Он читал записи здешних миссионеров, запертых непогодой среди гниющих стен миссии, когда зеленая мохнатая плесень пожирает все — от постельного белья до требника. Ничего, говорил он себе, это просто дождь, всего-навсего дождь.

* * *
Он услышал его ранним утром — тысячи крохотных ножек, шорох по тростниковой крыше, стук по пальмовым листьям. И, несмотря на этот стук, вокруг царила странная тишина. Сначала он даже не понял, в чем дело, потом сообразил — смолкли пилы и молотки мириадов насекомых, из ночи в ночь сверлившие ему череп…
Он проглотил свой кофе (маленькая слабость, от которой так трудно отказаться) и взялся за лопату. Нужно отвести воду от часовни, подумал он. И от хижин. И от госпиталя. Проклятые язычники, дезертировали и бросили его один на один с демоном…
Нет, все-таки осталась одна птица. До чего же странно она кричит. Будто плачет. Или нет?
Он осторожно вертел головой, пытаясь определить, откуда исходит голос. Потом распрямил ноющую спину и шагнул в часовню.
Она распласталась по полу и впрямь, как большая птица — или летучая мышь. Черное одеяние по подолу заляпано красной глиной, плечи трясутся.
— Мэри, — сказал он тихонько, — Мэри, дитя мое!
Она вскочила, обратив к нему бледное заплаканное лицо. Пальцы перебирают четки.
— Отец мой… — она всхлипнула, — я хочу исповедаться.
— Я к твоим услугам, дочь моя, — он вздохнул, — но может, ты просто… по-человечески… так в чем дело?
Внезапно она бросилась ему на шею, охватив ее руками, и вновь отчаянно зарыдала.
— Он даже не смотрит на меня!
Если она больше не невеста Бога, то кто возьмет ее теперь? — вспомнил он. А вслух сказал:
— Молодой Глан?
— Да. Он все время рассказывает мне, как она красива, эта его Элейна, какого она хорошего воспитания, швейцарский пансион и все такое, и умеет держаться, и…
Сестра Мэри, подумал он, нехороша собой, да и чему тут удивляться — подкидыш, должно быть, прачка или служанка из господского дома принесла ее под двери приюта, бедное заблудшее создание… Похоже, в ней проснулась кровь ее заблудшей матери, и как не вовремя! Впрочем, это всегда бывает не вовремя!
— Я уже говорил тебе, он, конечно, никакой не Глан, — медленно и неторопливо сказал отец Игнасио, — насколько я помню, так звали героя романа — модного, — его бросила возлюбленная, и он разочаровался в людях и удалился от мира…
— Ну и что? — пылко сказала Мэри, — какая разница!
— Когда человек называет себя другим именем, это должно что-то означать. В данном случае, это означает, что он отрекся от своей прежней жизни и теперь посвятил себя страданию, так?
— Ну да… — она прижала руки к груди.
— Нет. Он просто больше не способен любить женщину. Дагор убивает мужское начало. Остальное — ложь. Та или иная.
— А что же правда?
— Не знаю, — отец Игнасио покачал головой, — возможно, он просто хочет, чтобы его оставили в покое. Страсти внешнего мира не доходят до него.
— Тогда, — Мэри отчаянно вцепилась в его рукав, — Я не верю, что не может быть способа… должен быть…
— Ну так молись, чтобы Господь указал его, — сурово сказал отец Игнасио, — и не забивай себе голову дурными страстями.
Она виновато потупилась.
— Это все дождь, — сказала она наконец, — от него трудно дышать…
— Да, — согласился он, — это все дождь.

* * *
— Он уже может ходить, белый господин.
Старик черным пальцем указал на молодого Глана, который деловито забивал в липкую землю покосившиеся колья ограды.
— Я пытался расспросить его, зачем он шел сюда, — задумчиво проговорил отец Игнасио, — но он не говорит.
— Возможно, дагор не хочет… Они теперь — одно. Он больше не человек, этот белый. Дай ему уйти.
Мэри, подумал отец Игнасио. И черный тут же сказал:
— И для девушки так будет лучше. Ты чужой тут. Ты не знаешь эти места. Там, дальше, болота. Знаешь, кто там живет?
— Крокодилы, — пожал плечами отец Игнасио, — что с того… Я видел крокодилов.
— Иногда, — очень тихо сказал старик, — оттуда, с болот дует желтый ветер. И тогда люди в деревнях начинают болеть лихорадкой…
— Ну, да… — согласился он.
— И однажды желтый ветер касается их разума. Мягко, нежно… Тогда они встают со своих циновок и уходят. Они идут, и бросаются в болото. Тонут там. Но потом, несколько дней спустя, они восстают из воды. С тех пор они уже не люди.
— Никогда про такое не слышал.
— У них белые глаза, — веско припечатал старик.
Магия смерти, подумал он. Магия падали.
— Их можно вызвать. Наши нгомбо это умеют.
— Ваши нгомбо — язычники. И поклоняются демонам.
— Да, — легко согласился старик, — и очень страшным демонам. Очень могущественным. Только…
— Да?
— Никто из них, никогда не будет поклоняться дагору. Если человек с дагором приходит в деревню, наши нгомбо его не изгоняют. Они велят людям покинуть деревню. И уходят сами.
— А что потом бывает с теми, кто носит дагора?
— Рано или поздно, — сказал старик, — они тоже уходят. Дагор уводит их. Он знает одно такое место.
— Какое?
— Никто не знает. Только дагор. Этот, ваш белый, тоже шел туда. Запретное место.
— Их гнездо? — спросил отец Игнасио, — их дом?
— Никто не знает. Только дагор.
— Откуда они вообще берутся? Как человек принимает в себя дагора?
— А ты не знаешь, белый человек?
— Нет, — покачал головой отец Игнасио.
— И я не знаю. Только тот, кто готов. Тот знает.
Мэри бежала к ним, подобрав полы своего монашеского одеяния.
— Отец Игнасио, — задыхаясь, пролепетала она, — там…

* * *
— Наша трапеза скудна, — сказал отец Ингасио, — но мы рады разделить ее с вами.
— Мы можем прибавить к ней кое-что, святой отец, — сказал новоприбывший. — Томпсон — великолепный охотник.
У него были холодные серые глаза и седые виски. Великолепный экземпляр белой расы, платье и душа застегнуты на все пуговицы, что бы ни случилось.
— Сейчас пост, — сухо сказал отец Игнасио, — впрочем, для странствующих возможны и послабления. А вы ведь странствуете…
— Да, — улыбнулась женщина, — и довольно долго.
Прекрасная женщина, прекрасная пара этому лорду Аттертону, спутница знаменитого путешественника, с виду хрупкая, на деле крепкая и сильная. Отец Игнасио покосился на сестру Мэри. Эта, напротив, выцвела, сжалась и побледнела, точно моллюск в раковине монашеских одежд. Я и забыл, до чего же бедняжка нехороша собой, ведь мне не с кем было ее сравнивать.
Словно отвечая его мыслям, сестра Мэри торопливо поднялась.
— Я отнесу еду туда, в госпиталь?
Он рассеянно кивнул. С тех пор, как пришли новые люди, молодой Глан так и не вышел из-за больничных стен. Что ж, его можно понять.
Шея женщины была как стебель цветка над распахнутым воротом рубахи. Отец Игнасио отвел глаза.
Я уже стар, — торопливо подумал он, словно мысль о старости могла принести успокоение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19