Харли только сейчас осознала, что все это время он так или иначе дотрагивался до нее, своим телом заслоняя от арктического холода, которым веяло от его родителей и их дома. — На пару дней мы освободились от бдительного ока «Колангко», — продолжил он.
— А Бойд?
Дункан ухмыльнулся:
— Считай, что он полностью нейтрализован. Уж если отец начнет играть свою игру, Бойд даже не сообразит, откуда и что на него свалилось.
— Да уж, твой отец еще та штучка.
— Что правда, то правда.
Она посматривала на Дункана, пока они спускались по ступенькам, и удивлялась его спокойствию, даже веселости. То, как он одним махом перешагнул через холодность и пренебрежение своих родителей, многого стоило. То, что он не стыдился этого и не стремился оправдаться перед ней, говорило в его пользу еще больше. Похоже, такова была обычная жизнь семейства Ланг. Харли не были нужны его объяснения, поскольку она сама все прекрасно видела и понимала.
И вот они снова очутились в огромном нижнем холле. Харли огляделась вокруг, кинула взгляд на картину Гейнсборо на стене, мраморный пол под ногами, на хрустальные канделябры над головой — все, казалось ей, было пронизано мертвенным холодом, сочившимся из самого нутра дома и его обитателей.
— Неужели ты действительно рос здесь?
— И еще в мавзолее в Хэмптоне — так мы в шутку называем наш летний дом.
Она подняла глаза на Дункана, скользнула взглядом по его спутанным черным волосам, пятнистой рубашке, скроенной по моде пятидесятых, и широким коричневым брюкам, столь неуместным в этом великолепном окружении.
— Мне здесь как-то не по себе.
— Мне тоже, — проговорил он, распахивая входную дверь. — Давай-ка быстрей смоемся отсюда, покуда стены не стали надвигаться прямо на нас.
Харли еще продолжала обдумывать сказанное, когда они поднимались вверх по 64-й Восточной улице, намереваясь поймать такси на Пятой авеню. А ведь стены грозили задавить Дункана каждый день в течение всего его детства, проведенного в этом доме. Сейчас она стала понимать его куда лучше, чем раньше.
Да, он был сильным, упрямым и целеустремленным человеком. Он смог научиться выживать в этом морозильнике. Колби и Элиза Ланг прекрасно подходили друг другу, но были худшими родителями для своих сыновей, каких только можно себе представить: по своей природе они были черствы и рассудочны, сухи и слишком требовательны. И жестоки. Лишать детей внимания и нежности — это жестоко. Как жестоко и осуждать их на каждом слове. Не удивительно, что Дункан при любой возможности норовил сбежать из отчего дома. Он буквально сражался за свою жизнь и отчаянно искал человеческой теплоты и участия. Но нашел ли он их? Погрузившись в свои мысли, Харли скользнула на заднее сиденье такси, подхватившего их на перекрестке.
Дункан утверждал, что сыт по горло жизнью этакого плейбоя, а значит ему так и не удалось познать обычную человеческую привязанность, к которой он страстно стремился. У нее защемило сердце при одной мысли об этом. Она провела взаперти, вне человеческого общения, девять лет жизни. Он — всю жизнь.
И стоит ли удивляться тому, что такие понятия, как «серьезная привязанность, настоящая любовь» — вызывают у него усмешку. Перед ним был пример родителей, а собственный жизненный опыт заставил его уверовать в то, что он просто не может кого-либо любить, точно так же он не верил, что и сам может быть любимым.
Что поражало, что было совершенно непостижимым, так это то, что ему удалось вырваться из-под влияния родителей и из этого мрачного дома, где не было места даже для самых необходимых человеческому сердцу чувств, как удалось сохранить в себе человечность, мягкость и сострадание, сочувствие и приветливость, которые не только не угасли, но, наоборот, были очень развиты. А ведь они могли быть раздавлены сильнее, чем если бы по ним прошелся асфальтовый каток. Или сам он должен был превратиться в подобие своих родителей.
Тем не менее рядом сидел он, Дункан, который мог в одно мгновение обрушиться на нее со справедливыми и вполне понятными гневными упреками и уже в следующее мгновение заразительно смеяться вместе с ней. Он поставил под угрозу свою репутацию, подарив ей несколько драгоценных часов свободы, потому что по-настоящему понял, как это важно для нее. Он ободрил и поддержал ее в «Гудисе». А какой абсолютной верой в нее и одобрением светились его черные глаза во время ее выступления в «Сюрреалистик Пиллоу». И вот совсем недавно он решительно и достойно защитил ее от враждебности и надменности своих родителей.
— Ты очень хороший человек, Дункан Ланг, — объявила Харли в тот момент, когда их такси сворачивало на Восьмую Восточную улицу, а оттуда выезжало на Бродвей.
Он взглянул на нее сверху вниз и улыбнулся.
— С чего ты это взяла?
— Потому что это правда.
— Боюсь, мои родители другого мнения на этот счет.
— Думаю, все зависит от того, кому ты предпочитаешь верить — двум мраморным изваяниям или занозе в боку.
Он рассмеялся, и она ощутила гордость от того, что сумела развеселить его, прогнав недавние воспоминания о его кошмарном доме.
— Мне и в самом деле жаль, что я причинила тебе столько беспокойств, — проговорила Харли. — Я не понимала и не верила, что из-за меня ты можешь сломать свою карьеру.
— О, все гораздо сложнее. Ты была моим первым стоящим поручением за последние два года. Да я, можно сказать, протанцевал весь путь до «Ритц-Карлтона» после первого звонка Бойда. Мог ли я предположить, что…
Она не просто ощущала на себе его взгляд, казалось, он пронзал ее насквозь, одновременно интимно и сокрушающе, подобно смерчу, закрутившему в неудержимом вихре маленький фермерский домик где-нибудь в Оклахоме. Сердце гулко стучало в ее груди. На какое-то безумное мгновение ее бросило в его объятия, и губы слегка приоткрылись в ожидании поцелуя, но последовал резкий поворот машины вправо — и здравый смысл, слава Богу, взял свое.
— Что ты собираешься делать теперь, когда в твоем распоряжении уйма свободного времени, а в руках «Фендер Стратокастер»? — спросил ее Дункан как ни в чем не бывало, словно его не коснулся этот электрический разряд.
— Все строго по графику, — кинула она в ответ, отворачиваясь, чтобы скрыть невольное разочарование, — надо еще поднабрать материала для выступления в «Сюрреалистик Пиллоу» на будущей неделе.
— Сегодня вечером ты была великолепна. — Этими словами ему удалось согреть ее, даже не дотрагиваясь.
— Это было мое лучшее выступление на сцене, — спокойным тоном произнесла Харли, взглянув на него. — Ты был прав, я действительно знала, что делаю. Но гораздо важнее другое: я остро чувствовала зал. Все эти последние девять лет я ни разу не пела в зале меньше, чем на пять тысяч мест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— А Бойд?
Дункан ухмыльнулся:
— Считай, что он полностью нейтрализован. Уж если отец начнет играть свою игру, Бойд даже не сообразит, откуда и что на него свалилось.
— Да уж, твой отец еще та штучка.
— Что правда, то правда.
Она посматривала на Дункана, пока они спускались по ступенькам, и удивлялась его спокойствию, даже веселости. То, как он одним махом перешагнул через холодность и пренебрежение своих родителей, многого стоило. То, что он не стыдился этого и не стремился оправдаться перед ней, говорило в его пользу еще больше. Похоже, такова была обычная жизнь семейства Ланг. Харли не были нужны его объяснения, поскольку она сама все прекрасно видела и понимала.
И вот они снова очутились в огромном нижнем холле. Харли огляделась вокруг, кинула взгляд на картину Гейнсборо на стене, мраморный пол под ногами, на хрустальные канделябры над головой — все, казалось ей, было пронизано мертвенным холодом, сочившимся из самого нутра дома и его обитателей.
— Неужели ты действительно рос здесь?
— И еще в мавзолее в Хэмптоне — так мы в шутку называем наш летний дом.
Она подняла глаза на Дункана, скользнула взглядом по его спутанным черным волосам, пятнистой рубашке, скроенной по моде пятидесятых, и широким коричневым брюкам, столь неуместным в этом великолепном окружении.
— Мне здесь как-то не по себе.
— Мне тоже, — проговорил он, распахивая входную дверь. — Давай-ка быстрей смоемся отсюда, покуда стены не стали надвигаться прямо на нас.
Харли еще продолжала обдумывать сказанное, когда они поднимались вверх по 64-й Восточной улице, намереваясь поймать такси на Пятой авеню. А ведь стены грозили задавить Дункана каждый день в течение всего его детства, проведенного в этом доме. Сейчас она стала понимать его куда лучше, чем раньше.
Да, он был сильным, упрямым и целеустремленным человеком. Он смог научиться выживать в этом морозильнике. Колби и Элиза Ланг прекрасно подходили друг другу, но были худшими родителями для своих сыновей, каких только можно себе представить: по своей природе они были черствы и рассудочны, сухи и слишком требовательны. И жестоки. Лишать детей внимания и нежности — это жестоко. Как жестоко и осуждать их на каждом слове. Не удивительно, что Дункан при любой возможности норовил сбежать из отчего дома. Он буквально сражался за свою жизнь и отчаянно искал человеческой теплоты и участия. Но нашел ли он их? Погрузившись в свои мысли, Харли скользнула на заднее сиденье такси, подхватившего их на перекрестке.
Дункан утверждал, что сыт по горло жизнью этакого плейбоя, а значит ему так и не удалось познать обычную человеческую привязанность, к которой он страстно стремился. У нее защемило сердце при одной мысли об этом. Она провела взаперти, вне человеческого общения, девять лет жизни. Он — всю жизнь.
И стоит ли удивляться тому, что такие понятия, как «серьезная привязанность, настоящая любовь» — вызывают у него усмешку. Перед ним был пример родителей, а собственный жизненный опыт заставил его уверовать в то, что он просто не может кого-либо любить, точно так же он не верил, что и сам может быть любимым.
Что поражало, что было совершенно непостижимым, так это то, что ему удалось вырваться из-под влияния родителей и из этого мрачного дома, где не было места даже для самых необходимых человеческому сердцу чувств, как удалось сохранить в себе человечность, мягкость и сострадание, сочувствие и приветливость, которые не только не угасли, но, наоборот, были очень развиты. А ведь они могли быть раздавлены сильнее, чем если бы по ним прошелся асфальтовый каток. Или сам он должен был превратиться в подобие своих родителей.
Тем не менее рядом сидел он, Дункан, который мог в одно мгновение обрушиться на нее со справедливыми и вполне понятными гневными упреками и уже в следующее мгновение заразительно смеяться вместе с ней. Он поставил под угрозу свою репутацию, подарив ей несколько драгоценных часов свободы, потому что по-настоящему понял, как это важно для нее. Он ободрил и поддержал ее в «Гудисе». А какой абсолютной верой в нее и одобрением светились его черные глаза во время ее выступления в «Сюрреалистик Пиллоу». И вот совсем недавно он решительно и достойно защитил ее от враждебности и надменности своих родителей.
— Ты очень хороший человек, Дункан Ланг, — объявила Харли в тот момент, когда их такси сворачивало на Восьмую Восточную улицу, а оттуда выезжало на Бродвей.
Он взглянул на нее сверху вниз и улыбнулся.
— С чего ты это взяла?
— Потому что это правда.
— Боюсь, мои родители другого мнения на этот счет.
— Думаю, все зависит от того, кому ты предпочитаешь верить — двум мраморным изваяниям или занозе в боку.
Он рассмеялся, и она ощутила гордость от того, что сумела развеселить его, прогнав недавние воспоминания о его кошмарном доме.
— Мне и в самом деле жаль, что я причинила тебе столько беспокойств, — проговорила Харли. — Я не понимала и не верила, что из-за меня ты можешь сломать свою карьеру.
— О, все гораздо сложнее. Ты была моим первым стоящим поручением за последние два года. Да я, можно сказать, протанцевал весь путь до «Ритц-Карлтона» после первого звонка Бойда. Мог ли я предположить, что…
Она не просто ощущала на себе его взгляд, казалось, он пронзал ее насквозь, одновременно интимно и сокрушающе, подобно смерчу, закрутившему в неудержимом вихре маленький фермерский домик где-нибудь в Оклахоме. Сердце гулко стучало в ее груди. На какое-то безумное мгновение ее бросило в его объятия, и губы слегка приоткрылись в ожидании поцелуя, но последовал резкий поворот машины вправо — и здравый смысл, слава Богу, взял свое.
— Что ты собираешься делать теперь, когда в твоем распоряжении уйма свободного времени, а в руках «Фендер Стратокастер»? — спросил ее Дункан как ни в чем не бывало, словно его не коснулся этот электрический разряд.
— Все строго по графику, — кинула она в ответ, отворачиваясь, чтобы скрыть невольное разочарование, — надо еще поднабрать материала для выступления в «Сюрреалистик Пиллоу» на будущей неделе.
— Сегодня вечером ты была великолепна. — Этими словами ему удалось согреть ее, даже не дотрагиваясь.
— Это было мое лучшее выступление на сцене, — спокойным тоном произнесла Харли, взглянув на него. — Ты был прав, я действительно знала, что делаю. Но гораздо важнее другое: я остро чувствовала зал. Все эти последние девять лет я ни разу не пела в зале меньше, чем на пять тысяч мест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89