Видение захватило дух. Борис украдкой скосился на стоящих рядом людей, но по их прежним лицам понял, что это чудо было им недоступно.
Между тем невесомое существо медленно спускалось из-под свода, покрывая ярким светом всех собравшихся в храме. Лёгкое тело колыхалось под напором воздуха от поющих голосов.
Борис понял, что это знамение, причём знамение доброе, укрепившее его веру в то дело, с каким он пришёл в Суздаль. Князь почувствовал прилив силы, почувствовал себя способным совершить невозможное. А ангел тем временем спустился к Иоанну. Тут певчие затянули непременные «иже херувимы» и ангел вдруг поддержал хор, но его божественный тонкий голосок отчётливо выделялся среди прочих. А потом всё кончилось.
После службы краснея, словно провинившийся послушник, Борис рассказал о явлении епископу. Иоанн сразу поверил юноше, он и сам почувствовал во время службы какую-то благодать, но ангела ему увидеть не довелось. Вне всякого сомнения, молодой князь был избран самим господом, а значит, в нём не ошибся ни Дионисий, ни сам Иоанн.
О чуде вскоре узнал весь город. Явление князю ангела многие посчитали добрым знаком, возвещающим скорую победу над мором. Само собой доброе расположение жителей Суздаля к Борису ещё больше окрепло, и теперь его разве что святым не считали, но при встрече всякий кланялся, а то и старался коснуться княжича.
Отслужив долгий совместный молебен, двенадцать подвижников разошлись. Одни отправились вглубь охваченных мором земель, другие решили пойти на север, третьи выбрали для подвигов большие горы на востоке. Борис и Евфимий остались в Суздале, посчитав своим долгом оборонить от чёрной смерти сам древний город. Собственно для этого и пошёл вместе с подвижниками княжич, для этого и направили его сюда отец и Дионисий. Оставалось решить, что же именно необходимо совершить ради благостной цели.
Мысль основать монастырь первой пришла в голову Бориса. Он поведал её Евфимию, заявив, что лучшего ответа на знамение ангела трудно найти. Подвижник согласился, а владыка, когда они обратились к нему за благословением, одобрил выбор. Нашлось ещё несколько желающих присоединиться к нижегородскому подвижнику. В пылу воодушевления Борис и сам решил было принять постриг, и Иоанну стоило не малых усилий отговорить его от такого шага, объяснив, что земля больше нуждается в нём как в князе, нежели как в монахе.
Место под монастырь выбирали тщательно — ведь ему предстояло стать не просто обителью божьих слуг, но и важной частью межи оборонительных сооружений. Поэтому подыскивали место тихое, уединённое, но в то же время полезное с военной точки зрения. После долгих поисков, наконец, нашли севернее Суздаля на высоком берегу Каменки, подходящее поле. Поначалу хотели обойтись без торжественного шествия, уладить дело своими силами, но народ быстро прослышал о великом замысле, так что на зачин нового монастыря собрался почти весь город.
Очертив по земле пределы обители, расставив вешки на местах будущих башен, будущие иноки встали в ожидании. Сгибаясь под тяжестью деревянного креста, вперёд вышел Иоанн. Опытным взглядом епископ выбрал место, где предстояло заложить монастырский храм. Затем при торжественном молчании людей, водрузив крест, затянул молитву. Клир подхватил пение, двинулся к иерарху. Настал черёд Бориса. Взяв, протянутую кем-то лопату, он вонзил её в дёрн, надавил, с хрустом отбирая у земли твёрдый покров. К нему скоро присоединились многие жители города.
Евфимий же занялся другим делом. Дав обет провести в обители остаток жизни, он, прежде всего, вытесал три гробовых камня и лишь после этого принялся сооружать келью.
Строительство первых помещений и небольшой временной церквушки на месте будущего храма заняло, несмотря на помощь многих горожан, около месяца. Всё это время люди ночевали тут же, под открытым небом возле костров, а едва светало, с молитвой принимались за работу. А Бориса переполняло счастье. Основание монастыря стало его первым самостоятельным деянием. Не детской забавой, не выполнением отцовского поручения, а именно собственным предприятием. И от этого в нём кипела греховная с точки зрения церкви, но простительная в его возрасте гордость за самого себя. Он даже забыл о чёрной смерти, об оставшихся в Нижнем Новгороде друзьях, обо всём мимолётном, земном…
К осени Спасо-Преображенский монастырь зажил своей жизнью, а Борис, тепло простившись с Евфимием, собрался в обратный путь.
Моровые земли. Сентябрь, 6860 года.
Некоторые города вымирали до последнего человека, другие только наполовину. Оставшиеся в живых бросали дома, пожитки и уходили. Все дороги были забиты беженцами, несущими зловещие слухи и заразу. По обочинам лежали распухшие чёрные трупы. Их никто не хоронил, люди боялись приближаться к мёртвым, уже зная, что язва может переходить с мёртвого на живого. Правда, они ещё не ведали о способности чёрной смерти передаваться и от живого к живому. А когда узнавали, зачастую становилось уже слишком поздно.
Среди великого исхода, обгоняя повозки и изнеможенных людей, на гнедом коне мчался монах. Тот, кто успевал разглядеть всадника, отмечал его прямую посадку, сильное тело и волевое лицо. Седельные сумки болтались пустыми. Лишь за спиной монаха торчал холщовый свёрток, слишком похожий очертанием на спрятанный меч, чтобы принять его за что-то иное.
Пахомий не ночевал на постоялых дворах и вообще объезжал селения стороной. Он не останавливался возле умирающих и больных, протягивающих руки за последним благословением. Не отвечал на приветствия встречной братии, священников, обдавая пылью и тех, и других.
Лишь однажды Пахомий остановился.
На обочине лежала молодая женщина. Она умерла недавно, и даже чёрная смерть не успела уничтожить её красоты. Как взгляд смог выхватить этот лик, среди сотен других, мелькавших перед глазами, монах так и не понял. Случайность? Пахомий не верил в случай. Немного позже он понял — лицо женщины напомнило ему рано умершую мать.
Рядом с мёртвой сидел мальчик трёх-четырёх лет. Столько же было и самому Пахомию, когда он остался без матери. Несмотря на возраст, ребёнок всё понимал. Но не плакал, не просил помощи, а просто сидел подле женщины с отрешённым взглядом, страшным и непривычным для таких лет. Может быть, она вовсе не мать ему? Может тётка, или крёстная, или соседка, одна-единственная уцелевшая до поры из всей их деревни и подобравшая мальчика?
Пахомий не стал слезать с лошади, не взял мальчишку с собой. Такая мысль посетила его на короткий миг, но, промелькнув, исчезла. Он не мог поставить свою жизнь под угрозу, потому что жизнь эта давно уже не принадлежала ему. Скорее всего, ребёнок умрёт, не сегодня так завтра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Между тем невесомое существо медленно спускалось из-под свода, покрывая ярким светом всех собравшихся в храме. Лёгкое тело колыхалось под напором воздуха от поющих голосов.
Борис понял, что это знамение, причём знамение доброе, укрепившее его веру в то дело, с каким он пришёл в Суздаль. Князь почувствовал прилив силы, почувствовал себя способным совершить невозможное. А ангел тем временем спустился к Иоанну. Тут певчие затянули непременные «иже херувимы» и ангел вдруг поддержал хор, но его божественный тонкий голосок отчётливо выделялся среди прочих. А потом всё кончилось.
После службы краснея, словно провинившийся послушник, Борис рассказал о явлении епископу. Иоанн сразу поверил юноше, он и сам почувствовал во время службы какую-то благодать, но ангела ему увидеть не довелось. Вне всякого сомнения, молодой князь был избран самим господом, а значит, в нём не ошибся ни Дионисий, ни сам Иоанн.
О чуде вскоре узнал весь город. Явление князю ангела многие посчитали добрым знаком, возвещающим скорую победу над мором. Само собой доброе расположение жителей Суздаля к Борису ещё больше окрепло, и теперь его разве что святым не считали, но при встрече всякий кланялся, а то и старался коснуться княжича.
Отслужив долгий совместный молебен, двенадцать подвижников разошлись. Одни отправились вглубь охваченных мором земель, другие решили пойти на север, третьи выбрали для подвигов большие горы на востоке. Борис и Евфимий остались в Суздале, посчитав своим долгом оборонить от чёрной смерти сам древний город. Собственно для этого и пошёл вместе с подвижниками княжич, для этого и направили его сюда отец и Дионисий. Оставалось решить, что же именно необходимо совершить ради благостной цели.
Мысль основать монастырь первой пришла в голову Бориса. Он поведал её Евфимию, заявив, что лучшего ответа на знамение ангела трудно найти. Подвижник согласился, а владыка, когда они обратились к нему за благословением, одобрил выбор. Нашлось ещё несколько желающих присоединиться к нижегородскому подвижнику. В пылу воодушевления Борис и сам решил было принять постриг, и Иоанну стоило не малых усилий отговорить его от такого шага, объяснив, что земля больше нуждается в нём как в князе, нежели как в монахе.
Место под монастырь выбирали тщательно — ведь ему предстояло стать не просто обителью божьих слуг, но и важной частью межи оборонительных сооружений. Поэтому подыскивали место тихое, уединённое, но в то же время полезное с военной точки зрения. После долгих поисков, наконец, нашли севернее Суздаля на высоком берегу Каменки, подходящее поле. Поначалу хотели обойтись без торжественного шествия, уладить дело своими силами, но народ быстро прослышал о великом замысле, так что на зачин нового монастыря собрался почти весь город.
Очертив по земле пределы обители, расставив вешки на местах будущих башен, будущие иноки встали в ожидании. Сгибаясь под тяжестью деревянного креста, вперёд вышел Иоанн. Опытным взглядом епископ выбрал место, где предстояло заложить монастырский храм. Затем при торжественном молчании людей, водрузив крест, затянул молитву. Клир подхватил пение, двинулся к иерарху. Настал черёд Бориса. Взяв, протянутую кем-то лопату, он вонзил её в дёрн, надавил, с хрустом отбирая у земли твёрдый покров. К нему скоро присоединились многие жители города.
Евфимий же занялся другим делом. Дав обет провести в обители остаток жизни, он, прежде всего, вытесал три гробовых камня и лишь после этого принялся сооружать келью.
Строительство первых помещений и небольшой временной церквушки на месте будущего храма заняло, несмотря на помощь многих горожан, около месяца. Всё это время люди ночевали тут же, под открытым небом возле костров, а едва светало, с молитвой принимались за работу. А Бориса переполняло счастье. Основание монастыря стало его первым самостоятельным деянием. Не детской забавой, не выполнением отцовского поручения, а именно собственным предприятием. И от этого в нём кипела греховная с точки зрения церкви, но простительная в его возрасте гордость за самого себя. Он даже забыл о чёрной смерти, об оставшихся в Нижнем Новгороде друзьях, обо всём мимолётном, земном…
К осени Спасо-Преображенский монастырь зажил своей жизнью, а Борис, тепло простившись с Евфимием, собрался в обратный путь.
Моровые земли. Сентябрь, 6860 года.
Некоторые города вымирали до последнего человека, другие только наполовину. Оставшиеся в живых бросали дома, пожитки и уходили. Все дороги были забиты беженцами, несущими зловещие слухи и заразу. По обочинам лежали распухшие чёрные трупы. Их никто не хоронил, люди боялись приближаться к мёртвым, уже зная, что язва может переходить с мёртвого на живого. Правда, они ещё не ведали о способности чёрной смерти передаваться и от живого к живому. А когда узнавали, зачастую становилось уже слишком поздно.
Среди великого исхода, обгоняя повозки и изнеможенных людей, на гнедом коне мчался монах. Тот, кто успевал разглядеть всадника, отмечал его прямую посадку, сильное тело и волевое лицо. Седельные сумки болтались пустыми. Лишь за спиной монаха торчал холщовый свёрток, слишком похожий очертанием на спрятанный меч, чтобы принять его за что-то иное.
Пахомий не ночевал на постоялых дворах и вообще объезжал селения стороной. Он не останавливался возле умирающих и больных, протягивающих руки за последним благословением. Не отвечал на приветствия встречной братии, священников, обдавая пылью и тех, и других.
Лишь однажды Пахомий остановился.
На обочине лежала молодая женщина. Она умерла недавно, и даже чёрная смерть не успела уничтожить её красоты. Как взгляд смог выхватить этот лик, среди сотен других, мелькавших перед глазами, монах так и не понял. Случайность? Пахомий не верил в случай. Немного позже он понял — лицо женщины напомнило ему рано умершую мать.
Рядом с мёртвой сидел мальчик трёх-четырёх лет. Столько же было и самому Пахомию, когда он остался без матери. Несмотря на возраст, ребёнок всё понимал. Но не плакал, не просил помощи, а просто сидел подле женщины с отрешённым взглядом, страшным и непривычным для таких лет. Может быть, она вовсе не мать ему? Может тётка, или крёстная, или соседка, одна-единственная уцелевшая до поры из всей их деревни и подобравшая мальчика?
Пахомий не стал слезать с лошади, не взял мальчишку с собой. Такая мысль посетила его на короткий миг, но, промелькнув, исчезла. Он не мог поставить свою жизнь под угрозу, потому что жизнь эта давно уже не принадлежала ему. Скорее всего, ребёнок умрёт, не сегодня так завтра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86