Все шло через ее руки!
– Рабочие очень хорошо о ней говорят, – как бы в противовес его словам добавляет Сажин.
Томин с офицером вводят Тушину. Она держится прямо, но смотрит в пол.
– Товарищ полковник, – подчеркнуто уважительно обращается Томин к Пал Палычу. – Это директор фаб­рики, где производились наркотики.
Тушину качнуло, мельком глянула на Знаменского и снова в пол.
– Присаживайтесь, поговорим.
Та не садится.
– Какие наркотики? – хрипло произносит она. – Меня вызвали с районного совещания… и забрали. Без предупреждения! Я депутат райсовета! Два ордена!
– Тем более удивительно, как…
– Не знаю я, что они там делали в лаборатории! Я там ни разу не была. Никто не скажет, что я туда ходила или они ко мне!
– Безнадежно, Тушина. В лаборатории уже наши люди. Все ясно…
Она хватается за спинку стула.
– Мне говорили, вы порядочный человек. Какой же к вам ключик подобрали?
– Делайте со мной, что хотите! Дети у меня, внуки… Умру – рта не раскрою!
И такая вырывается боль, что наступает пауза. Затем Пал Палыч окликает:
– Сева, – и показывает, чтобы вывел женщину. – В соседнюю комнату.
– Крепко припугнули, – вздыхает Томин.
– Не понимаю, как вы работаете, товарищ полков­ник! – восклицает Курков. – Удивительное у вас свой­ство: кто не хочет, того вы не допрашиваете! Да мы без Тушиной вообще можем не выйти на их трест!
– В том и загвоздка, Курков, чтобы она захотела дать показания. Заставить ее нельзя.
…Продолжение допроса происходит в большом каби­нете, где на стене укреплен киноэкран.
– Мы покажем вам некоторые документальные съем­ки, – объясняет Знаменский. – Начали! – командует он, обернувшись к противоположной стене.
Сменяют друг друга фрагменты съемок, сделанных сотрудниками МВД и врачами-наркологами. На экране опустошенные люди-тряпки в наркотическом трансе. Ос­текленевшие глаза. Потухший разум. Другие буйствуют, катаясь по полу, воют с закатившимися белками.
Проходит галерея пожилых, дряхлых людей. Но называется их подлинный возраст – это юноши и девушки. Наркотики вызывают стремительное старение, буквально в несколько лет.
Еле двигаются от бессилия и ползут по стенке девушки – недавние наркоманки. Не могут сами открыть дверь, за них это делает медсестра. Не могут говорить – шепчут.
И наконец, дети наркоманов. Мучительное уродство. Укрупненные планы безнадежных идиотов.
Тушина всхлипывает, еще раз и, не удержавшись, рыдает в голос…
– Кто они? – спрашивает Знаменский, когда чувствует, что женщина способна отвечать. – Кто вас заставил?
– Я так мало знаю… совсем мало…
– Рассказывайте все, что помните. – Он включает магнитофон на столе. – С мельчайшими подробностями. Упоминание какого-либо места. Внешность. Одежда. Стиль разговора… Цвет машины, первая буква номера. Любая обмолвка в разговоре с вами. Понимаете?
– Да… Я постараюсь.
Коваль шагает по вечерней набережной Яузы. Приос­танавливается посмотреть и подышать. Сзади то ползет, то останавливается его «Волга».
С другого берега через горбатый мостик переходят трое парней лет шестнадцати-семнадцати в одинаковых курточках. Сбегают по ступенькам навстречу Ковалю. На машину они внимания не обращают. Кто когда выскакивал из машины, чтобы уберечь от неприятностей одинокого пешехода?
Традиционное начало:
– Дядя, дай закурить.
– Не курю, племянник.
– Он не курит и не пьет, здоровье бережет.
– Старое дерьмо.
Коваль вынимает руки из карманов, парни – финки, но тут налетают «псы». На ошеломленную шпану настав­ляют пистолеты, командуют:
– Бросай лезвия!
Финки падают на асфальт. Черная «Волга», вооружен­ная охрана… понять, с кем столкнулись, парни не могут и на всякий случай лепечут:
– Товарищ генерал… ошиблись…
– Не лезьте, – цыкает на «псов» Коваль, короткими ударами сбивает двоих парней с ног, приказывает: – На колени!
Те повинуются.
– А ты мочись на них. Не понял? Пис-пис-пис… Выше! За шиворот, на голову!
И пока третий справляет малую нужду на своих при­ятелей, отчеканивает:
– Чтоб я вас здесь больше не видел. Здесь Я хожу!
У Вероникиной двери он нашаривает в кармане ключ – на отдельном кольце с брелком. Отпирает.
На полу в коридоре, раскинув рукава, лежит платье, перчатки почему-то валяются, туфли.
Коваль переступает через них, удивляясь непривыч­ному беспорядку, входит в комнату.
Вероника сидит перед туалетным столиком и раскра­шивает лицо. С криво подведенными чуть не до висков глазами, с ярким пятном рта – оно похоже на маску.
– Здравствуй, малышка.
Она поворачивается к нему на пуфе:
– Я одинокая кукла Ника. Хотите познакомиться?
Полагая, что это очередная игра, Коваль раскланива­ется:
– С такой ослепительной девушкой? Весьма счастлив!
– Вот я тебя и обманула! – неприятно хохочет Вероника. – Ты меня не узнал! А я тебя зна-аю.
– Ну и ладно, хватит. Умойся.
Но она снова отворачивается к зеркалу.
– Я сегодня одна. Никого не слушаюсь, – и неверным движением опрокидывает флакон духов.
– Ты пьяна? – поражен подозрением Коваль.
– Не-ет, – хитренько тянет девушка, как ребенок, ждущий, чтобы угадывали дальше.
– Что с тобой? – Иное подозрение, куда страшнее, берет его.
Он подходит, как по воде, поднимает руку Вероники. На сгибе у локтя – свежий след укола. И бесспорные следы нескольких прошлых!
– Колешься?!
– А что… так веселей, а тут ску-учно… У него дела… дела, зачем?.. Он сегодня не придет.
Она делает несколько танцевальных па, подпевая вместо аккомпанемента.
Расслабленно падает на диван, смеется.
– Мне хорошо. Давай познакомимся.
Коваль встряхивает ее за плечи:
– Ника! Ты узнаешь меня? Ника!
Сознание ее на миг немного проясняется.
– Д-а… Здравствуй.
– Ты понимаешь, что ты сделала? Ты же станешь ходячим трупом! И я должен это видеть?
Но она уже снова во власти дурмана.
– Нет, он не придет. Я красивая кукла Ника.
Возбуждение постепенно покидает ее.
– Это его подарки… Я все выкину… – бормочет она, растягиваясь на диване.
Если бы Коваль умел плакать – он бы плакал. Но он только говорит через силу:
– Ты для меня была… в этом грязном мире… ты одна.
– Я всегда одна, – сонно доносится с дивана.
Коваль долго молчит.
Наконец, стоя над Вероникой, подводит итог:
– Тебя больше нет. Это не ты. Та спит беспробудно.
И он уходит.
Наутро он сажает Веронику в машину. О вчерашнем ни слова. Она слегка тревожится, но старается это скрыть.
– Куда мы едем?
– Я хочу представить тебя маме.
Веронике странно, о матери Коваля никогда не было речи.
Машина трогается, вторая – в некотором отда­лении.
– Ты вчера не был? Я так спала, ничего не слы­шала.
Это проверка, она не уверена, что все помнит.
– Я был занят.
– А где живет твоя мама?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21