаныч приосанился и провел рукой по седым щеточкам усов.
– Призывает меня: «Будем мы с тобой, братец, формировать собачью команду и обучать. А как обучать, и я не знаю, и ты не знаешь, и никто этого точно не знает. Так собери, пожалуйста, псов, приставь к ним рядовых, и будем ждать разъяснения…» Ну, подобрали мы собак поздоровше… Хотели в масть подобрать, но, однако, не удалось. Такое соревнование пошло, боже упаси! Пойдут наши вечером в город собак добывать, а там уж из соседнего полка ребята действуют: всем интересно собаку поаккуратней! А собаки там степные, кудлатые… Иную приведут: у ней шерсть свалялась, как валенок. Мы их под пуделей остригли, будки построили, кормим… А чему учить – всё приказания нет.
Был у нас во взводе солдат Гуляев, бойкий такой. Говорю ему: «Приказано собак обучить военному делу». – «Ну что ж, – говорит, – я это могу, только разрешите до времени под секретом держать». Махнул я рукой: «Держи, бог с тобой. Только смотри мне, не напорть дела», и пригрозил ему. Тут маршами нас замучили, не до собак было.
И вдруг, как снег на голову, инспектирующий насчет собак. Приказ: построить дивизию. Построили… Наш полк в дивизии четвертый – левофланговый. Подходит ко мне наш подпоручик Линев и говорит: «Ну, как у тебя с собаками? Надо думать, пропали мы с тобой!» – «Так точно, ваше благородие, – говорю. – Только наши собаки чище и аккуратней содержатся, чем в других полках: сам смотрел!» – «Ну, бог не выдаст – свинья не съест! Выводи собак…»
Передают нам, что идет по полкам инспектирующий генерал, смотрит собак и разносит так, что небу жарко. Слышим мы, как «ура» кричат в полку рядом: встречают! Потом затихло все – верно, осматривает… И вот идет к нам генерал, с ним начальство дивизии и наш полковник. Генерал плечистый, крупный, носатый, рассержен до крайности. Выступил подпоручик, я сзади за ним стою, вытянулся, за нами рядовые с собаками. Не жду ничего хорошего. Подпоручик рапортует, а генерал смотрит через его плечо на собак и вдруг, гляжу… улыбается! Линева даже дрожь взяла. Что такое? Улыбочки эти генеральские бывали ему очень даже огорчительны! Смотрю, обертывается генерал вполоборота, пальцем в белой перчатке указывает нашему полковнику на собак и говорит: «Благодарю! Ведь вот, значит, можно же обучать собак, если добросовестно взяться за дело». Подзывает подпоручика, хвалит. А я тайком перекрестился, оборачиваюсь, и что бы вы думали? Сидят все собаки на задних лапах шеренгой и правыми лапами честь отдают! Ей-богу, правда! Ну и молодец Гуляев! Потом подпоручику Линеву благодарность по полку объявили. Только я уж говорил вам, что мечтательный был человек. «Это, – говорит, – насмешка, а не ученые собаки. Достоинство армии унижают…»
Ну, что ни говори, а были и в царской армии ученые собаки.
Лена едва удерживалась от смеха, чтобы не обидеть старика, но дома мы представили себе шеренгу кудлатых «ученых» псов и долго смеялись.
10
Когда около дома уже подсохло и только под деревьями на аллее да в канаве под северным ее краем оставался темный плотный снег, мы выставили окна.
В который уже раз мы почувствовали, сколько большого, свежего пространства лежит за окном, где оседают под солнцем последние снега и откуда приходит воздух, плотный и чистый, доносится резкий запах мокрой древесной коры и открытой ветру и солнцу обновленной земли! Колбат сидел у окна и озабоченно смотрел на нас; нос у него был в движении: вбирал в себя десятки запахов, которые только он и мог уловить. Вероятно, ему, как и нам, этот воздух, ворвавшийся в комнату, напоминал о широких полях, может быть, о каком-нибудь беге наперерез дорогам. Он беспокоился.
– Мама, – попросила Лена, – пусти его так просто побегать с нами. Пусть он будет связная собака и мы его будем посылать на пост, будем так играть. Ведь ему дома скучно.
– Нельзя, Лена, – ответила я, – мы и так часто даем ему побегать, но совсем свободно отпускать связную собаку нельзя. А то Колбат снова откажется бегать на пост.
– Мама, – спросила тогда Лена, – а для чего Колбату надо знать «на пост» и все выполнять? Ведь нам его не нужно никуда особенно посылать. Пусть он будет просто собака.
Колбат лежал перед окном, вытянув передние лапы, и косой луч солнца падал на его голову. Он смотрел в окно, подняв черный свой нос, и хотя оттуда, из раскрытого настежь окна, приходило заманчивое для него ощущение воздуха, простора, свободы, он не делал никакой попытки выскочить, убежать. Он уже не мог быть просто собакой, в этом было все дело.
У нас в руках была прекрасная связная собака, та «хорошая собака», которую как раз и можно было легко испортить баловством и бездействием. И мы все очень любили эту собаку.
Была уже настоящая весна. Кудрявые наши дубняки, всю зиму ярко желтевшие неопавшим листом, теперь стояли голые, с напряженными ветвями, готовые вот-вот раскрыть плотные почки. Суйфунская равнина, бурая от прошлогодних трав, уже не казалась опустевшей, как осенью. Из-под старой травы появились молодые зеленые ростки, и ветер приносил оттуда запахи оживающей земли. Исчез зимний покров Суйфунской долины, в котором для нас было столько прелести, и начиналось другое, еще более прелестное время обновления, роста и нового зарождения тысяч жизней на этой широкой и плодородной равнине.
На ней все шире и шире становились полосы темной, вспаханной земли, и скоро наша дорога на Солдатское озеро, по которой мы ходили вместе с Колбатом, залегла серой пыльной лентой на комковатой пашне с перевернутыми вниз пластами бурых травинок.
В начале весны к Андрею заехал знакомый охотник из таежного приграничного колхоза – человек большой любознательности, хотя и не молодой. Звали его Федор Терентьевич.
Знакомство с ним началось с больших осенних учений: штаб полка располагался у него в доме, и Федор Терентьевич подружился со всеми и особенно с Андреем, угощал всех медом и виноградным вином и как бывший партизан интересовался современным ведением боя.
К нему мы в начале зимы ездили в гости, и он водил нас по тайге, показывая следы разных зверей на первом снегу, выводил на гребни сопок, откуда мы видели на склонах диких коз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Начальство, конечно, забегало: выделяют для этого в полках офицеров. Офицерам в помощь – унтеров, а унтерам – рядовых. Дело новое, неизвестное, однако надо все по форме производить.
Стали и в нашем полку выполнять приказ. Хороших, строевых офицеров собачьим делом занимать никак не приходится, а назначают кого поплоше. Был у нас такой подпоручик Линев… Ну, как бы вам объяснить: мечтательный человек, с солдатами простой и без всякого боевого духа. Никогда, бывало, и не вдарит. «А в помощь ему, – говорят, – дадим хорошего младшего унтер-офицера», меня то есть.
Степаныч приосанился и провел рукой по седым щеточкам усов.
– Призывает меня: «Будем мы с тобой, братец, формировать собачью команду и обучать. А как обучать, и я не знаю, и ты не знаешь, и никто этого точно не знает. Так собери, пожалуйста, псов, приставь к ним рядовых, и будем ждать разъяснения…» Ну, подобрали мы собак поздоровше… Хотели в масть подобрать, но, однако, не удалось. Такое соревнование пошло, боже упаси! Пойдут наши вечером в город собак добывать, а там уж из соседнего полка ребята действуют: всем интересно собаку поаккуратней! А собаки там степные, кудлатые… Иную приведут: у ней шерсть свалялась, как валенок. Мы их под пуделей остригли, будки построили, кормим… А чему учить – всё приказания нет.
Был у нас во взводе солдат Гуляев, бойкий такой. Говорю ему: «Приказано собак обучить военному делу». – «Ну что ж, – говорит, – я это могу, только разрешите до времени под секретом держать». Махнул я рукой: «Держи, бог с тобой. Только смотри мне, не напорть дела», и пригрозил ему. Тут маршами нас замучили, не до собак было.
И вдруг, как снег на голову, инспектирующий насчет собак. Приказ: построить дивизию. Построили… Наш полк в дивизии четвертый – левофланговый. Подходит ко мне наш подпоручик Линев и говорит: «Ну, как у тебя с собаками? Надо думать, пропали мы с тобой!» – «Так точно, ваше благородие, – говорю. – Только наши собаки чище и аккуратней содержатся, чем в других полках: сам смотрел!» – «Ну, бог не выдаст – свинья не съест! Выводи собак…»
Передают нам, что идет по полкам инспектирующий генерал, смотрит собак и разносит так, что небу жарко. Слышим мы, как «ура» кричат в полку рядом: встречают! Потом затихло все – верно, осматривает… И вот идет к нам генерал, с ним начальство дивизии и наш полковник. Генерал плечистый, крупный, носатый, рассержен до крайности. Выступил подпоручик, я сзади за ним стою, вытянулся, за нами рядовые с собаками. Не жду ничего хорошего. Подпоручик рапортует, а генерал смотрит через его плечо на собак и вдруг, гляжу… улыбается! Линева даже дрожь взяла. Что такое? Улыбочки эти генеральские бывали ему очень даже огорчительны! Смотрю, обертывается генерал вполоборота, пальцем в белой перчатке указывает нашему полковнику на собак и говорит: «Благодарю! Ведь вот, значит, можно же обучать собак, если добросовестно взяться за дело». Подзывает подпоручика, хвалит. А я тайком перекрестился, оборачиваюсь, и что бы вы думали? Сидят все собаки на задних лапах шеренгой и правыми лапами честь отдают! Ей-богу, правда! Ну и молодец Гуляев! Потом подпоручику Линеву благодарность по полку объявили. Только я уж говорил вам, что мечтательный был человек. «Это, – говорит, – насмешка, а не ученые собаки. Достоинство армии унижают…»
Ну, что ни говори, а были и в царской армии ученые собаки.
Лена едва удерживалась от смеха, чтобы не обидеть старика, но дома мы представили себе шеренгу кудлатых «ученых» псов и долго смеялись.
10
Когда около дома уже подсохло и только под деревьями на аллее да в канаве под северным ее краем оставался темный плотный снег, мы выставили окна.
В который уже раз мы почувствовали, сколько большого, свежего пространства лежит за окном, где оседают под солнцем последние снега и откуда приходит воздух, плотный и чистый, доносится резкий запах мокрой древесной коры и открытой ветру и солнцу обновленной земли! Колбат сидел у окна и озабоченно смотрел на нас; нос у него был в движении: вбирал в себя десятки запахов, которые только он и мог уловить. Вероятно, ему, как и нам, этот воздух, ворвавшийся в комнату, напоминал о широких полях, может быть, о каком-нибудь беге наперерез дорогам. Он беспокоился.
– Мама, – попросила Лена, – пусти его так просто побегать с нами. Пусть он будет связная собака и мы его будем посылать на пост, будем так играть. Ведь ему дома скучно.
– Нельзя, Лена, – ответила я, – мы и так часто даем ему побегать, но совсем свободно отпускать связную собаку нельзя. А то Колбат снова откажется бегать на пост.
– Мама, – спросила тогда Лена, – а для чего Колбату надо знать «на пост» и все выполнять? Ведь нам его не нужно никуда особенно посылать. Пусть он будет просто собака.
Колбат лежал перед окном, вытянув передние лапы, и косой луч солнца падал на его голову. Он смотрел в окно, подняв черный свой нос, и хотя оттуда, из раскрытого настежь окна, приходило заманчивое для него ощущение воздуха, простора, свободы, он не делал никакой попытки выскочить, убежать. Он уже не мог быть просто собакой, в этом было все дело.
У нас в руках была прекрасная связная собака, та «хорошая собака», которую как раз и можно было легко испортить баловством и бездействием. И мы все очень любили эту собаку.
Была уже настоящая весна. Кудрявые наши дубняки, всю зиму ярко желтевшие неопавшим листом, теперь стояли голые, с напряженными ветвями, готовые вот-вот раскрыть плотные почки. Суйфунская равнина, бурая от прошлогодних трав, уже не казалась опустевшей, как осенью. Из-под старой травы появились молодые зеленые ростки, и ветер приносил оттуда запахи оживающей земли. Исчез зимний покров Суйфунской долины, в котором для нас было столько прелести, и начиналось другое, еще более прелестное время обновления, роста и нового зарождения тысяч жизней на этой широкой и плодородной равнине.
На ней все шире и шире становились полосы темной, вспаханной земли, и скоро наша дорога на Солдатское озеро, по которой мы ходили вместе с Колбатом, залегла серой пыльной лентой на комковатой пашне с перевернутыми вниз пластами бурых травинок.
В начале весны к Андрею заехал знакомый охотник из таежного приграничного колхоза – человек большой любознательности, хотя и не молодой. Звали его Федор Терентьевич.
Знакомство с ним началось с больших осенних учений: штаб полка располагался у него в доме, и Федор Терентьевич подружился со всеми и особенно с Андреем, угощал всех медом и виноградным вином и как бывший партизан интересовался современным ведением боя.
К нему мы в начале зимы ездили в гости, и он водил нас по тайге, показывая следы разных зверей на первом снегу, выводил на гребни сопок, откуда мы видели на склонах диких коз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28