Ряд кокосовых пальм тянулся до самой западной оконечности гавани. Вдоль улицы стояли лотки продавцов фруктов, ломившиеся от папайи, бананов, манго, плодов хлебного дерева и других даров тропиков. В толпе было множество местных жительниц, деловито покупавших корзинами фрукты у уличных разносчиков, которые торговали всем, начиная с еды и мачете и кончая пестрыми тканями и бамбуком. Проталкиваясь сквозь толпу, Хэнк умудрился украсть три банана и губную гармошку. Стоящие в ряд ящики на деревянных поддонах, бочонки, бочки, тюки с коноплей напоминали узников во время переклички. Сразу за ними были штабеля готового к отправке леса, а также три вагона камня из карьера, где работали заключенные. Хэнк некоторое время задумчиво смотрел на них: перед его мысленным взором пронеслись последние четыре года его жизни. Затем он глубоко вдохнул свежий воздух и пошел дальше.
Здесь же на улице маленький оркестрик играл простые местные мелодии, музыканты азартно били в высокие гулкие барабаны, отбивая ритм.
Мальчишки и девчонки с огромными плетеными корзинами за спиной продавали сладкий сахарный тростник и ракушки. К причалу подходило маленькое суденышко, рыбаки которого весело сообщали о том, какой у них богатый улов тунца. В толпе показались монахини в высоких головных уборах и священники – их широкополые черные шляпы были заметны издалека. Эти последние благословляли улов рыбы, всяческую снедь, коз, ослов, даже кошек и собак, маленьких детей. Рядом с таможней прогуливались местные плантаторы, одетые в белоснежные костюмы, и богатые негоцианты в темном твиде или серой фланели. Хэнку чудилось, что карманы их слишком отягощены солидными кошельками, для которых, как и для розовых манго, подошло время жатвы.
Вокруг него кипела жизнь. Это была свобода. Во время этих долгих, невыносимо жарких дней и жизнь, и свобода представлялись ему абсолютно недоступными, какими-то нереальными далекими воспоминаниями. Пока Хэнк чистил и ел банан, он наблюдал за окружающими, наслаждаясь свободой. Когда он был заточен в камеру или в карцер во время наказаний, он всегда вспоминал простую жизнь, состоящую из мелочей. Быть может, частично, но он боролся и выжил именно потому, что хотел вернуться к этой жизни. В то же время, пока он стоял и смотрел, ему пришло в голову, что никогда еще у него не было своей собственной жизни, вернее, места в этой жизни. Он никогда и никуда не вписывался. В лучшем случае он занимал чье-то чужое место. Вот как сейчас. На нем была черная одежда, черная сутана, точно такая же, как у всех священнослужителей на этом острове, но сам он не служил Господу, он и здесь, в этом тропическом захолустье, был никем. Он выбрался из тюрьмы, но не смог выбраться из своей кожи. Он был всюду сторонним наблюдателем. И даже мог назвать причины. В одиночестве была своя прелесть. Оно было надежно и безопасно. Он всегда мог делать то, что хотел, и так, как хотел. Он исполнял только свои прихоти и капризы. Выжить в одиночку было гораздо легче. Он рано понял, что если бы даже ему вздумалось жить по правилам, то многие все равно бы думали, что он этого делать не станет.
В тюрьме он успел забыть, как одинок. Сейчас, оглядываясь вокруг, он вдруг осознал, что опять оказался аутсайдером и вынужден будет довольствоваться долей изгнанника.
Хэнк бросил кожуру банана, легко примирившись с судьбой и в любом случае предпочитая свободу.
Смешавшись с толпой, он мог легко осмотреть причалы в порту. Там стояло пять судов. Собак не было. Он только дважды слышал лай ищеек. Первый раз – почти сразу после побега, а затем – после того, как шел уже полдня. Тогда он перебирался через каменный горбатый мостик, соединявший северную и южную оконечности острова. Первый раз, когда он заслышал шедших по его следу собак, он измазался речной грязью с ног до головы, чтобы перебить свой запах. В следующий раз он использовал перец, который ему удалось стянуть в деревне. Он знал свое слабое место. Он никогда не был способен быстро бегать. Но, когда он перешел пролив под мостом, он понял, что обгоняет преследователей минимум на два часа.
В порту, по всей видимости, два судна стояли под парами: деревянный новенький клипер под названием «Амели» и приземистый небольшой пароход. Он был маленький, всего в одну десятую длины настоящего океанского лайнера. Это судно служило одновременно и почтовым, и грузовым, и пассажирским, курсируя между мелкими островами в южных морях. Его названия не было видно из-за горы ящиков и деревянных клеток с козами. Любой человек, который провел бы четыре года в такой вонючей французской дыре, как «Ворота прокаженных», ни минуты бы не сомневался, какое судно выбрать. Хэнк доел банан и пошел к пароходу. Он медленно шел по направлению к трапу, зорко наблюдая за матросом, который отвечал за погрузку.
Во-первых, можно было пробраться на судно тайком. Он осмотрел причал и лебедки, которые поднимали на борт ящики, и взвесил свои шансы.
Да, это будет непросто. Он потер подбородок рукой. Щетина уже грозила превратиться в бороду. Обдумав в очередной раз ситуацию, он вдруг вспомнил слова одного из своих бывших товарищей, похвалившего его живой ум. Да и правда, он всегда отличался сообразительностью. Авось и сейчас как-нибудь вывернется. Хэнк надеялся, что изобретет какую-нибудь отговорку и, когда очутится на борту, просто спрячется где-нибудь. Он потратил некоторое время, присматриваясь к тому, что говорит и как себя ведет вахтенный матрос.
Толпа неожиданно надвинулась на него. Совсем рядом что-то происходило. Хэнк застыл на месте, почти ожидая, что сейчас ему в спину ткнется ствол французского ружья.
– Дайте мне пройти, пожалуйста! Это мой корабль! – раздался нежный женский голос, судя по всему, принадлежащий американке. Он обернулся: толпа колыхалась, все толкались, неожиданно раздался резкий вскрик, и ему в руки как манна с небес упала высокая блондинка.
«О-о-о! День удач!»
Она схватилась за его сутану, чтобы сохранить равновесие. Хэнк удержал ее, обхватив обеими руками за талию. Она была высокого роста, ее нос оказался где-то на уровне его подбородка, так что перья ее коричневой шляпки тыкали его прямо в лицо. И тут его ноздри почувствовали запах женщины. Он наслаждался им какое-то мгновение, не смея поверить себе. Прошли буквально годы с тех пор, как Хэнк сталкивался с чем-то похожим. Она выпустила из рук край его одежды и взглянула на него. Божественное лицо! Оно не может принадлежать земной женщине. У Хэнка перехватило дыхание.
Хэнк посмотрел на причал и на все еще не погруженные ящики, на легкий дымок из трубы и сказал:
– У вас еще есть время.
– Правда? – казалось, она немного пришла в себя. Улыбнувшись, она, видимо, решила объяснить свой запыхавшийся вид:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Здесь же на улице маленький оркестрик играл простые местные мелодии, музыканты азартно били в высокие гулкие барабаны, отбивая ритм.
Мальчишки и девчонки с огромными плетеными корзинами за спиной продавали сладкий сахарный тростник и ракушки. К причалу подходило маленькое суденышко, рыбаки которого весело сообщали о том, какой у них богатый улов тунца. В толпе показались монахини в высоких головных уборах и священники – их широкополые черные шляпы были заметны издалека. Эти последние благословляли улов рыбы, всяческую снедь, коз, ослов, даже кошек и собак, маленьких детей. Рядом с таможней прогуливались местные плантаторы, одетые в белоснежные костюмы, и богатые негоцианты в темном твиде или серой фланели. Хэнку чудилось, что карманы их слишком отягощены солидными кошельками, для которых, как и для розовых манго, подошло время жатвы.
Вокруг него кипела жизнь. Это была свобода. Во время этих долгих, невыносимо жарких дней и жизнь, и свобода представлялись ему абсолютно недоступными, какими-то нереальными далекими воспоминаниями. Пока Хэнк чистил и ел банан, он наблюдал за окружающими, наслаждаясь свободой. Когда он был заточен в камеру или в карцер во время наказаний, он всегда вспоминал простую жизнь, состоящую из мелочей. Быть может, частично, но он боролся и выжил именно потому, что хотел вернуться к этой жизни. В то же время, пока он стоял и смотрел, ему пришло в голову, что никогда еще у него не было своей собственной жизни, вернее, места в этой жизни. Он никогда и никуда не вписывался. В лучшем случае он занимал чье-то чужое место. Вот как сейчас. На нем была черная одежда, черная сутана, точно такая же, как у всех священнослужителей на этом острове, но сам он не служил Господу, он и здесь, в этом тропическом захолустье, был никем. Он выбрался из тюрьмы, но не смог выбраться из своей кожи. Он был всюду сторонним наблюдателем. И даже мог назвать причины. В одиночестве была своя прелесть. Оно было надежно и безопасно. Он всегда мог делать то, что хотел, и так, как хотел. Он исполнял только свои прихоти и капризы. Выжить в одиночку было гораздо легче. Он рано понял, что если бы даже ему вздумалось жить по правилам, то многие все равно бы думали, что он этого делать не станет.
В тюрьме он успел забыть, как одинок. Сейчас, оглядываясь вокруг, он вдруг осознал, что опять оказался аутсайдером и вынужден будет довольствоваться долей изгнанника.
Хэнк бросил кожуру банана, легко примирившись с судьбой и в любом случае предпочитая свободу.
Смешавшись с толпой, он мог легко осмотреть причалы в порту. Там стояло пять судов. Собак не было. Он только дважды слышал лай ищеек. Первый раз – почти сразу после побега, а затем – после того, как шел уже полдня. Тогда он перебирался через каменный горбатый мостик, соединявший северную и южную оконечности острова. Первый раз, когда он заслышал шедших по его следу собак, он измазался речной грязью с ног до головы, чтобы перебить свой запах. В следующий раз он использовал перец, который ему удалось стянуть в деревне. Он знал свое слабое место. Он никогда не был способен быстро бегать. Но, когда он перешел пролив под мостом, он понял, что обгоняет преследователей минимум на два часа.
В порту, по всей видимости, два судна стояли под парами: деревянный новенький клипер под названием «Амели» и приземистый небольшой пароход. Он был маленький, всего в одну десятую длины настоящего океанского лайнера. Это судно служило одновременно и почтовым, и грузовым, и пассажирским, курсируя между мелкими островами в южных морях. Его названия не было видно из-за горы ящиков и деревянных клеток с козами. Любой человек, который провел бы четыре года в такой вонючей французской дыре, как «Ворота прокаженных», ни минуты бы не сомневался, какое судно выбрать. Хэнк доел банан и пошел к пароходу. Он медленно шел по направлению к трапу, зорко наблюдая за матросом, который отвечал за погрузку.
Во-первых, можно было пробраться на судно тайком. Он осмотрел причал и лебедки, которые поднимали на борт ящики, и взвесил свои шансы.
Да, это будет непросто. Он потер подбородок рукой. Щетина уже грозила превратиться в бороду. Обдумав в очередной раз ситуацию, он вдруг вспомнил слова одного из своих бывших товарищей, похвалившего его живой ум. Да и правда, он всегда отличался сообразительностью. Авось и сейчас как-нибудь вывернется. Хэнк надеялся, что изобретет какую-нибудь отговорку и, когда очутится на борту, просто спрячется где-нибудь. Он потратил некоторое время, присматриваясь к тому, что говорит и как себя ведет вахтенный матрос.
Толпа неожиданно надвинулась на него. Совсем рядом что-то происходило. Хэнк застыл на месте, почти ожидая, что сейчас ему в спину ткнется ствол французского ружья.
– Дайте мне пройти, пожалуйста! Это мой корабль! – раздался нежный женский голос, судя по всему, принадлежащий американке. Он обернулся: толпа колыхалась, все толкались, неожиданно раздался резкий вскрик, и ему в руки как манна с небес упала высокая блондинка.
«О-о-о! День удач!»
Она схватилась за его сутану, чтобы сохранить равновесие. Хэнк удержал ее, обхватив обеими руками за талию. Она была высокого роста, ее нос оказался где-то на уровне его подбородка, так что перья ее коричневой шляпки тыкали его прямо в лицо. И тут его ноздри почувствовали запах женщины. Он наслаждался им какое-то мгновение, не смея поверить себе. Прошли буквально годы с тех пор, как Хэнк сталкивался с чем-то похожим. Она выпустила из рук край его одежды и взглянула на него. Божественное лицо! Оно не может принадлежать земной женщине. У Хэнка перехватило дыхание.
Хэнк посмотрел на причал и на все еще не погруженные ящики, на легкий дымок из трубы и сказал:
– У вас еще есть время.
– Правда? – казалось, она немного пришла в себя. Улыбнувшись, она, видимо, решила объяснить свой запыхавшийся вид:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81