Она медленно провела рукой по его спине, почувствовав, что он дрожит от желания, едва сдерживая себя.
— Не надо больше сдерживаться, — снова шепнула она.
Он на мгновение замер и одним толчком вошел в нее. Она почувствовала боль, но боль длилась всего какое-то мгновение, пока он не погрузился глубоко в ее тело и, найдя свое место внутри, не стал ее частью.
Николас старался взять себя в руки, но не мог. Впервые в жизни он утратил выработанное годами самообладание. Он чувствовал себя беспомощным, и только она могла помочь ему вновь обрести себя.
Он отстранился от Сэм, чуть не задохнувшись от острого наслаждения, потом снова вторгся в ее тело и, погружаясь все глубже, подчинился древнему, как мир, ритму, растворился в ней.
Она была драгоценным даром, которого он не заслуживал, и отдалась ему полностью, щедро, радостно. Острота наслаждения достигла предельного накала, и ее тихий вскрик и его негромкий низкий стон слились.
Небо посветлело, а звезды и луна померкли. Николас полулежал, прислонившись к дереву и держа ее в объятиях. Сэм крепко обнимала его. Ее распухшие после ночи любви губы улыбались, и, казалось, улыбку эту ничто не сможет пропить с ее лица. Такая молодая, такая нежная, такая доверчивая.
«Ты для меня много значишь». Эти ее слова все еще звучали в его ушах. Давненько он не слышал таких слов от женщины. Впрочем, и от него самого никто не слышал таких слов.
Сэм пошевелилась, но никто из них не произнес ни слова, боясь нарушить это состояние умиротворенности. Для них, привыкших к постоянной борьбе с окружающим миром, состояние мира и покоя было особенно драгоценным. Он вдруг почувствовал на груди ее слезы.
— Саманта? — с тревогой спросил он и повернул к себе ее лицо. — Черт возьми, неужели я?
— Нет, нет это не из-за тебя. Ты не сделал мне больно, — заверила она его, обнимая покрепче. — Я плачу не из-за этого, а потому, что я… — Она спрятала лицо у него на груди. — Ты дал мне такую радость, Ник. Я даже не могу выразить ее словами.
Это признание снова вызвало у него странную щемящую боль. Ее слова заполнили в его душе пустовавшее долгие годы место, наполнив теплом и светом.
— Несмотря на цепь и свору полицейских, идущих по нашему следу, — она усмехнулась, проведя пальцем по его груди, — я счастлива впервые за долгие годы… я счастлива.
Он почувствовал, как ее счастье проникает в него. Такого с ним еще никогда не бывало. Многого из того, что он испытал за последние несколько дней, с ним не бывало никогда в жизни.
У него было много любовных интрижек, но счастья он не приносил никому — одни страдания. Саманта была другой, не похожей ни на одну женщину, которую он знал. Ее ум, неутолимая жажда жизни пленяли его не меньше, чем красота, а ее чистота и душевная щедрость восхищали.
Он вдруг захотел того, что считал долгое время неважным — тепла, доброты, любви. Словно сорвав повязку с его глаз, Саманта заставила его увидеть, что все это время он не жил, а существовал. Обнимая ее, Николас вдруг понял, что не хочет, чтобы она уезжала в Венецию. Он почувствовал укол ревности. С ее красотой, умом и обаянием она недолго останется одна. Какой-нибудь богатый барон или граф украдет ее так же, как он украл у цыган рубин.
Николас представил себе Саманту в кровати под драповым балдахином, лежащую в объятиях другого мужчины, какого-нибудь итальянского графа…
— Ник?
— Извини. — Он ослабил объятия, поняв, что сжал ее слишком крепко.
Чувство собственности. Это тоже что-то новенькое для него. Раньше он никогда не испытывал чувства собственности по отношению к женщине. Он слишком ценил свою свободу, чтобы посягать на свободу другого человека, и никогда не требовал от своих любовниц какого-то исключительного отношения к себе. Он понял, чего хочет: взять Саманту с собой. Оставить ее у себя.
— Ник, — сказала она неуверенно. — Я хотела еще кое о чем рассказать тебе…
Он немного изменил положение и взглянул сверху вниз на ее улыбающееся лицо.
— Расскажи.
Она приподнялась и взяла остатки желтого шелкового платья, которые окончательно развалились в ее руках. Да, не так уж много осталось от этого платья.
— Извини, что разорвал его. — Николас усмехнулся без всякого сожаления и протянул ей свою новую рубаху. — Так что ты хотела сказать?
— Видишь ли, когда мы были в пещере и у тебя был жар… — она подождала, пока он помогал ей застегнуть пуговицы, — ты некоторое время бредил и кое-что говорил.
Он замер.
— Что именно?
Она положила руку поверх его руки, с беспокойством заглядывая ему в лицо золотисто-янтарными глазами.
— О том, как тебе выжигали это клеймо.
Он в ужасе уставился на нее.
— Не волнуйся, — торопливо сказала она, — ты говорил о том, что… видел, как вешали твоего отца. А еще о плавучей тюрьме и о человеке с металлическим прутом для клеймения. Ты называл его имя — Уэйкфилд.
Николас не шевельнулся, но нервы у него были напряжены до предела. Он не подтвердил, но и не опроверг того, что, по-видимому, сболтнул в бреду.
— А что еще я говорил?
— Больше ничего. — Улыбаясь, она провела кончиком пальца по его руке. — Не волнуйся. Я все понимаю.
— Понимаешь? Ты? — хрипло повторил он, чувствуя, как пересохло в горле.
— Да. Тебя бросили в тюрьму за преступление, которое совершил отец. Ты был невиновен. — В глазах ее была тревога… но и любопытство тоже. — А об остальном, я думаю, нетрудно догадаться.
Он почувствовал, как пробежал мороз по спине.
— Что же еще пришло тебе в голову?
— Я думаю, что ты не плантатор.
Он мысленно выбранился, но не мог произнести ни слова.
— Ты дерешься в рукопашном бою, как будто для тебя это привычное дело, — продолжала она. — И направление ты указываешь, как это делают моряки. И всегда сверяешь по звездам направление, в котором идешь. Ты не просто намечаешь путь, а как будто прокладываешь курс корабля. И еще с веревкой ты обращаешься очень умело, вспомни все эти замысловатые узлы, с помощью которых ты связывал мешок. И это клеймо… и шрамы. Похоже, что тебя секли плетью. Я думаю, ты моряк, — с победоносным видом заявила Сэм. — Возможно, морской офицер, но уж никак не плантатор. Может быть, конечно, сейчас ты стал плантатором, но не всегда им был. И, конечно, на флоте ты не рядовой матрос. Ты привык отдавать команды и привык, чтобы им подчинялись. — Она потянулась к нему и, улыбаясь, погладила заросшую бородой щеку. — Ты мне скажешь правду… капитан?
Глава 19
— Нет.
Его резкий ответ озадачил ее. Сэм посмотрела на него в замешательстве, и теплая улыбка медленно сползала с ее лица.
— Но…
— Нет, — повторил он решительно. — Нет, я не скажу тебе правду. — Он отодвинулся от нее и встал на ноги, желая в этот момент одного — уйти от нее подальше, но цепь позволила ему отойти только на два шага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
— Не надо больше сдерживаться, — снова шепнула она.
Он на мгновение замер и одним толчком вошел в нее. Она почувствовала боль, но боль длилась всего какое-то мгновение, пока он не погрузился глубоко в ее тело и, найдя свое место внутри, не стал ее частью.
Николас старался взять себя в руки, но не мог. Впервые в жизни он утратил выработанное годами самообладание. Он чувствовал себя беспомощным, и только она могла помочь ему вновь обрести себя.
Он отстранился от Сэм, чуть не задохнувшись от острого наслаждения, потом снова вторгся в ее тело и, погружаясь все глубже, подчинился древнему, как мир, ритму, растворился в ней.
Она была драгоценным даром, которого он не заслуживал, и отдалась ему полностью, щедро, радостно. Острота наслаждения достигла предельного накала, и ее тихий вскрик и его негромкий низкий стон слились.
Небо посветлело, а звезды и луна померкли. Николас полулежал, прислонившись к дереву и держа ее в объятиях. Сэм крепко обнимала его. Ее распухшие после ночи любви губы улыбались, и, казалось, улыбку эту ничто не сможет пропить с ее лица. Такая молодая, такая нежная, такая доверчивая.
«Ты для меня много значишь». Эти ее слова все еще звучали в его ушах. Давненько он не слышал таких слов от женщины. Впрочем, и от него самого никто не слышал таких слов.
Сэм пошевелилась, но никто из них не произнес ни слова, боясь нарушить это состояние умиротворенности. Для них, привыкших к постоянной борьбе с окружающим миром, состояние мира и покоя было особенно драгоценным. Он вдруг почувствовал на груди ее слезы.
— Саманта? — с тревогой спросил он и повернул к себе ее лицо. — Черт возьми, неужели я?
— Нет, нет это не из-за тебя. Ты не сделал мне больно, — заверила она его, обнимая покрепче. — Я плачу не из-за этого, а потому, что я… — Она спрятала лицо у него на груди. — Ты дал мне такую радость, Ник. Я даже не могу выразить ее словами.
Это признание снова вызвало у него странную щемящую боль. Ее слова заполнили в его душе пустовавшее долгие годы место, наполнив теплом и светом.
— Несмотря на цепь и свору полицейских, идущих по нашему следу, — она усмехнулась, проведя пальцем по его груди, — я счастлива впервые за долгие годы… я счастлива.
Он почувствовал, как ее счастье проникает в него. Такого с ним еще никогда не бывало. Многого из того, что он испытал за последние несколько дней, с ним не бывало никогда в жизни.
У него было много любовных интрижек, но счастья он не приносил никому — одни страдания. Саманта была другой, не похожей ни на одну женщину, которую он знал. Ее ум, неутолимая жажда жизни пленяли его не меньше, чем красота, а ее чистота и душевная щедрость восхищали.
Он вдруг захотел того, что считал долгое время неважным — тепла, доброты, любви. Словно сорвав повязку с его глаз, Саманта заставила его увидеть, что все это время он не жил, а существовал. Обнимая ее, Николас вдруг понял, что не хочет, чтобы она уезжала в Венецию. Он почувствовал укол ревности. С ее красотой, умом и обаянием она недолго останется одна. Какой-нибудь богатый барон или граф украдет ее так же, как он украл у цыган рубин.
Николас представил себе Саманту в кровати под драповым балдахином, лежащую в объятиях другого мужчины, какого-нибудь итальянского графа…
— Ник?
— Извини. — Он ослабил объятия, поняв, что сжал ее слишком крепко.
Чувство собственности. Это тоже что-то новенькое для него. Раньше он никогда не испытывал чувства собственности по отношению к женщине. Он слишком ценил свою свободу, чтобы посягать на свободу другого человека, и никогда не требовал от своих любовниц какого-то исключительного отношения к себе. Он понял, чего хочет: взять Саманту с собой. Оставить ее у себя.
— Ник, — сказала она неуверенно. — Я хотела еще кое о чем рассказать тебе…
Он немного изменил положение и взглянул сверху вниз на ее улыбающееся лицо.
— Расскажи.
Она приподнялась и взяла остатки желтого шелкового платья, которые окончательно развалились в ее руках. Да, не так уж много осталось от этого платья.
— Извини, что разорвал его. — Николас усмехнулся без всякого сожаления и протянул ей свою новую рубаху. — Так что ты хотела сказать?
— Видишь ли, когда мы были в пещере и у тебя был жар… — она подождала, пока он помогал ей застегнуть пуговицы, — ты некоторое время бредил и кое-что говорил.
Он замер.
— Что именно?
Она положила руку поверх его руки, с беспокойством заглядывая ему в лицо золотисто-янтарными глазами.
— О том, как тебе выжигали это клеймо.
Он в ужасе уставился на нее.
— Не волнуйся, — торопливо сказала она, — ты говорил о том, что… видел, как вешали твоего отца. А еще о плавучей тюрьме и о человеке с металлическим прутом для клеймения. Ты называл его имя — Уэйкфилд.
Николас не шевельнулся, но нервы у него были напряжены до предела. Он не подтвердил, но и не опроверг того, что, по-видимому, сболтнул в бреду.
— А что еще я говорил?
— Больше ничего. — Улыбаясь, она провела кончиком пальца по его руке. — Не волнуйся. Я все понимаю.
— Понимаешь? Ты? — хрипло повторил он, чувствуя, как пересохло в горле.
— Да. Тебя бросили в тюрьму за преступление, которое совершил отец. Ты был невиновен. — В глазах ее была тревога… но и любопытство тоже. — А об остальном, я думаю, нетрудно догадаться.
Он почувствовал, как пробежал мороз по спине.
— Что же еще пришло тебе в голову?
— Я думаю, что ты не плантатор.
Он мысленно выбранился, но не мог произнести ни слова.
— Ты дерешься в рукопашном бою, как будто для тебя это привычное дело, — продолжала она. — И направление ты указываешь, как это делают моряки. И всегда сверяешь по звездам направление, в котором идешь. Ты не просто намечаешь путь, а как будто прокладываешь курс корабля. И еще с веревкой ты обращаешься очень умело, вспомни все эти замысловатые узлы, с помощью которых ты связывал мешок. И это клеймо… и шрамы. Похоже, что тебя секли плетью. Я думаю, ты моряк, — с победоносным видом заявила Сэм. — Возможно, морской офицер, но уж никак не плантатор. Может быть, конечно, сейчас ты стал плантатором, но не всегда им был. И, конечно, на флоте ты не рядовой матрос. Ты привык отдавать команды и привык, чтобы им подчинялись. — Она потянулась к нему и, улыбаясь, погладила заросшую бородой щеку. — Ты мне скажешь правду… капитан?
Глава 19
— Нет.
Его резкий ответ озадачил ее. Сэм посмотрела на него в замешательстве, и теплая улыбка медленно сползала с ее лица.
— Но…
— Нет, — повторил он решительно. — Нет, я не скажу тебе правду. — Он отодвинулся от нее и встал на ноги, желая в этот момент одного — уйти от нее подальше, но цепь позволила ему отойти только на два шага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75