Зрительно я знал этого человека, часто видел его на нашей улице. Кажется, звали его Джервиз, или как-то в этом роде. Теперь он мертв, и его бедное тело валяется в грязи… Я выпил немного сладкого вина, чтобы рассеять туман в голове. Нужно было отправиться к ней, и я хотел собраться с духом и набраться храбрости. Хотя я выпил самую малость, но сразу почувствовал опьянение. И вот я у нее: говорю, что хотел бы почитать ей стихи. На ней свободное платье с декольте, открывающее руки и плечи. Она согласна слушать. Так слушайте! Эти стихи написал римский поэт Ка-тулл. Не знаете латыни? Хорошо, я переведу на английский. Давай же будем жить, моя Лесбия, и любить… (Кто эта Лесбия? — Она любовница поэта.) Солнце будет скрываться за горизонтом и вновь восходить на небо. Для нас же если забрезжит рассвет, то день пролетит незаметно, а ночь будет бесконечна, и мы заснем навсегда. Лесбия (то есть Фатима), ты только послушай, как ужасно это звучит на латыни: nox est perpetua una dormienda. Она зябко поежилась. А что они делали потом? О, он просил ее подарить ему тысячу поцелуев, а потом еще сто, а потом еще тысячу и еще сотню, а потом снова еще одну тысячу и сотню. Это была череда из тысяч и сотен сладких поцелуев. Но это ведь слишком много…
— А у вас в стране люди целуются?
— Мы целуемся не так, как вы здесь. У нас это называется chium. Это делается носом.
— Покажите как.
— Нет, я не могу.
— Ну пожалуйста. Умоляю, покажите. Она застенчиво прикоснулась к моей левой щеке своим симпатичным, чуть приплюснутым носом и слегка потерлась о нее движением вверх и вниз.
— Да, необычно. Но английский поцелуй все же лучше.
Сказав это, я сжал ее в объятиях и припал ртом к ее губам. Это был самый необычный и незабываемый английский поцелуй в моей жизни: ее губы нельзя было сравнить ни с розовым бутоном, ни с тонкими, чопорно поджатыми английскими губками; эти губы были полными и мягкими, словно какой-то экзотический фрукт или цветок с ее далекой родины. Ее зубы были сжаты, и это было похоже на прочную стену, которая выросла на пути более интимного поцелуя. Я перестал целовать ее губы и принялся осыпать поцелуями гладкую кожу смуглого плечика. Она не была настроена на такие ласки, но ничего поделать не могла. Попыталась оттолкнуть меня от себя, и тогда я жарко зашептал:
— Я люблю тебя, видит Бог, как я люблю тебя. Любимая, любовь моя, я люблю тебя…
— А я тебя нет.
И она решительно оттолкнула меня. Вот уж не ожидал, что в этих с виду безвольных ручках может скрываться такая сила. Но я был разгорячен и объят страстью, а потому даже не думал отступать. Я прижал ее к себе, и она принялась лупить меня своими маленькими смуглыми кулачками, гневно выкрикивая что-то на своем языке, но вырваться не смогла. Понимая безысходность своего положения, она попробовала было кусаться, и я услышал, как щелкают ее маленькие острые зубки. Тогда мне пришлось навалиться на нее всем телом, снова припасть к ее губам и слиться с ней в долгом, обезоруживающем поцелуе, при этом продолжая крепко прижимать ее к себе. И вскоре она сдалась. …Скоро ли? Очень скоро. Вскоре я понял, что она знает все. Она не была новичком в этой игре. Я был разочарован, как и любой мужчина, который узнает, что он, увы, не первый, после чего разочарование сменяется яростью и хищным злорадством. Но я обладал ею с неописуемым восторгом и с аппетитом, разгорающимся все больше и больше по мере насыщения. И уже в самом конце вдруг понял, что теперь у меня есть любовница. И к тому же очень необычная.
14 февраля Сегодня день святого Валентина, шумный пир благословенного птичьего епископа. Темная и белая птицы лежат рядом на кровати. Боже мой, каким милым, пикантным штучкам она уже меня научила: мой клюв уже болит, а крылья ломит. Мы летали, честное слово, клянусь, мы взлетели и устремились ввысь, минуя потолок, который превратился вдруг в легкое облако, и воспарили над землей в золотисто-желтом тумане. Это было торжество плоти, земное воплощение слова. Она призывала своих странных богов с непривычно звучащими именами: Хейтси-эбиб, Ганпутти и Вицлипуцли, а еще четырех архангелов, окружающих мусульманского бога… В этой горячке я снова принялся за сочинение пьесы и занялся театральными делами. Написал несколько строк «Ричарда», и меня охватило отчаяние. Я заставляю себя ненавидеть ее и то, чем мы с ней занимаемся, стараюсь сокрушаться о собственном грехопадении и убеждаю сам себя в том, что если так будет продолжаться и дальше, то мне и вовсе придет конец. Гоню от себя посторонние мысли, пишу про прошлое Англии, ощущая себя беспристрастным летописцем… И все это время меня преследует одно и то же видение — смуглая дама в шелках, фривольно лежащая на диване. Ее слуги украдкой посмеиваются надо мной, над моей худобой и темными кругами под глазами. Я предложил ей встречаться у меня: так будет лучше. В ее спальне (мне все вспоминается август прошлого года) я чувствую себя неуютно: то меня раздражают шаги в коридоре, то вдруг начинает казаться, что запертая дверь вовсе не заперта, а изо всех щелок за
нами подглядывают любопытные глаза. Она сказала, что придет.
25 февраля Деньги-денежки! Моих подарков ей уже недостаточно (а это были рулоны шелка, платье из тафты и полумаска, украшенная бриллиантами)… Уильям Шекспир, преуспевающий деловой человек, дарит своей любовнице золото. Она жалуется, что цены слишком высоки: наверное, из-за прошлогоднего неурожая. А что она предпочитает из еды? Тушеную баранину со специями и жгучим перцем. Odi et ото. Презираю и люблю: Запах ее тела, такой терпкий и сладкий, вызывает во мне отвращение и в то же время сводит с ума. (И все это время бедный король Ричард скачет навстречу своему концу. Я придумал для нее имя — Берберийка: «…на лошади, тобою столь любимой, на лошади, так выхоленной мной!» Ее двуличность задевает меня. Она все еще восхищается Бербеджем, считает его неотразимым. Ну уж нет, этому Болингброку никогда не оседлать мою кобылку.)
4 марта Лежа рядом с ней, на ней, под ней, я любуюсь из-под опущенных век то родинкой на золотисто-смуглой, пахнущей солнцем коже, то каким-нибудь крошечным невыдавленным прыщиком на щеке, рядом с широким приплюснутым носом. Сегодня ее дыхание было кислым из-за слишком большого количества съеденных плиток марципана в сахарной пудре. Ей совсем не хотелось заниматься любовью, но все же она позволила мне сделать это с ней. Сама она лежала неподвижно, лениво жевала сладости и с безразличием взирала на мое безумие. Меня переполняла злоба и ненависть, мне хотелось унизить ее, сбросить на пол и пинать ногами по брюху, словно паршивую суку. Она капризничает, заявляет, что я должен выводить ее в свет, возить по балам, как это делают другие. Но я ревную; я даже не хочу, чтобы она появлялась в «Театре», пусть даже в полумаске и под вуалью, скрывающей ее лицо от нескромных мужских взглядов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
— А у вас в стране люди целуются?
— Мы целуемся не так, как вы здесь. У нас это называется chium. Это делается носом.
— Покажите как.
— Нет, я не могу.
— Ну пожалуйста. Умоляю, покажите. Она застенчиво прикоснулась к моей левой щеке своим симпатичным, чуть приплюснутым носом и слегка потерлась о нее движением вверх и вниз.
— Да, необычно. Но английский поцелуй все же лучше.
Сказав это, я сжал ее в объятиях и припал ртом к ее губам. Это был самый необычный и незабываемый английский поцелуй в моей жизни: ее губы нельзя было сравнить ни с розовым бутоном, ни с тонкими, чопорно поджатыми английскими губками; эти губы были полными и мягкими, словно какой-то экзотический фрукт или цветок с ее далекой родины. Ее зубы были сжаты, и это было похоже на прочную стену, которая выросла на пути более интимного поцелуя. Я перестал целовать ее губы и принялся осыпать поцелуями гладкую кожу смуглого плечика. Она не была настроена на такие ласки, но ничего поделать не могла. Попыталась оттолкнуть меня от себя, и тогда я жарко зашептал:
— Я люблю тебя, видит Бог, как я люблю тебя. Любимая, любовь моя, я люблю тебя…
— А я тебя нет.
И она решительно оттолкнула меня. Вот уж не ожидал, что в этих с виду безвольных ручках может скрываться такая сила. Но я был разгорячен и объят страстью, а потому даже не думал отступать. Я прижал ее к себе, и она принялась лупить меня своими маленькими смуглыми кулачками, гневно выкрикивая что-то на своем языке, но вырваться не смогла. Понимая безысходность своего положения, она попробовала было кусаться, и я услышал, как щелкают ее маленькие острые зубки. Тогда мне пришлось навалиться на нее всем телом, снова припасть к ее губам и слиться с ней в долгом, обезоруживающем поцелуе, при этом продолжая крепко прижимать ее к себе. И вскоре она сдалась. …Скоро ли? Очень скоро. Вскоре я понял, что она знает все. Она не была новичком в этой игре. Я был разочарован, как и любой мужчина, который узнает, что он, увы, не первый, после чего разочарование сменяется яростью и хищным злорадством. Но я обладал ею с неописуемым восторгом и с аппетитом, разгорающимся все больше и больше по мере насыщения. И уже в самом конце вдруг понял, что теперь у меня есть любовница. И к тому же очень необычная.
14 февраля Сегодня день святого Валентина, шумный пир благословенного птичьего епископа. Темная и белая птицы лежат рядом на кровати. Боже мой, каким милым, пикантным штучкам она уже меня научила: мой клюв уже болит, а крылья ломит. Мы летали, честное слово, клянусь, мы взлетели и устремились ввысь, минуя потолок, который превратился вдруг в легкое облако, и воспарили над землей в золотисто-желтом тумане. Это было торжество плоти, земное воплощение слова. Она призывала своих странных богов с непривычно звучащими именами: Хейтси-эбиб, Ганпутти и Вицлипуцли, а еще четырех архангелов, окружающих мусульманского бога… В этой горячке я снова принялся за сочинение пьесы и занялся театральными делами. Написал несколько строк «Ричарда», и меня охватило отчаяние. Я заставляю себя ненавидеть ее и то, чем мы с ней занимаемся, стараюсь сокрушаться о собственном грехопадении и убеждаю сам себя в том, что если так будет продолжаться и дальше, то мне и вовсе придет конец. Гоню от себя посторонние мысли, пишу про прошлое Англии, ощущая себя беспристрастным летописцем… И все это время меня преследует одно и то же видение — смуглая дама в шелках, фривольно лежащая на диване. Ее слуги украдкой посмеиваются надо мной, над моей худобой и темными кругами под глазами. Я предложил ей встречаться у меня: так будет лучше. В ее спальне (мне все вспоминается август прошлого года) я чувствую себя неуютно: то меня раздражают шаги в коридоре, то вдруг начинает казаться, что запертая дверь вовсе не заперта, а изо всех щелок за
нами подглядывают любопытные глаза. Она сказала, что придет.
25 февраля Деньги-денежки! Моих подарков ей уже недостаточно (а это были рулоны шелка, платье из тафты и полумаска, украшенная бриллиантами)… Уильям Шекспир, преуспевающий деловой человек, дарит своей любовнице золото. Она жалуется, что цены слишком высоки: наверное, из-за прошлогоднего неурожая. А что она предпочитает из еды? Тушеную баранину со специями и жгучим перцем. Odi et ото. Презираю и люблю: Запах ее тела, такой терпкий и сладкий, вызывает во мне отвращение и в то же время сводит с ума. (И все это время бедный король Ричард скачет навстречу своему концу. Я придумал для нее имя — Берберийка: «…на лошади, тобою столь любимой, на лошади, так выхоленной мной!» Ее двуличность задевает меня. Она все еще восхищается Бербеджем, считает его неотразимым. Ну уж нет, этому Болингброку никогда не оседлать мою кобылку.)
4 марта Лежа рядом с ней, на ней, под ней, я любуюсь из-под опущенных век то родинкой на золотисто-смуглой, пахнущей солнцем коже, то каким-нибудь крошечным невыдавленным прыщиком на щеке, рядом с широким приплюснутым носом. Сегодня ее дыхание было кислым из-за слишком большого количества съеденных плиток марципана в сахарной пудре. Ей совсем не хотелось заниматься любовью, но все же она позволила мне сделать это с ней. Сама она лежала неподвижно, лениво жевала сладости и с безразличием взирала на мое безумие. Меня переполняла злоба и ненависть, мне хотелось унизить ее, сбросить на пол и пинать ногами по брюху, словно паршивую суку. Она капризничает, заявляет, что я должен выводить ее в свет, возить по балам, как это делают другие. Но я ревную; я даже не хочу, чтобы она появлялась в «Театре», пусть даже в полумаске и под вуалью, скрывающей ее лицо от нескромных мужских взглядов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75