.. Она хотела быть матерью его детей...
Сознание его раздвоилось, как тот джинн, существующий одновременно здесь и не здесь, везде и нигде. Понять, который из них истинный Антон, а какой - его зеркальное отражение, было неразрешимой загадкой, да Антон и не задавался целью ее разгадать. Он жил ощущениями. Один Антон страдал. Он хотел оправдаться, снять старые обвинения самому себе. Другой - холодный, рассудочный, - искушал, провоцировал на спор.
- Спор? Это противоречие. Между отцами и деть ми, между братьями, сестрами. Спор заложен внутри Тебя, оглянись внутрь, перетряхни свои грешки. Пришлось бы дочери отвечать собственной судьбой, уважь Ты желание Той, которую оставил?
- Видите ли, я должен перелистывать себя, перетряхивать только потому, что Ты убежден в своей правоте, а Я всего лишь навсего - неподвижный телеграфный столб на железобетонной основе для распространения чужих детей.
- В том-то и дело, что я ни в чем не убежден. Столб ли Ты или Я, либо Ты или Я - живое дерево, еще не срубленное на спички.
- Какие перспективы у Живого Дерева! Только то и видишь? Ты никогда бы не поверил без проверки. Видимые факты убеждают одних и других. Но как за ними увидеть Истину?
- Ты сходишь с ума. Тебе вредно читать, думать. Занимайся своими железками, локомотивами и не модничай.
- Многие сейчас что-то ищут. Ищут какую-то Правду в йоге, в тайных сектах.
- Поиск всегда - симптом неудовлетворенности. И если они ищут, то и тебе следовало бы посмотреть на себя и перелистать как залежавшуюся книгу. Твердость взглядов нужна каждому.
- Но не незыблемость.
- Став на свою точку зрения, Ты же ведь тоже становишься незыблемым. А ведь еще не так давно каждый школьник знал: "И сказал Бог, да будет Свет, и стал Свет. И увидел Бог, что это хорошо и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму - ночью..."
- Неужели Ты, интеллигентный человек, можешь поверить во все это?
- А Ты, разве Ты, интеллигентный человек, не строишь все на вере? Один поверил в одно, другой - в иное. После школьной скамьи, где Тебе изложили теорию Дарвина примерно так же, как излагали Библию, Коран, Тору, Бундахишн и прочее школьнику всяких времен, Ты - не завершитель, а только увеличитель, множитель. Огромная пирамида экспериментов, неудачных и удачных. Везде есть свои отклонения. Миллионы программ, растущие, как коралловый организм. Они могут даже выйти за пределы своей сферы.
- Но и только. Взгляды коралла, мидии, но не человека.
- Неправда. Я хочу понять своего отца, деда, их отцов и так далее.
- Незачем трудиться. И так ясно, что на дне твоей пирамиды лежат кости обезьян.
- Ты уже опустился на это дно?
- Зачем? Это знает каждый школьник.
- Может, ты не видишь всего масштаба эксперимента, имя которому человек?
- Правда, человечеству от этого не легче.
- У таких, как Ты, всегда должен быть отец. Отец вездесущий. Отец кормилец, учитель, кормчий и девятьсот девяносто девять определений к тому.
- Родного отца Ты хотя бы признаешь? Вся наша беда состоит в том, что все мы поначалу - отрицающая сила, а в конце - сами отрицаемся. Завтрашний уже не поймет сегодняшнего. Или, во всяком случае, не сочтет нужным понимать. Он будет следовать своему расписанию.
- Твое расписание составил Твой отец. Вольно или невольно. Тем, что создал Тебя; тем, что сделал для Тебя. Под твоими ногами - кости программ, заложенных его кровью, его верой...
Скавронский беззвучно пробрался в свой спящий дом, налил полный стакан кагора, но поставил вино нетронутым. Затем погасил настольную лампу и зажег аспак в изголовье Надюшкиной постели. Памятуя еще от матери, что не стоит пристально смотреть на спящих, он лишь мельком взглянул на дочь. Сон ее был и без того тревожен. Густые брови на нежном лице сдвинулись скорбной складкой. Антон тихо подул на лоб, желая повернуть таким образом сновидение в светлое русло. Ресницы дрогнули, взгляд под веками переместился, разгладилась складка бровей.
Скавронский закрыл глаза, глубоко-глубоко вздохнул. Воздух потек по позвоночнику, проникая по токам крови в голову, и остановился у самых глаз. Медленно выпуская его, Антон задрожал. Молитвенный шепот его губ совпадал: с ритмом сердца. Словно то и другое было словами одного порядка, одной вибрации.
В поле каменном ветры веют,
У горы рожденные, у высокой.
На той горе, на той высокой
Стоит соборная церковь апостольная.
В той церкви престол каменный,
Престол пламенный - алатырь небесный.
Антон глотнул воздух и продолжил. Собственное дыхание казалось обжигающим изнутри:
На том престоле спала-ночевала
Мать Святая Богородица.
Видела сон про сына возлюбленного,
Как его распинали, святую кровь выпускали,
На шипишник - на боярышник садили,
Чистой горечью кормили.
Кто этот сон поймет,
Тот будет спасен да помилован...
Словно молния, Антона озарила вернувшаяся из неведомого пространства мысль. Смерти нет. Спокойно и радостно он завершил обряд, обратившись к неведомой Силе, призывая ее вестников:
Дуйте ветры, ветры вейте. Со сторон земли и неба.
В перекрестье единитесь во спасенье, в путь добра...
Надюшка еще не научилась управлять своими сна ми, менять их реальность, но останавливать сами видения у нее получалось. Она плыла в теплой прозрачной воде ровно на середине широкой реки, где течение было могучим и плавным, без рывков и порогов. Чем дальше - тем шире разбегаются берега, поддерживаемые непролазными кущами. Ивняк нависает над водой, полоскал в заводях свои космы.
Отец плыл все время рядом, пока берега не расступились, а течение не закрутило ее тело, унося в широкое устье, впадающее в океан. Безбрежный, холодный, он манил, вызывая оцепенение, ужас одиночества.
"Удержись у дерева", - услышала Надежда внутри себя голос отца. Оглянуться на Антона она не могла, иначе ее захлестнуло бы накатанной волной. Она плыла дальше, уверенная, что отец знает, что говорит, и силилась различить дерево, предсказанное им. С невысокого порога река обрушилась вниз. Захлебнувшись в водовороте, Надя отталкивалась ногами от толщи воды. У открытых глаз мелькали пузырьки, рассеиваясь в родниковую чистоту, и вдруг ее рука задела что-то гладкое, извивающееся, крепкое. Оно легло в ее ладонь, и Надина рука крепко сжала, сразу почувствовав, что ее тянут, влекут куда-то. Скоро перед глазами появились голые стебли корней. Их было множество, и жили они одним организмом одного дерева, не то растущего, не то плавающего в воде. Надя вскарабкалась на поверхность, притулившись на выступающей ветке, и оглядела гиганта. Чтобы увидеть его кроны, надо было запрокинуть голову, что она и сделала.
На дереве не было коры, не было листьев. Только солнечные лучи и отраженные в воде блики играли на ветках цвета слоновой кости и на стволе с голубоватыми прожилками, как у нее у самой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Сознание его раздвоилось, как тот джинн, существующий одновременно здесь и не здесь, везде и нигде. Понять, который из них истинный Антон, а какой - его зеркальное отражение, было неразрешимой загадкой, да Антон и не задавался целью ее разгадать. Он жил ощущениями. Один Антон страдал. Он хотел оправдаться, снять старые обвинения самому себе. Другой - холодный, рассудочный, - искушал, провоцировал на спор.
- Спор? Это противоречие. Между отцами и деть ми, между братьями, сестрами. Спор заложен внутри Тебя, оглянись внутрь, перетряхни свои грешки. Пришлось бы дочери отвечать собственной судьбой, уважь Ты желание Той, которую оставил?
- Видите ли, я должен перелистывать себя, перетряхивать только потому, что Ты убежден в своей правоте, а Я всего лишь навсего - неподвижный телеграфный столб на железобетонной основе для распространения чужих детей.
- В том-то и дело, что я ни в чем не убежден. Столб ли Ты или Я, либо Ты или Я - живое дерево, еще не срубленное на спички.
- Какие перспективы у Живого Дерева! Только то и видишь? Ты никогда бы не поверил без проверки. Видимые факты убеждают одних и других. Но как за ними увидеть Истину?
- Ты сходишь с ума. Тебе вредно читать, думать. Занимайся своими железками, локомотивами и не модничай.
- Многие сейчас что-то ищут. Ищут какую-то Правду в йоге, в тайных сектах.
- Поиск всегда - симптом неудовлетворенности. И если они ищут, то и тебе следовало бы посмотреть на себя и перелистать как залежавшуюся книгу. Твердость взглядов нужна каждому.
- Но не незыблемость.
- Став на свою точку зрения, Ты же ведь тоже становишься незыблемым. А ведь еще не так давно каждый школьник знал: "И сказал Бог, да будет Свет, и стал Свет. И увидел Бог, что это хорошо и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму - ночью..."
- Неужели Ты, интеллигентный человек, можешь поверить во все это?
- А Ты, разве Ты, интеллигентный человек, не строишь все на вере? Один поверил в одно, другой - в иное. После школьной скамьи, где Тебе изложили теорию Дарвина примерно так же, как излагали Библию, Коран, Тору, Бундахишн и прочее школьнику всяких времен, Ты - не завершитель, а только увеличитель, множитель. Огромная пирамида экспериментов, неудачных и удачных. Везде есть свои отклонения. Миллионы программ, растущие, как коралловый организм. Они могут даже выйти за пределы своей сферы.
- Но и только. Взгляды коралла, мидии, но не человека.
- Неправда. Я хочу понять своего отца, деда, их отцов и так далее.
- Незачем трудиться. И так ясно, что на дне твоей пирамиды лежат кости обезьян.
- Ты уже опустился на это дно?
- Зачем? Это знает каждый школьник.
- Может, ты не видишь всего масштаба эксперимента, имя которому человек?
- Правда, человечеству от этого не легче.
- У таких, как Ты, всегда должен быть отец. Отец вездесущий. Отец кормилец, учитель, кормчий и девятьсот девяносто девять определений к тому.
- Родного отца Ты хотя бы признаешь? Вся наша беда состоит в том, что все мы поначалу - отрицающая сила, а в конце - сами отрицаемся. Завтрашний уже не поймет сегодняшнего. Или, во всяком случае, не сочтет нужным понимать. Он будет следовать своему расписанию.
- Твое расписание составил Твой отец. Вольно или невольно. Тем, что создал Тебя; тем, что сделал для Тебя. Под твоими ногами - кости программ, заложенных его кровью, его верой...
Скавронский беззвучно пробрался в свой спящий дом, налил полный стакан кагора, но поставил вино нетронутым. Затем погасил настольную лампу и зажег аспак в изголовье Надюшкиной постели. Памятуя еще от матери, что не стоит пристально смотреть на спящих, он лишь мельком взглянул на дочь. Сон ее был и без того тревожен. Густые брови на нежном лице сдвинулись скорбной складкой. Антон тихо подул на лоб, желая повернуть таким образом сновидение в светлое русло. Ресницы дрогнули, взгляд под веками переместился, разгладилась складка бровей.
Скавронский закрыл глаза, глубоко-глубоко вздохнул. Воздух потек по позвоночнику, проникая по токам крови в голову, и остановился у самых глаз. Медленно выпуская его, Антон задрожал. Молитвенный шепот его губ совпадал: с ритмом сердца. Словно то и другое было словами одного порядка, одной вибрации.
В поле каменном ветры веют,
У горы рожденные, у высокой.
На той горе, на той высокой
Стоит соборная церковь апостольная.
В той церкви престол каменный,
Престол пламенный - алатырь небесный.
Антон глотнул воздух и продолжил. Собственное дыхание казалось обжигающим изнутри:
На том престоле спала-ночевала
Мать Святая Богородица.
Видела сон про сына возлюбленного,
Как его распинали, святую кровь выпускали,
На шипишник - на боярышник садили,
Чистой горечью кормили.
Кто этот сон поймет,
Тот будет спасен да помилован...
Словно молния, Антона озарила вернувшаяся из неведомого пространства мысль. Смерти нет. Спокойно и радостно он завершил обряд, обратившись к неведомой Силе, призывая ее вестников:
Дуйте ветры, ветры вейте. Со сторон земли и неба.
В перекрестье единитесь во спасенье, в путь добра...
Надюшка еще не научилась управлять своими сна ми, менять их реальность, но останавливать сами видения у нее получалось. Она плыла в теплой прозрачной воде ровно на середине широкой реки, где течение было могучим и плавным, без рывков и порогов. Чем дальше - тем шире разбегаются берега, поддерживаемые непролазными кущами. Ивняк нависает над водой, полоскал в заводях свои космы.
Отец плыл все время рядом, пока берега не расступились, а течение не закрутило ее тело, унося в широкое устье, впадающее в океан. Безбрежный, холодный, он манил, вызывая оцепенение, ужас одиночества.
"Удержись у дерева", - услышала Надежда внутри себя голос отца. Оглянуться на Антона она не могла, иначе ее захлестнуло бы накатанной волной. Она плыла дальше, уверенная, что отец знает, что говорит, и силилась различить дерево, предсказанное им. С невысокого порога река обрушилась вниз. Захлебнувшись в водовороте, Надя отталкивалась ногами от толщи воды. У открытых глаз мелькали пузырьки, рассеиваясь в родниковую чистоту, и вдруг ее рука задела что-то гладкое, извивающееся, крепкое. Оно легло в ее ладонь, и Надина рука крепко сжала, сразу почувствовав, что ее тянут, влекут куда-то. Скоро перед глазами появились голые стебли корней. Их было множество, и жили они одним организмом одного дерева, не то растущего, не то плавающего в воде. Надя вскарабкалась на поверхность, притулившись на выступающей ветке, и оглядела гиганта. Чтобы увидеть его кроны, надо было запрокинуть голову, что она и сделала.
На дереве не было коры, не было листьев. Только солнечные лучи и отраженные в воде блики играли на ветках цвета слоновой кости и на стволе с голубоватыми прожилками, как у нее у самой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75