За первым же поворотом Ройтс остановился и всадил себе двойную дозу «бефорала». Он несколько минут сидел без движения и в его мозгу ворочался разный ассоциативный мусор, который его психика расщепляла так же легко, как поддавалась власти наркотика.
Глава пятая
Ночью Рощинский не сомкнул глаз. «Суслопаров, Суслопаров, — как навязчивое заклинание твердил про себя Владимир Ефимович. — В гробу я тебя видел…Да нет, пожалуй, это ты спишь и видишь меня в гробу…»
Несколько раз он вставал с постели, подходил к двери и долго прислушивался. Потом подступал к окну, забранному шелковой шторой, и там, застыв каменным Буддой, подолгу внимал мельчайшим проявлениям жизни, которая, несмотря ни на что, шевелилась и шебуршала в доме и вовне.
Дважды он снимал с гвоздя «франкот», клал его на согнутые в локтях руки и как малое дитя качал.
Под утро Рощинского сморил сон. Он спал, а рядом, прильнув к бедру, лежал обрез. В случае опасности — откинул одеяло и — стволы в зубы непрошеному гостю…
Рощинский во сне почувствовал сильную загрудинную боль и проснулся. Сердце работало с натугой и частило, словно дятел на сосне. Он долго лежал в темноте и думал о своей никчемной жизни. Она пуста, однообразна и теперь, после налета, еще и очень небезопасна. И как ни странно, последнее обстоятельство немного взбодрило его, влило в жилы изрядную дозу адреналинчика и потому он зажег бра, которое висело над изголовьем и слез с кровати. Пока надевал шлепанцы, прислушивался, но ничего, кроме бешеного тока крови, не расслышал. В первой комнате, куда он пришлепал, увидел маленького мышонка, убегающего под шкаф.
Рощинский подошел к комоду и стал открывать ящики. Он явно что-то искал, для чего ему пришлось выложить все постельное белье. Он нервничал, торопился, руки дрожали, а он, не обращая внимания на боль в сердце, продолжал ворошить то, что с годами накопилось в ящиках. И когда каждый из них был перевернут вверх дном, он понял: то, что он ищет, бесследно исчезло. Видимо, кто-то из грабителей незаметно сумел унести то, что он искал.
Поздним утром он позвонил Авдеевой и договорился с ней об уборке квартиры. Затем нашел в справочнике телефонный номер питомника по разведению сторожевых собак, где ему дали телефон главного кинолога. Однако того на месте не оказалось и Рощинский переключился на поиск какой-нибудь охранной фирмы, которая могла бы оборудовать его жилище сигнализацией.
Ему повезло: такую фирму он нашел довольно быстро, где ему пообещали в течение суток провести не только сигнализацию, но и поставить стальную дверь с «практически непреодолимым ворами замком-пауком». В конце разговора ему назвали сумму, в которую ему обойдется личная безопасность. «Спокойная жизнь этого стоит, » — успокоил себя Толстяк. Но он тут же вспомнил о долге Пуглову с Ройтсом и окончательно понял: как это ни печально, придется прибегнуть к неприкосновенному запасу.
Под вечер он поднялся с дивана, опустил ноги в тапочки и долго сидел в такой позе. Затем, сменив шлепанцы на башмаки, отправился в кладовку.
Когда он вошел в нее ему стало жутко — казалось, дух Ножичка витает над ним.
Рощинский отвалил несколько прокопченных кирпичей, приподнял лежащую под ними асбестовую пластину и перед ним открылся потемневший от старости слой древесных опилок. Он уже вознамерился опустить в них руку, как вдруг заметил на краю углубления необычный клочок бумаги. Он взял его в руки и отошел к оконцу. Однако свет, падающий из него и от двадцатипятиваттовой лампочки не позволял хорошенько рассмотреть находку. Он вернулся в комнату за очками и с ними снова — в кладовку. Сомнений не было — на зеленоватом обрывке отчетливо виднелась часть банковского номера стодолларовой купюры. И как крот, которого ужалила змея, судорожно стал разрывать опилки. И чем глубже он в них проникал, чем чаще ему попадались ошметки долларов. Когда, наконец, он добрался до целлофанового пакета, все еще теплившаяся в нем надежда рухнула окончательно. Пакет и все его содержимое, когда он поднял его над землей, рассыпалось, словно новогоднее конфетти. То, что недавно было солидным капиталом, на глазах превратилось в прах, в никчемную труху.
Отбросив целлофано-бумажное крошево в сторону, он бессмысленно стал разгребать опилки вглубь. Но, к его огромному разочарованию, дальше шел слой желтого песка. Чтобы не взвыть волком, он впился зубами в рукав махрового халата и этот жест отчаянно напомнил ему недавнюю сцену обыска, когда главарь банды грыз себя зубами.
«Потц, шушваль!» — гремел на себя Рощинский. Он схватил старый, позеленевший от времени примус и в сердцах запустил им в блеклое пятно оконца. Но не попал, угодил в стену. Строение вздрогнуло, наверху заунывно запела жестяная кровля. «Старый пень, — клял себя Рощинский, не обращая внимания на ноющую, загрудинную, боль. — Все, мразь, пустил на ветер, как жить будешь?» Он прижался лицом к стене и, как малый ребенок, навзрыд заплакал. Он оплакивал свое бессилие перед свалившимися на него невзгодами.
С огромным трудом добрался до дивана. Он чувствовал себя полностью разбитым, постаревшим на сто лет. Он лежал без движения, похожий на выброшенного на сушу старого кита, беспомощного и одинокого. Но не безвольного. Превозмогая страшную тяжесть во всем теле, он поднялся и направился на кухню, чтобы принять лекарство. Две таблетки «коринфара» и полтаблетки «анаприлина» он запил из чайника, затем накапал в мензурку сорок капель волокардина, подлил водички и тоже влил в себя. И когда лекарства стали понемногу действовать, а боль стала уходить, он позвонил Авдеевой. Попросил придти.
Плохое его самочувствие она восприняла, как очередной приступ стенокардии. Вскипятила чайник, положила к его ногам горячую грелку, на грудь десяток горчичников. Он лежал ко всему безучастный и молил Бога, чтобы тот смилостивился и забрал его к себе.
Авдеева занялась уборкой жилья, а он лежал на диване и с облегчением прислушивался, как сердце освобождается от изнуряющей боли. И настроение стало улучшаться. Безнадежность отступила. Тем более, прибравшись, расставив все по местам, рядом с диваном устроилась Авдеева. Она время от времени щупала у него пульс, гладила по седой круглой голове, брала за руку и говорила, говорила какие-то утешительные слова. «В конце концов не все еще потеряно, — утешал себя Рощинский. — Ведь у меня еще осталось ОНО…» Но он так и не мог, да и не пытался, этому ОНО подыскать истинное определение. С этими мыслями он и заснул, а рядом с ним всю ночь, в придвинутом к дивану кресле, бодрствовала Авдеева.
На следующий день, ближе к обеду, к воротам подкатил «опель», из которого вышли Пуглов с Ройтсом. По-прежнему черно-смоляные волосы Игоря прорезал безукоризненный пробор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52