Он будет расшаркиваться перед ее величеством и трясти перед ней своими каракулями, а мы всей семьей пойдем побираться, потому что работников в этом доме больше не осталось!
Я в школе ночи, и ищу я свет…
И тогда отец, этот тихий, незлобивый человек со слабыми кулаками, кожа на которых была пятнистой, словно кукушечье яйцо, сделал и вовсе невиданную вещь, заставившую Уилла разинуть рот от изумления; разжеванные огрызки гусиного пера упали на стол. Отец выхватил из-под самого носа Уилла листок с великолепным, хоть и незаконченным шедевром и сделал вид, что собирается его порвать. Сын в ярости вскочил из-за стола, и в следующее мгновение ему показалось, что в доме появилась его богиня. Она впорхнула вместе с ветром Через дымоход, сделала пламя камина ослепительно золотым и с размаху толкнула Уилла в спину, заставляя его вступить в битву (чтобы найти свет и за него сражаться…) с отцом, матерью, сестрой, со всем миром, который на него, Уилла, ополчился. Юноша поборолся немного с отцом за обладание помятым листком бумаги с записанными на нем тринадцатью строками (сонет, оборвавшийся на тринадцатой строке, — очень плохая примета), и затем бумага порвалась, а Джоан злорадно засмеялась. Охваченный поэтическим безумием Уилл в этот момент был готов убить собственного отца, но Джоан была его сестрой, ровней, поэтому выместить на ней свою злобу было куда безопаснее. Уилл подбежал к сестре, влепил ей звонкую пощечину, крикнув что-то вроде «Вот тебе, сука!», и Джоан взвыла, словно собака, на которую выплеснули лохань кипятку. И тут к Уиллу пришла последняя строка:
Там, где его и не было, и нет.
Дрожа от гнева и непонятно откуда взявшегося восторга, Уилл огляделся по сторонам. Он не испытывал ни стыда, ни страха. Все кругом зашумели, осуждая его поступок; на полу ревел маленький Эдмунд. Уилл же гордо возвышался над всем этим, чувствуя себя римским триумфатором, и наверняка поставил бы ногу на спину ползающему на четвереньках Эдмунду, если бы тот не забрался под стол. Уилл стоял с высоко поднятой головой, словно могущественный волшебник, который вызвал на всей земле разрушительные ураганы и наводнения. В окно заглянул случайный прохожий, привлеченный гневными криками. Это был сифилитик с провалившимся носом. Уилл крикнул ему:
Я в школе ночи, и ищу я свет Там, где его и не было, и нет!
Тот пошел своей дорогой. Его появление тоже можно было считать знамением, и магическое заклинание Уилла чудесным образом положило конец всеобщему неистовству. Мать опасливо перекрестилась и протянула руки к рыдающей Джоан.
— Иди сюда, цыпочка, иди к маме, — заворковала она. — Ну же, успокойся, не плачь. А ты, Джек, не трогай его. Это не мой сын, это сущий дьявол. Он просто животное, в его жилах течет дурная кровь, и теперь вся его дьявольская сущность выходит наружу. Ну же, перестань, вытри слезки, цыпочка. Он тебе не брат!
Отец закусил нижнюю губу и молча глядел то на сына, то на измятый и разорванный листок с сонетом: свет красавицы во тьме, путеводная искра, жар, сердце, очаг, земля… (У парня, хвала Господу, светлая голова, а я, дурак, забрал его из школы. Во всем виноват я сам, но в чем же именно я просчитался?) Затем с улицы прибежал придурковатый Гилберт и объявил:
— Там Бог! Я видел Бога, Он был в шляпе и прошел по Хенли-стрит!
Лицо отца исказилось: казалось, что он вот-вот заплачет, продолжив истерику шмыгающей носом Джоан. Ее лицо все еще было мокрым от слез.
— Вот так. Я упал и немного поспал, а потом проснулся снова. Вот.
Мать устало обернулась к нему и спросила:
— А где Дикон?
— Дик весь перепачкался и боится идти домой. Он весь в дерьме. Мальчишки его толкнули, и он упал в дерьмо.
— Какие еще мальчишки? — повысила голос мать.
Уилл спокойно посмотрел на отца, и тот смущенно поднял на него глаза. Ему явно было не по себе. Он кивнул сыну.
— Том с холма и его дружок из Верхнего Куинтона, немой. Вот.
Воспользовавшись замешательством леди Арден, отец поторопился уйти. У него не было никакого желания выслушивать ее тирады на тему дерьма. Ах, если бы она только в свое время не совершила величайшую глупость в жизни и вышла бы замуж (ха-ха!) за пэра Джейкса, то сейчас даже слов таких не знала бы. Все, с меня хватит, сил моих больше нет! Вы все сведете меня с ума! Джек, пойди приведи мальчика с улицы и переодень его. Иди же сделай хоть что-нибудь, хватит стоять здесь как истукан.
— За работу, — проворчал Джон Шекспир до того, как его жена успела все это сказать. Он схватил Уилла за руку и так стремительно увлек его за собой, что у самой двери тот едва не споткнулся о маленького Эдмунда. Когда они вышли на улицу, отец прошептал: — Работы у нас, помогай нам Боже, не много. Но зато у меня где-то был припрятан отличный кусок старого пергамента. Возьми его и перепиши свое стихотворение как полагается.
ГЛАВА 4
Этот сонет, переписанный аккуратным почерком, без помарок и клякс, продолжал согревать Уиллу душу, когда тем же погожим майским вечером в компании с Брейлсом, Недом Торпом и Диком Куини он пошел, а точнее сказать, поковылял (избыток эля в крови придавал храбрости) по дороге, ведущей в Шотери. Его спутники были отличными веселыми парнями, которые не разбирались в грамоте, а тем более в поэзии, но зато обожали грубые шутки и розыгрыши, особенно когда удавалось проломить кому-нибудь голову, поиздеваться, напугать до полусмерти или обратить в бегство, а также украсть что плохо лежит, отдохнуть в обществе покладистых девиц и так далее. Но за напускной бравадой Дика Куини скрывалась нежная душа; у него были карие глаза, почти такие же, как у Уилла, только взгляд их был более трогательным и по-собачьи преданным. Часто на уроках грамматики, когда учитель Дженкинс кивал над своей раскрытой книгой, Уилл рассказывал Дику сказки и легенды о старых временах, а еще истории собственного сочинения. Возможно, что этот преданный, обожающий взгляд говорил Уиллу о том, что они лишь попусту тратят здесь время? Торп и Брейлс шли по роще, поддерживая друг друга, и распевали какую-то разухабистую песенку:
Пей, пей, ни о чем не жалей, Пусть дама твоя не придет, И ночь уж давно — тебе все равно, Ведь Родни уже не встает.
Сердце Уилла трепетало от восторга и страха; он чувствовал непреодолимое желание обладать черноволосой женщиной, гладить ее волосы, чувствовать запах ее тела, и ему стоило немалых усилий, чтобы не поддаться этому наваждению. Он не испытывал никаких чувств к светловолосым девушкам, равно как не волновали его и рыжие — все они были похожи на женщин из семейства Арден и к тому же напоминали Уиллу о том открытии, которое он сделал для себя в тот знаменательный вторник на Страстной неделе. По отношению к ним он не чувствовал ничего, кроме ненависти, сам еще не будучи точно уверен, что это такое… Он знал, что такое жалость, злость и презрение к самому себе за то, что связался с этими грубыми краснорожими горлопанами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Я в школе ночи, и ищу я свет…
И тогда отец, этот тихий, незлобивый человек со слабыми кулаками, кожа на которых была пятнистой, словно кукушечье яйцо, сделал и вовсе невиданную вещь, заставившую Уилла разинуть рот от изумления; разжеванные огрызки гусиного пера упали на стол. Отец выхватил из-под самого носа Уилла листок с великолепным, хоть и незаконченным шедевром и сделал вид, что собирается его порвать. Сын в ярости вскочил из-за стола, и в следующее мгновение ему показалось, что в доме появилась его богиня. Она впорхнула вместе с ветром Через дымоход, сделала пламя камина ослепительно золотым и с размаху толкнула Уилла в спину, заставляя его вступить в битву (чтобы найти свет и за него сражаться…) с отцом, матерью, сестрой, со всем миром, который на него, Уилла, ополчился. Юноша поборолся немного с отцом за обладание помятым листком бумаги с записанными на нем тринадцатью строками (сонет, оборвавшийся на тринадцатой строке, — очень плохая примета), и затем бумага порвалась, а Джоан злорадно засмеялась. Охваченный поэтическим безумием Уилл в этот момент был готов убить собственного отца, но Джоан была его сестрой, ровней, поэтому выместить на ней свою злобу было куда безопаснее. Уилл подбежал к сестре, влепил ей звонкую пощечину, крикнув что-то вроде «Вот тебе, сука!», и Джоан взвыла, словно собака, на которую выплеснули лохань кипятку. И тут к Уиллу пришла последняя строка:
Там, где его и не было, и нет.
Дрожа от гнева и непонятно откуда взявшегося восторга, Уилл огляделся по сторонам. Он не испытывал ни стыда, ни страха. Все кругом зашумели, осуждая его поступок; на полу ревел маленький Эдмунд. Уилл же гордо возвышался над всем этим, чувствуя себя римским триумфатором, и наверняка поставил бы ногу на спину ползающему на четвереньках Эдмунду, если бы тот не забрался под стол. Уилл стоял с высоко поднятой головой, словно могущественный волшебник, который вызвал на всей земле разрушительные ураганы и наводнения. В окно заглянул случайный прохожий, привлеченный гневными криками. Это был сифилитик с провалившимся носом. Уилл крикнул ему:
Я в школе ночи, и ищу я свет Там, где его и не было, и нет!
Тот пошел своей дорогой. Его появление тоже можно было считать знамением, и магическое заклинание Уилла чудесным образом положило конец всеобщему неистовству. Мать опасливо перекрестилась и протянула руки к рыдающей Джоан.
— Иди сюда, цыпочка, иди к маме, — заворковала она. — Ну же, успокойся, не плачь. А ты, Джек, не трогай его. Это не мой сын, это сущий дьявол. Он просто животное, в его жилах течет дурная кровь, и теперь вся его дьявольская сущность выходит наружу. Ну же, перестань, вытри слезки, цыпочка. Он тебе не брат!
Отец закусил нижнюю губу и молча глядел то на сына, то на измятый и разорванный листок с сонетом: свет красавицы во тьме, путеводная искра, жар, сердце, очаг, земля… (У парня, хвала Господу, светлая голова, а я, дурак, забрал его из школы. Во всем виноват я сам, но в чем же именно я просчитался?) Затем с улицы прибежал придурковатый Гилберт и объявил:
— Там Бог! Я видел Бога, Он был в шляпе и прошел по Хенли-стрит!
Лицо отца исказилось: казалось, что он вот-вот заплачет, продолжив истерику шмыгающей носом Джоан. Ее лицо все еще было мокрым от слез.
— Вот так. Я упал и немного поспал, а потом проснулся снова. Вот.
Мать устало обернулась к нему и спросила:
— А где Дикон?
— Дик весь перепачкался и боится идти домой. Он весь в дерьме. Мальчишки его толкнули, и он упал в дерьмо.
— Какие еще мальчишки? — повысила голос мать.
Уилл спокойно посмотрел на отца, и тот смущенно поднял на него глаза. Ему явно было не по себе. Он кивнул сыну.
— Том с холма и его дружок из Верхнего Куинтона, немой. Вот.
Воспользовавшись замешательством леди Арден, отец поторопился уйти. У него не было никакого желания выслушивать ее тирады на тему дерьма. Ах, если бы она только в свое время не совершила величайшую глупость в жизни и вышла бы замуж (ха-ха!) за пэра Джейкса, то сейчас даже слов таких не знала бы. Все, с меня хватит, сил моих больше нет! Вы все сведете меня с ума! Джек, пойди приведи мальчика с улицы и переодень его. Иди же сделай хоть что-нибудь, хватит стоять здесь как истукан.
— За работу, — проворчал Джон Шекспир до того, как его жена успела все это сказать. Он схватил Уилла за руку и так стремительно увлек его за собой, что у самой двери тот едва не споткнулся о маленького Эдмунда. Когда они вышли на улицу, отец прошептал: — Работы у нас, помогай нам Боже, не много. Но зато у меня где-то был припрятан отличный кусок старого пергамента. Возьми его и перепиши свое стихотворение как полагается.
ГЛАВА 4
Этот сонет, переписанный аккуратным почерком, без помарок и клякс, продолжал согревать Уиллу душу, когда тем же погожим майским вечером в компании с Брейлсом, Недом Торпом и Диком Куини он пошел, а точнее сказать, поковылял (избыток эля в крови придавал храбрости) по дороге, ведущей в Шотери. Его спутники были отличными веселыми парнями, которые не разбирались в грамоте, а тем более в поэзии, но зато обожали грубые шутки и розыгрыши, особенно когда удавалось проломить кому-нибудь голову, поиздеваться, напугать до полусмерти или обратить в бегство, а также украсть что плохо лежит, отдохнуть в обществе покладистых девиц и так далее. Но за напускной бравадой Дика Куини скрывалась нежная душа; у него были карие глаза, почти такие же, как у Уилла, только взгляд их был более трогательным и по-собачьи преданным. Часто на уроках грамматики, когда учитель Дженкинс кивал над своей раскрытой книгой, Уилл рассказывал Дику сказки и легенды о старых временах, а еще истории собственного сочинения. Возможно, что этот преданный, обожающий взгляд говорил Уиллу о том, что они лишь попусту тратят здесь время? Торп и Брейлс шли по роще, поддерживая друг друга, и распевали какую-то разухабистую песенку:
Пей, пей, ни о чем не жалей, Пусть дама твоя не придет, И ночь уж давно — тебе все равно, Ведь Родни уже не встает.
Сердце Уилла трепетало от восторга и страха; он чувствовал непреодолимое желание обладать черноволосой женщиной, гладить ее волосы, чувствовать запах ее тела, и ему стоило немалых усилий, чтобы не поддаться этому наваждению. Он не испытывал никаких чувств к светловолосым девушкам, равно как не волновали его и рыжие — все они были похожи на женщин из семейства Арден и к тому же напоминали Уиллу о том открытии, которое он сделал для себя в тот знаменательный вторник на Страстной неделе. По отношению к ним он не чувствовал ничего, кроме ненависти, сам еще не будучи точно уверен, что это такое… Он знал, что такое жалость, злость и презрение к самому себе за то, что связался с этими грубыми краснорожими горлопанами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75