Костюка этот «ремейк» Лермонтова слегка покоробил, но тут подошли еще два знакомых литератора, и отъезжающие загудели до самого Парижа.
— Это вы, молодежь, довели страну до диктатуры. Вы мечтали о «твердой руке», о возрождении Сталина, — пьяно покачиваясь в такт поезду, витийствовал Антипин.
— Чего сразу валить на нас, — огрызнулся Костюк, разливая по стаканам водку. Он толкнул своего задремавшего соседа, известнейшего тележурналиста Болотова, прославившегося даже в своей среде редкой продажностью. — Привычка стариков обвинять во всех нынешних бедах молодежь адекватна только привычке молодых обвинять в этих же самых бедах стариков. Так ведь, Миша?
— Пошел ты... — буркнуло телесветило и окончательно завалилось на диван Костюка.
— Э, нет, — Симеон Владимирович торжественно помотал перед носом журналиста своим мелким, дамским пальчиком. — Мы-то в свое время хлебнули дерьма тоталитаризма выше головы. Мы рисковали не баксами, а головой. Загреметь в лагеря было легче, чем выпить кружку пива. И это мы довели вас до демократии, своей кровью, своими нервами, своей борьбой, а вы ее профукали.
— Это была не демократия, это хрен знает что, феодализм с элементами первобытного строя. У кого больше — тот и пан. Каждый новый правитель приходил словно царь, отныне и навсегда. После нас хоть потоп, говорил Людовик. После наших царьков скорее останется пустыня.
— И все-таки это вы профукали свою свободу и теперь бежите на Запад, туда, где ее переизбыток, — настаивал прозаик, тщетно пытаясь увернуться от попыток своего соседа, сатирика Апалина, полить его редеющие волосы пивом.
Несмотря на эти бесконечные споры, Костюк с Антипиным почти сдружились, но, к удивлению Егора, по прибытии в столицу Франции старый забулдыга не пригласил его пожить у себя на квартире, даже не назвал свой парижский адрес.
Спустя два месяца они совершенно случайно встретились в одном из парижских «бистро» на бульваре Капуцинов. Костюку показалось, что его собрат по перу выглядит несколько странно. Он был в том же самом легком, не по сезону, плаще и не слишком свежей шляпе. Антипин мелкими глотками пил горячий кофе, лицо его при этом как-то не источало радости и покоя.
— Добрый день, Симеон Владимирович, — вежливо поздоровался Костюк.
— А, Егор Андреич, какая встреча! — обрадовался старый прозаик. — Ну как вам Париж, как вам весь этот Запад? Достаточно прогнил?
— В меру, в меру. Нам еще сгодится. Как вы-то поживаете?
Прозаик сразу поскучнел, со вздохом признался:
— Не очень. С квартирой я пролетел.
— Как это? — ахнул Егор.
— А вот так. Хваленая западная демократия. Пока я жил в Москве, Аннет, моя парижская подруга времен первой эмиграции, отсудила ее в свою пользу как алименты на воспитание сына. Меня даже не поставили в известность. Так что я теперь снимаю номера, деньги идут к концу, преподаватели русской словесности никому здесь не нужны, ну а мыть посуду по ресторанам я уже не потяну. Финита ля комедиа. Ну а вы-то как, нашли работу, жилье?
— Да, я устроился по специальности.
Антипин был поражен.
— Как, где?!
— Все возвращается на круги своя. Реанимируются хорошо вам известные радиостанции «Свобода», «Свободная Европа» и «Голос Америки», идет увеличение штатов и часов вещания. Так что не упустите свой шанс, Симеон Владимирович. Я сейчас еду в Гармиш-Пантеркирхен, могу замолвить про вас словечко шефу редакции.
— Ради бога, Егор Андреич! По гроб жизни буду вам обязан.
* * *
Через полгода четкая скороговорка Симеона Антипина летела по волнам эфира в сторону исторической родины.
— ...И последнее. Западные аналитики всерьез выражают сомнение, что Владимир Сизов когда-либо уже появится на международной сцене. Есть предположения, что хотя он и выжил в катастрофе, но полностью лишился речи и разума и представляет сейчас из себя некую живую куклу. Диктатор и раньше редко появлялся на публике, а после катастрофы мы не услышали из его уст ни слова. Предполагают, что его друзья Соломин и Сазонтьев могут использовать Сизова как номинального главу Временного Военного Совета в игре против новых его членов, прежде всего Ждана и Малахова. Вы слушали радиостанцию «Свобода» из Мюнхена, с вами был Симеон Антипин.
За тысячи километров от Мюнхена Сизов усмехнулся и выключил приемник. Привычку слушать «чужие» голоса он приобрел в больнице, с интересом анализируя всю ту муть, что выливали «вещатели». Его позабавило, что на Западе однокашников называют Триумвиратом, причем его именуют Диктатором, а Соломина и Сазонтьева соответственно Премьером и Главковерхом. Почему-то ему вспомнилось, как неделю назад он первый раз после аварии появился в зале заседаний Временного Военного Совета. На его месте сидел Сазонтьев, говоривший что-то резкими, отрывистыми фразами. Лицо у него было сосредоточенное и деловое. Но, увидев входящего Сизова, он расплылся в детской улыбке, засмеялся и, сорвавшись с места, кинулся к Владимиру. И он, и остальные члены Временного Военного Совета минут десять тискали его в своих объятиях, Соломин даже прослезился. Как никогда ранее Сизов почувствовал, что он действительно уважаем, любим и нужен этим людям.
Поднявшись с кресла, Владимир, прихрамывая, прошелся по комнате, остановился около камина, отхлебнул из бокала красное грузинское вино, а затем нажал кнопку вызова.
— Найдите мне Фокина, — велел он адъютанту.
Через две минуты его соединили с главным идеологом страны.
— Ты где сейчас? — спросил Сизов.
— В Останкино, а что?
— Да время уже второй час, думал, ты спишь.
— Нет, работы слишком много. Я заночую тут.
— Ты что же, Андрей, не докладываешь, что меня на Западе начали потихоньку списывать со счетов, а?
— Ну это же полная ерунда.
— Не скажи. У тебя брифинг завтра?
— Да, как обычно, по пятницам. Сказать что-нибудь по этому поводу?
— Не надо. А вообще-то, про что будешь говорить?
— Про Югославию. Сейчас это главное.
— Хорошо, я послушаю.
Положив трубку, Сизов задумался о судьбе бывшего журналиста. Человек сугубо штатский, Фокин неожиданно оказался гораздо большим ястребом, чем даже некоторые члены Временного Военного Совета. На Западе его часто сравнивали с Сусловым и даже с Победоносцевым. Став главным рупором правительства, Фокин подмял под себя прежде всего телевидение, руководя двумя основными каналами. Это отнимало колоссально много времени, и чаще всего Андрею приходилось ночевать в Останкино. На всю жизнь Сизов запомнил несколько основополагающих тезисов своего штатского друга из скромной брошюры с броским название «Идиотизм демократии».
«... Сам по себе принцип демократии абсурден именно властью массы, толпы. Это право тупого торжества серости и ограниченности над горсткой прогрессивно настроенных граждан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89