- Рожденье сверхновой звезды говорит нам о многом. Грядут времена перемен. Большие кочевья затронут все племена и народы. Изгоями будут не только евреи...
Он не повышал голоса, говорил с той же скрипучестью, но слова звучали столь проникновенно, что обоим присутствующим в тщедушном старике привиделся облик библейского пророка. Его грустная скорбь коснулась Эдмонда, и в сердце проникла глубокая печаль.
- Похоже, вы видите то, что ни мне, ни моему товарищу не дано.
- Пока не дано, молодой человек. - Шломо потряс крючковатым пальцем, словно призывал небо в свидетели. - Всему свое время. Но охранить вас от лютых напастей поможет вот это.
Старик склонился над резным сундучком. Шкатулка открылась с тугим скрипом, словно петли от старости покрылись густой ржавчиной. Он вынул оттуда два ювелирных предмета из серебра, с одинаковыми прозрачно лиловыми глазками. Перстень он отдал в руки Радзивила, а серьгу передал юноше.
- Носите! И да хранит вас Бог!
Жаркое солнце Египта раскалило мостовые, воздух над крышами плавился. Щурясь от яркого уличного света, они еще долго переминались с ноги на ногу, не в силах разглядеть свои талисманы. Лица спутников выглядели недоуменными, они не услышали, как за их спинами брякнул тяжелый засов. В темной лавке колыхнулась тяжелая бархатная занавеска, из ниши вышел высокий дородный мужчина, одетый по последней европейской моде.
Барон де Менассе все слышал.
- Теперь нельзя потерять их из виду, уважаемый Шломо.
Старик грустно покачал головой:
- Третий мужчина колена - немалое время, господин барон.
- Ах, Шломо! Нам ли учиться ждать...
Тень Заратустры (1944-1955)
(1)
Влажное белесое марево дышало, змеилось под ногами, проникая в красноватую песчаную почву. Оно выползало из дрыгвы в глубине лесной чащи, обволакивало все, что встречалось на его пути, клубилось над трактом, сбиваясь на обочинах в густое туманное месиво.
Антон знал и чувствовал дорогу. Он вел под уздцы лошадь, гнедого мерина Серко, флегматично тащившего телегу с десятью пудами хлеба для раненых, ждущих их в больнице Несвижа. На телеге среди мешков расположились Лисек, Тадеуш и Авка. Лисек напряженно сжимал автомат и то и дело оглядывался по сторонам. Поводья были в руках Тадеуша. Ссутулившись, он покачивался на передке грязной телеги и глядел прямо перед собой, словно двигался по узкому прямому коридору. А впереди иноходью бежал доберман Барт. Останавливался, подняв лапу в стойке, принюхивался и снова продвигался вперед короткими перебежками.
Антон так и не смог найти веской причины, чтобы провести отряд другим, пусть более длинным, но зато и более безопасным путем. Все-таки командир у них - Лисек, и за ним последнее слово. Хутор они уже миновали, нигде никакой засады. "Все спокойно", - отрезал Лисек и решил не обходить город со стороны Слуцкой Брамы. Долго и хлопотно, тем более с груженой телегой. А вот Антон на хуторе почуял неладное. Смутное чувство, как далекий журавлиный клекот. Словами разве выразишь? Ну, недобрый глаз у тетки, что с того? Деревья молчат, даже песка под ногами не слышно - хорошенькое объяснение. Обоз тронулся, и тревога с каждым шагом нарастала. В груди давит от неведомой боли, будто зовет кто-то, будто смертная душа прощается. Комсомолец Антон и не признался бы, что дорогой раз десять материну молитву читал: "Охрани нас, Господи, силою честнаго и животворящего креста Твоего и избави нас от всяких зол и бед".
Собрать хлеб для раненых было трудно. Не только в городе голодно; даже у многих хуторян на посев едва наберется. Коренному несвижанину договориться с деревенскими проще, чем бывшим военнопленным, которых и в лицо-то мало кто знает. Поэтому и послали с обозом пятнадцатилетнего пацана, сына польского улана Адама Скавронского, и мальчишку-еврея Авку Лещинского. И договориться помогут, и путь верный укажут. Может, потому Лисек и взъелся, что посчитал: начальник больницы больше рассчитывает на не нюхавших порох подростков, чем на него, участвующего в войне с самого первого дня, многократно доказавшего и доблесть, и надежность свою.
- Стой! - как "Аминь" выдохнул Антон на развилке и резко потянул на себя уздечку. Серко всхрапнул, скосил испуганный глаз, остановился.
- Холера! - Лисек съехал с мешка и спрыгнул. - Мозги туманом выело? Ну, что еще?
- Надо идти кружной. Глянь на Барта.
- Послушай, Антон, мы уже почти что в городе. Если до сих пор нас не "встретили", можно и на твоего пса не озираться. Он на каждую лярву за версту зубы скалит.
- То-то и оно.
- Иди к лешему и кружи с ним хоть по болотам. Нас ждут в больнице. Трогай, Тадек!
Тадеуш не знал, кого слушать. Формально командир - Лисек. Кроме того, они вместе бежали из лагеря под Слонимом. Сколько их было? Пятеро? А сколько осталось? У Лисека - звериный нюх на опасность. Потому его так и прозвали. Однако ж и парнишка, похоже, не промах. Кроме того, Тадеуш кое-что слышал о нем еще от бородачей. Даром, что ли, проводником брали? Если подумать, кто бы лес знал лучше, партизаны или сопляк? Хотя... и мать Антона связной в Щорсовском отряде была. Работала под самым носом у немцев, можно сказать, под их началом, в госпитале. Говорят, образованная дочка библиотекаря в родовом замке князей Радзивилов, Надежда Скавронская с княгиней Ольгой до войны чуть ли не дружбу водила. И еще всякие слухи про нее ходят... Ведьмой напрямую не называют, напротив, все больше с уважением говорят, но... Она ему после операции пере вязки делала. Тяжелое ранение зажило, как на собаке. Тадеуш запомнил глаза Надежды Скавронской. Глаза, прямо сказать, колдовские. Вон и у Антона - такие же.
- Как прикажешь мне трогать? - не меняя позы и все так же глядя вперед поверх спины мерина, спросил командира Тадеуш. - Поводья-то у Антона!
Командир вскипел, бросился к лошади. Посыпались ругательства. Наперерез выскочил Авка. Взмолился, останавливая на полпути.
- Лучше в обход. Антон знает, что говорит. Чего ты заелся?
- Прочь с дороги! - Лисек рассвирепел не на шутку. - Хочешь оставайся. Отпусти поводья! - Он клацнул затвором "Машингевера". - И не вздумай догонять. А ты, - рявкнул он Авке, - с нами! Это - приказ.
Не прошло и минуты, как телега скрылась с густом тумане, а Антон все стоял с нелепой надеждой на их возвращение. Пару раз подбегала собака. Верный и надежный Барт, они привыкли доверять друг другу.
Антон тихо свистнул и двинулся вперед. Барт выскочил из кустов, дружелюбно виляя обрубком хвоста. Шерсть была мокрой от росы, кончики ушей дрожали как листья осины. Антон обтер пса рукавом и, показав вперед, лукаво произнес: "Кац". Доберман кинулся искать кошку. Лучшего способа дать собаке согреться Антон сейчас придумать не мог. Барт наверняка и сам понимал, что это всего лишь игра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Он не повышал голоса, говорил с той же скрипучестью, но слова звучали столь проникновенно, что обоим присутствующим в тщедушном старике привиделся облик библейского пророка. Его грустная скорбь коснулась Эдмонда, и в сердце проникла глубокая печаль.
- Похоже, вы видите то, что ни мне, ни моему товарищу не дано.
- Пока не дано, молодой человек. - Шломо потряс крючковатым пальцем, словно призывал небо в свидетели. - Всему свое время. Но охранить вас от лютых напастей поможет вот это.
Старик склонился над резным сундучком. Шкатулка открылась с тугим скрипом, словно петли от старости покрылись густой ржавчиной. Он вынул оттуда два ювелирных предмета из серебра, с одинаковыми прозрачно лиловыми глазками. Перстень он отдал в руки Радзивила, а серьгу передал юноше.
- Носите! И да хранит вас Бог!
Жаркое солнце Египта раскалило мостовые, воздух над крышами плавился. Щурясь от яркого уличного света, они еще долго переминались с ноги на ногу, не в силах разглядеть свои талисманы. Лица спутников выглядели недоуменными, они не услышали, как за их спинами брякнул тяжелый засов. В темной лавке колыхнулась тяжелая бархатная занавеска, из ниши вышел высокий дородный мужчина, одетый по последней европейской моде.
Барон де Менассе все слышал.
- Теперь нельзя потерять их из виду, уважаемый Шломо.
Старик грустно покачал головой:
- Третий мужчина колена - немалое время, господин барон.
- Ах, Шломо! Нам ли учиться ждать...
Тень Заратустры (1944-1955)
(1)
Влажное белесое марево дышало, змеилось под ногами, проникая в красноватую песчаную почву. Оно выползало из дрыгвы в глубине лесной чащи, обволакивало все, что встречалось на его пути, клубилось над трактом, сбиваясь на обочинах в густое туманное месиво.
Антон знал и чувствовал дорогу. Он вел под уздцы лошадь, гнедого мерина Серко, флегматично тащившего телегу с десятью пудами хлеба для раненых, ждущих их в больнице Несвижа. На телеге среди мешков расположились Лисек, Тадеуш и Авка. Лисек напряженно сжимал автомат и то и дело оглядывался по сторонам. Поводья были в руках Тадеуша. Ссутулившись, он покачивался на передке грязной телеги и глядел прямо перед собой, словно двигался по узкому прямому коридору. А впереди иноходью бежал доберман Барт. Останавливался, подняв лапу в стойке, принюхивался и снова продвигался вперед короткими перебежками.
Антон так и не смог найти веской причины, чтобы провести отряд другим, пусть более длинным, но зато и более безопасным путем. Все-таки командир у них - Лисек, и за ним последнее слово. Хутор они уже миновали, нигде никакой засады. "Все спокойно", - отрезал Лисек и решил не обходить город со стороны Слуцкой Брамы. Долго и хлопотно, тем более с груженой телегой. А вот Антон на хуторе почуял неладное. Смутное чувство, как далекий журавлиный клекот. Словами разве выразишь? Ну, недобрый глаз у тетки, что с того? Деревья молчат, даже песка под ногами не слышно - хорошенькое объяснение. Обоз тронулся, и тревога с каждым шагом нарастала. В груди давит от неведомой боли, будто зовет кто-то, будто смертная душа прощается. Комсомолец Антон и не признался бы, что дорогой раз десять материну молитву читал: "Охрани нас, Господи, силою честнаго и животворящего креста Твоего и избави нас от всяких зол и бед".
Собрать хлеб для раненых было трудно. Не только в городе голодно; даже у многих хуторян на посев едва наберется. Коренному несвижанину договориться с деревенскими проще, чем бывшим военнопленным, которых и в лицо-то мало кто знает. Поэтому и послали с обозом пятнадцатилетнего пацана, сына польского улана Адама Скавронского, и мальчишку-еврея Авку Лещинского. И договориться помогут, и путь верный укажут. Может, потому Лисек и взъелся, что посчитал: начальник больницы больше рассчитывает на не нюхавших порох подростков, чем на него, участвующего в войне с самого первого дня, многократно доказавшего и доблесть, и надежность свою.
- Стой! - как "Аминь" выдохнул Антон на развилке и резко потянул на себя уздечку. Серко всхрапнул, скосил испуганный глаз, остановился.
- Холера! - Лисек съехал с мешка и спрыгнул. - Мозги туманом выело? Ну, что еще?
- Надо идти кружной. Глянь на Барта.
- Послушай, Антон, мы уже почти что в городе. Если до сих пор нас не "встретили", можно и на твоего пса не озираться. Он на каждую лярву за версту зубы скалит.
- То-то и оно.
- Иди к лешему и кружи с ним хоть по болотам. Нас ждут в больнице. Трогай, Тадек!
Тадеуш не знал, кого слушать. Формально командир - Лисек. Кроме того, они вместе бежали из лагеря под Слонимом. Сколько их было? Пятеро? А сколько осталось? У Лисека - звериный нюх на опасность. Потому его так и прозвали. Однако ж и парнишка, похоже, не промах. Кроме того, Тадеуш кое-что слышал о нем еще от бородачей. Даром, что ли, проводником брали? Если подумать, кто бы лес знал лучше, партизаны или сопляк? Хотя... и мать Антона связной в Щорсовском отряде была. Работала под самым носом у немцев, можно сказать, под их началом, в госпитале. Говорят, образованная дочка библиотекаря в родовом замке князей Радзивилов, Надежда Скавронская с княгиней Ольгой до войны чуть ли не дружбу водила. И еще всякие слухи про нее ходят... Ведьмой напрямую не называют, напротив, все больше с уважением говорят, но... Она ему после операции пере вязки делала. Тяжелое ранение зажило, как на собаке. Тадеуш запомнил глаза Надежды Скавронской. Глаза, прямо сказать, колдовские. Вон и у Антона - такие же.
- Как прикажешь мне трогать? - не меняя позы и все так же глядя вперед поверх спины мерина, спросил командира Тадеуш. - Поводья-то у Антона!
Командир вскипел, бросился к лошади. Посыпались ругательства. Наперерез выскочил Авка. Взмолился, останавливая на полпути.
- Лучше в обход. Антон знает, что говорит. Чего ты заелся?
- Прочь с дороги! - Лисек рассвирепел не на шутку. - Хочешь оставайся. Отпусти поводья! - Он клацнул затвором "Машингевера". - И не вздумай догонять. А ты, - рявкнул он Авке, - с нами! Это - приказ.
Не прошло и минуты, как телега скрылась с густом тумане, а Антон все стоял с нелепой надеждой на их возвращение. Пару раз подбегала собака. Верный и надежный Барт, они привыкли доверять друг другу.
Антон тихо свистнул и двинулся вперед. Барт выскочил из кустов, дружелюбно виляя обрубком хвоста. Шерсть была мокрой от росы, кончики ушей дрожали как листья осины. Антон обтер пса рукавом и, показав вперед, лукаво произнес: "Кац". Доберман кинулся искать кошку. Лучшего способа дать собаке согреться Антон сейчас придумать не мог. Барт наверняка и сам понимал, что это всего лишь игра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75