..
— Добавь: металлических вещей. То есть самых важных в обиходе жителей Крайнего Севера.
Я обернулся к Савчуку, который не сводил глаз с необыкновенного могильника:
— Неужели все это принадлежало «детям солнца»? Зарыть такой клад в землю? Зачем?..
Этнограф промолчал: погруженный в размышления, он, наверное, не расслышал вопроса.
Некоторое время все сидели неподвижно и молча, глядя вдаль. Лес, темнея, уходил ступенями в глубь ущелья. Перспектива постепенно сужалась, и от этого даль казалась особенно глубокой.
Мы устроили короткий привал подле загадочного «братского кладбища», с удивлением посматривая на кучу металлических предметов, увенчанную медными котлами. Непонятно! Почему «дети солнца» отказались от всего этого богатства и пользовались какими-то деревянными котлами, костяными наконечниками для стрел?
Растянувшись на земле, я сквозь одолевавшую меня дремоту слушал голос Савчука. Этнограф, скрестив ноги, уселся против Вульчу и испытующе вглядывался в его лицо.
А, речь зашла о делах семейных!
Наш проводник зевнул. Савчук ужасно надоедал ему пустяковыми, на его взгляд, вопросами. Этнографа интересовало, почему так малочислен был род Нерхо, из которого происходил охотник.
Вначале тот сердился, обижался, усматривая в этом праздное любопытство, даже каверзный подвох, желание унизить.
— Говорю тебе: большой стал род, — кричал самолюбивый Бульчу. — Слушай, сколько семей!
Он принимался загибать пальцы.
— Но раньше, до революции, был маленький род? — допытывался Савчук.
— До революции, верно, маленький был, — неохотно соглашался Бульчу.
— Почему?
— Беда была. От оспы родичи умерли.
— А где могилы их?
— Не знаю. Где-то далеко на низу. Говорят, умерли во время летней откочевки.
— Стыдно, стыдно. Старый человек, а не знаешь, где могилы твоих родичей…
Бульчу что-то сердито отвечал.
Названия нганасанских родов: Асянду, Нгойбу, Нерхо, Кокары — повторялись в разговоре очень часто с усыпляющим однообразием. Для меня это была абракадабра, и я заснул.
А когда проснулся, то увидел, что и Бульчу сморил сон: он прикорнул в ногах у Лизы. Все участники экспедиции спали. Один Савчук сидел неподвижно все в той же позе, скрестив ноги, похожий на углубившегося в себя толстого Будду. На коленях у него лежал позеленевший клинок ножа.
— Новая догадка, Владимир Осипович? — спросил я сочувственно.
Он пошевелился.
— Вижу, все вижу, — продолжал я. — Находка «братского кладбища» дала новый поворот вашим мыслям.
— Важно понять, — медленно сказал Савчук, — что возникло в тундре раньше: сказка о Стране Семи Трав или сказка о «каменных людях»?
— Какое это может иметь значение? — удивился я.
— Очень большое…
— И это связано с малочисленностью рода Нерхо?
— Начинаю думать, что так.
— Все-таки не понимаю…
— Видите ли, возможно, что произошла ошибка в хронологии. «Дети солнца», к моему глубокому сожалению, не являются пранародом, древнейшим народом Сибири, как мне казалось раньше.
— Что же заставило вас усомниться в первоначальной догадке?
— О, все эти занятные штучки! — Он подбросил на ладони клинок, потом указал им на груду металлолома, извлеченного из ямы. — Они подсказывают мне новое, неожиданно простое решение проблемы. Впрочем… — Савчук оборвал объяснения и взглянул на ручные часы: — Полчаса прошло, Алексей Петрович. Подъем, подъем! Будите товарищей!
Помогая мне поднять на плечи рацию, Бульчу шепнул:
— Ничего не замечаешь?
— А что я должен замечать? — спросил я тоже шепотом.
— В лесу кто-то есть.
— Кроме нас?
— Да.
Мы шагали рядом, негромко переговариваясь.
— Я думал, чудится, — сказал я. — Представь себе, и я ощущаю. Будто кто-то невидимый сопровождает нас по лесу. Неприятное ощущение… — Я поежился.
— А Володя запретил стрелять, — пробормотал Бульчу. (Подобно Лизе, он запросто называл Савчука Володей.)
Я ускорил шаги, нагнал нашего начальника и сообщил о моих и Бульчу опасениях.
— Давно замечаю, — отозвался этнограф. — С первого момента, как вошли в лес. Поэтому и не спал на привале. Теперь надо знаете как? Теперь надо ухо востро!
— А что заметили? — поинтересовался я. — Иногда шорох, да? Негромкий треск, прерывистое дыхание?
— Нет. «Дети солнца» умеют маскироваться. Просто интуитивно, кожей, что ли, чувствую присутствие чужих людей. Неприятно, конечно. Приходится терпеть. Не думаю, чтобы они стали в нас стрелять. До сих пор не стреляли.
Все же по его приказанию мы стали держаться более компактно. Савчук, как вожак, двигался впереди, Лиза шла посредине, Бульчу и я охраняли фланги и тыл.
Только хруст веток под ногами да наши голоса, пониженные, приглушенные раздавались в лесу.
Птиц и животных здесь не было. Тишина, царившая в мертвом лесу, казалась неестественной, тревожной. Такой бывает стоячая вода в болоте, на черной глади которого то и дело вскипают пузыри, будто какое-то чудовище тяжело ворочается на дне.
Все было нереально, странно вокруг.
Такой лес, лежавший вповалку, торчащий корнями вверх, накренившийся направо или налево, мог только присниться, и то лишь во время болезни, при очень высокой температуре.
Лиза вздохнула.
— Ты о чем? — спросил я.
— Не знаю, не знаю, — пробормотала она. — Иногда кажется, что мы гоняемся за призраком. Будто призрак ведет нас за руку по этим горам, через ямы и бурелом, через этот страшный мертвый лес, мимо глубоких пропастей…
— Нервы, — подал голос Савчук.
— Ты просто очень устала, Рыжик, — сказал я, нагоняя ее и с беспокойством заглядывая ей в лицо. Лиза брела, согнувшись под тяжестью поклажи. Ко лбу прилипла прядь волос, которую она поспешила отбросить, заметив мой взгляд…
Минуло уже около трех часов, как мы оставили лодку и углубились в лес, а пройдено было еще очень мало — каких-нибудь три-четыре километра.
Лес обычно сосредоточивает, углубляет мысли. Тундра, степь — просторное открытое пространство — рассеивают их, — у меня, по крайней мере.
Этот мертвый вымерзший лес настраивал на самые невеселые мысли.
О, как холодно, одиноко, тоскливо было здесь, наверное, зимой!
— Да, да, ужасно тоскливо, — сказала Лиза, видимо угадав по выражению моего лица, о чем я думал. — Стволы торчат, как кресты старого деревенского кладбища…
— А мне напоминают толпу нищих на паперти.
— Вернее, души грешников в аду, — поправил Савчук. — Помните: в одном из кругов дантовского ада есть заколдованный лес?
— Ну как же! Души грешников, которые обращены в деревья.
— Да. Стонут и плачут, вздымая к небу скрюченные пальцы.
Нервное напряжение нарастало.
Кто-то, кроме нас, был в мертвом лесу или что-то было в нем! И мы приближались к этому непонятному «кому-то» или «чему-то»…
Бульчу первым увидел стрелу и, подняв руку, предостерегающе крикнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Добавь: металлических вещей. То есть самых важных в обиходе жителей Крайнего Севера.
Я обернулся к Савчуку, который не сводил глаз с необыкновенного могильника:
— Неужели все это принадлежало «детям солнца»? Зарыть такой клад в землю? Зачем?..
Этнограф промолчал: погруженный в размышления, он, наверное, не расслышал вопроса.
Некоторое время все сидели неподвижно и молча, глядя вдаль. Лес, темнея, уходил ступенями в глубь ущелья. Перспектива постепенно сужалась, и от этого даль казалась особенно глубокой.
Мы устроили короткий привал подле загадочного «братского кладбища», с удивлением посматривая на кучу металлических предметов, увенчанную медными котлами. Непонятно! Почему «дети солнца» отказались от всего этого богатства и пользовались какими-то деревянными котлами, костяными наконечниками для стрел?
Растянувшись на земле, я сквозь одолевавшую меня дремоту слушал голос Савчука. Этнограф, скрестив ноги, уселся против Вульчу и испытующе вглядывался в его лицо.
А, речь зашла о делах семейных!
Наш проводник зевнул. Савчук ужасно надоедал ему пустяковыми, на его взгляд, вопросами. Этнографа интересовало, почему так малочислен был род Нерхо, из которого происходил охотник.
Вначале тот сердился, обижался, усматривая в этом праздное любопытство, даже каверзный подвох, желание унизить.
— Говорю тебе: большой стал род, — кричал самолюбивый Бульчу. — Слушай, сколько семей!
Он принимался загибать пальцы.
— Но раньше, до революции, был маленький род? — допытывался Савчук.
— До революции, верно, маленький был, — неохотно соглашался Бульчу.
— Почему?
— Беда была. От оспы родичи умерли.
— А где могилы их?
— Не знаю. Где-то далеко на низу. Говорят, умерли во время летней откочевки.
— Стыдно, стыдно. Старый человек, а не знаешь, где могилы твоих родичей…
Бульчу что-то сердито отвечал.
Названия нганасанских родов: Асянду, Нгойбу, Нерхо, Кокары — повторялись в разговоре очень часто с усыпляющим однообразием. Для меня это была абракадабра, и я заснул.
А когда проснулся, то увидел, что и Бульчу сморил сон: он прикорнул в ногах у Лизы. Все участники экспедиции спали. Один Савчук сидел неподвижно все в той же позе, скрестив ноги, похожий на углубившегося в себя толстого Будду. На коленях у него лежал позеленевший клинок ножа.
— Новая догадка, Владимир Осипович? — спросил я сочувственно.
Он пошевелился.
— Вижу, все вижу, — продолжал я. — Находка «братского кладбища» дала новый поворот вашим мыслям.
— Важно понять, — медленно сказал Савчук, — что возникло в тундре раньше: сказка о Стране Семи Трав или сказка о «каменных людях»?
— Какое это может иметь значение? — удивился я.
— Очень большое…
— И это связано с малочисленностью рода Нерхо?
— Начинаю думать, что так.
— Все-таки не понимаю…
— Видите ли, возможно, что произошла ошибка в хронологии. «Дети солнца», к моему глубокому сожалению, не являются пранародом, древнейшим народом Сибири, как мне казалось раньше.
— Что же заставило вас усомниться в первоначальной догадке?
— О, все эти занятные штучки! — Он подбросил на ладони клинок, потом указал им на груду металлолома, извлеченного из ямы. — Они подсказывают мне новое, неожиданно простое решение проблемы. Впрочем… — Савчук оборвал объяснения и взглянул на ручные часы: — Полчаса прошло, Алексей Петрович. Подъем, подъем! Будите товарищей!
Помогая мне поднять на плечи рацию, Бульчу шепнул:
— Ничего не замечаешь?
— А что я должен замечать? — спросил я тоже шепотом.
— В лесу кто-то есть.
— Кроме нас?
— Да.
Мы шагали рядом, негромко переговариваясь.
— Я думал, чудится, — сказал я. — Представь себе, и я ощущаю. Будто кто-то невидимый сопровождает нас по лесу. Неприятное ощущение… — Я поежился.
— А Володя запретил стрелять, — пробормотал Бульчу. (Подобно Лизе, он запросто называл Савчука Володей.)
Я ускорил шаги, нагнал нашего начальника и сообщил о моих и Бульчу опасениях.
— Давно замечаю, — отозвался этнограф. — С первого момента, как вошли в лес. Поэтому и не спал на привале. Теперь надо знаете как? Теперь надо ухо востро!
— А что заметили? — поинтересовался я. — Иногда шорох, да? Негромкий треск, прерывистое дыхание?
— Нет. «Дети солнца» умеют маскироваться. Просто интуитивно, кожей, что ли, чувствую присутствие чужих людей. Неприятно, конечно. Приходится терпеть. Не думаю, чтобы они стали в нас стрелять. До сих пор не стреляли.
Все же по его приказанию мы стали держаться более компактно. Савчук, как вожак, двигался впереди, Лиза шла посредине, Бульчу и я охраняли фланги и тыл.
Только хруст веток под ногами да наши голоса, пониженные, приглушенные раздавались в лесу.
Птиц и животных здесь не было. Тишина, царившая в мертвом лесу, казалась неестественной, тревожной. Такой бывает стоячая вода в болоте, на черной глади которого то и дело вскипают пузыри, будто какое-то чудовище тяжело ворочается на дне.
Все было нереально, странно вокруг.
Такой лес, лежавший вповалку, торчащий корнями вверх, накренившийся направо или налево, мог только присниться, и то лишь во время болезни, при очень высокой температуре.
Лиза вздохнула.
— Ты о чем? — спросил я.
— Не знаю, не знаю, — пробормотала она. — Иногда кажется, что мы гоняемся за призраком. Будто призрак ведет нас за руку по этим горам, через ямы и бурелом, через этот страшный мертвый лес, мимо глубоких пропастей…
— Нервы, — подал голос Савчук.
— Ты просто очень устала, Рыжик, — сказал я, нагоняя ее и с беспокойством заглядывая ей в лицо. Лиза брела, согнувшись под тяжестью поклажи. Ко лбу прилипла прядь волос, которую она поспешила отбросить, заметив мой взгляд…
Минуло уже около трех часов, как мы оставили лодку и углубились в лес, а пройдено было еще очень мало — каких-нибудь три-четыре километра.
Лес обычно сосредоточивает, углубляет мысли. Тундра, степь — просторное открытое пространство — рассеивают их, — у меня, по крайней мере.
Этот мертвый вымерзший лес настраивал на самые невеселые мысли.
О, как холодно, одиноко, тоскливо было здесь, наверное, зимой!
— Да, да, ужасно тоскливо, — сказала Лиза, видимо угадав по выражению моего лица, о чем я думал. — Стволы торчат, как кресты старого деревенского кладбища…
— А мне напоминают толпу нищих на паперти.
— Вернее, души грешников в аду, — поправил Савчук. — Помните: в одном из кругов дантовского ада есть заколдованный лес?
— Ну как же! Души грешников, которые обращены в деревья.
— Да. Стонут и плачут, вздымая к небу скрюченные пальцы.
Нервное напряжение нарастало.
Кто-то, кроме нас, был в мертвом лесу или что-то было в нем! И мы приближались к этому непонятному «кому-то» или «чему-то»…
Бульчу первым увидел стрелу и, подняв руку, предостерегающе крикнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107