Какие-то совершенно пьяные девицы с удивительно знакомыми телевизионными лицами в воде пытались хватать его за руки и за ноги:
– Эй, мальчик, не хочешь любви?
Где он эту видел? Одна – вроде певица, которая с Ордашевским поет. Или диктор с седьмого телеканала? А другая?..
В версальских декорациях мягким клавесином и скрипками струился Моцарт. От белоснежных декольте было больно глазам, как от альпийских снегов при ярком солнце, хоть светозащитные очки надевай.
Игорю был тесноват бархатный камзол. Обтягивающие панталоны, идиотские белые чулки и еще парик напудренный и неприятно пахнущий. Но девчонки, которых неизвестно откуда понадоставал шустрый порученец Махновского, были просто великолепны. Неужели в Москве так много грудастых барышень, которым корсеты из китового уса точно доктор прописал?
– Слушай, Махновский, – обратился изумленный Игорь к своему приятелю, который теперь помахивал шпагой капитана королевских мушкетеров с осыпанным бриллиантами эфесом, – послушай, неужели за большие деньги в Москве ты теперь можешь все? И этих телевизионных барышень из редакции «Новостей» раздеть догола и в бассейн запустить, и любую народную артистку к стриптизному шесту приставить?
– Не будь таким наивным, Игорек, – осклабился Махновский, – за очень большие бабки я всю Москву, да не то что Москву, всю Россию раком поставлю.
– Почти верю, – отозвался Игорь.
– Почти? – хмыкнул Махновский. – Почти? Да если надо, я любую приму Большого или Мариинского в следующий раз привезу, и та нам голого лебедя под Сен-Санса тут станцует как миленькая.
И Игорь вдруг поверил. Поверил и представил себе, что за миллион, или за пять миллионов, или за десять – за сумму, которая для Махновского при его теперешних денежных потоках будет совершенно незначительной, любая прима Большого театра сможет…
Он вдруг вспомнил ту новеллу австрийского писателя, что в детстве произвела на него сильнейшее впечатление, не столько возбудив юное сексуальное воображение, сколько поколебав веру в чистоту красоты, изначально присущую невинному детскому сознанию. Там рассказывалось о порядочной, благопристойной, интеллигентной молодой женщине. С мужем она была приглашена на вечеринку к одному богатому и холостому австрийцу. И вот за игрой в карты, когда муж этой дамы сильно проигрался, хозяин дома вдруг изъявил желание увидеть обнаженную грудь благопристойной женщины. И за одно мгновение такого стриптиза предложил огромную по тем временам сумму. И женщина расстегнула блузку.
– Не веришь? – спросил пьяный Махновский.
– Верю, – ответил Игорь, – ве-е-ерю в тебя… – И пьяно запел старую песню из старого кино про войну на свой лад: – Верю в тебя, в дорогую подругу мою, эта вера, б…, от пули меня, от снайперской пули киллера спасала-а-а…
И вдруг, прекратив петь, сказал твердо, глядя Махновскому в глаза:
– Не трогай, б…, нашего Мариинского театра, а то в морду, а то в морду дам за балет, ведь должно же быть что-то святое!
– И я в тебя верю, – миролюбиво улыбнулся Махновский, – потому как ты же у нас вроде как дурак, хоть и банкир, ты же к психотерапевтам после секса бегаешь…
– Вот-вот, а ты и не искушай, черт! Ты же ведь черт? Я же тебя раскусил, – хитро прищурился Игорь.
– Да ладно тебе, – отмахнулся Махновский, – гляди лучше, какие декольте! Хочешь вон ту сисястенькую?
***
До зала с Иваном Грозным никто из гостей добраться уже не смог. К шести утра в павильоне Версаля творилась полная чума. Ноздри гостей пылали, переполненные дармовым кокаином, а желудки уже давно не принимали ни виски, ни текилы, ни шампанского…
Полуголые музыканты в напудренных париках наяривали на скрипках то «Семь-сорок», то «Smoke on the water». По-разному раздетые гости танцевали в обнимку с девушками в одних корсетах из китового уса на холеных телах московской среднерусской породы.
– Завтра я в Швейцарию на конгресс улетаю, – сказал Махновский. – Ты тут еще повеселись, а я баиньки.
***
Кто веселился, а кто и работал. Предстояло великое действо: объединить два супер-шоу современности в одно. Пускай на один только раз, но в какое…
Шоу Зарайского и его Ирмы Вальберс на один раз соединить с «Русским свадебным марафоном» Дюрыгина.
Пока задача была поставлена так, чтобы объединить на один раз, но этот один раз должен был прозвучать и отдаться эхом. Да таким эхом, чтобы народ, тот, что жует макароны перед своими телевизорами, позабыл бы и о фигурном катании, и о боксе, и о цирке со звездами…
Не всякий раз увидишь такое шоу, где разбираться будут не подставные якобы родственники и соперники, как на прочих уже надоевших шоу, а самые настоящие соперники-соперницы, да еще и звезды первой останкинской величины.
Так что Зарайский работал вовсю. И Розочка, что теперь неотступно везде следовала везде за ним, была самым лучшим стимулятором его креативной деятельности.
Розочка, хоть с виду и простая татарочка из Бугульмы, а остроумия где-то набралась, нахваталась. Даром что работала на Джона, с большими и важными людьми общалась. Это она, лаская напряженные Мотины чресла и иногда отрываясь от них, жарко говорила: «Стимулирую твой мозг, милый мой Мотя… – И с деланной наивностью, снизу вверх глядя на своего возлюбленного, поясняла свою гениальную догадку: – Ведь и головка, и голова – это почти одно и то же?»
И стимуляции головки не прошли даром. Зарайский сыпал перед шефом новыми идеями, будто это не Дюрыгин был у них на телеканале главным генератором креатива, а он – душка Мотя.
– Миша, серийное тиражирование похожих шоу со временем приедается, – говорил Зарайский, сидя в кабинете главного.
…Зарайский отлично выглядел. Загорелый, окрепший, он даже как-то по-хорошему огрубел за месяцы, проведенные на корабле.
– Тебе теперь бы бородка под морского волка пошла, – пошутил Дюрыгин, встретив его в предбаннике кабинета главного у вечно вожделенной секретарши Оленьки, – можешь работать теперь под мачо, тебе пойдет.
Понятное дело, теперь пришла и настала очередь Дюрыгину бояться и ревновать: маятник любви главного качнулся теперь в другую сторону. Полгода назад Дюрыгин Зарайского подсидел, а теперь Зарайского Миша гораздо чаще принимает у себя в кабинете, так что трепещи, Дюрыгин, еще не известно, чья в конце концов возьмет!
– …Ну, так и что предлагаешь, Мотя? – спросил главный. – Ясен пень, что одна программа, даже самая хорошая, рано или поздно приедается.
– За редким исключением, – уточнил Мотя, – вот к примеру КВН…
– Ну, у нас с Дюрыгиным не КВН, а РСМ, то есть «Русский свадебный марафон», – уточнил главный, – и шоу хоть только вот с первого сентября началось, рейтинги хорошие, но мы должны смотреть на перспективу.
– Вот я и говорю, – важно откинувшись в казенном итальянском кресле, продолжил Мотя, – в череде программ нового шоу надо устраивать усиливающие внимание зрителя ударные программы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Эй, мальчик, не хочешь любви?
Где он эту видел? Одна – вроде певица, которая с Ордашевским поет. Или диктор с седьмого телеканала? А другая?..
В версальских декорациях мягким клавесином и скрипками струился Моцарт. От белоснежных декольте было больно глазам, как от альпийских снегов при ярком солнце, хоть светозащитные очки надевай.
Игорю был тесноват бархатный камзол. Обтягивающие панталоны, идиотские белые чулки и еще парик напудренный и неприятно пахнущий. Но девчонки, которых неизвестно откуда понадоставал шустрый порученец Махновского, были просто великолепны. Неужели в Москве так много грудастых барышень, которым корсеты из китового уса точно доктор прописал?
– Слушай, Махновский, – обратился изумленный Игорь к своему приятелю, который теперь помахивал шпагой капитана королевских мушкетеров с осыпанным бриллиантами эфесом, – послушай, неужели за большие деньги в Москве ты теперь можешь все? И этих телевизионных барышень из редакции «Новостей» раздеть догола и в бассейн запустить, и любую народную артистку к стриптизному шесту приставить?
– Не будь таким наивным, Игорек, – осклабился Махновский, – за очень большие бабки я всю Москву, да не то что Москву, всю Россию раком поставлю.
– Почти верю, – отозвался Игорь.
– Почти? – хмыкнул Махновский. – Почти? Да если надо, я любую приму Большого или Мариинского в следующий раз привезу, и та нам голого лебедя под Сен-Санса тут станцует как миленькая.
И Игорь вдруг поверил. Поверил и представил себе, что за миллион, или за пять миллионов, или за десять – за сумму, которая для Махновского при его теперешних денежных потоках будет совершенно незначительной, любая прима Большого театра сможет…
Он вдруг вспомнил ту новеллу австрийского писателя, что в детстве произвела на него сильнейшее впечатление, не столько возбудив юное сексуальное воображение, сколько поколебав веру в чистоту красоты, изначально присущую невинному детскому сознанию. Там рассказывалось о порядочной, благопристойной, интеллигентной молодой женщине. С мужем она была приглашена на вечеринку к одному богатому и холостому австрийцу. И вот за игрой в карты, когда муж этой дамы сильно проигрался, хозяин дома вдруг изъявил желание увидеть обнаженную грудь благопристойной женщины. И за одно мгновение такого стриптиза предложил огромную по тем временам сумму. И женщина расстегнула блузку.
– Не веришь? – спросил пьяный Махновский.
– Верю, – ответил Игорь, – ве-е-ерю в тебя… – И пьяно запел старую песню из старого кино про войну на свой лад: – Верю в тебя, в дорогую подругу мою, эта вера, б…, от пули меня, от снайперской пули киллера спасала-а-а…
И вдруг, прекратив петь, сказал твердо, глядя Махновскому в глаза:
– Не трогай, б…, нашего Мариинского театра, а то в морду, а то в морду дам за балет, ведь должно же быть что-то святое!
– И я в тебя верю, – миролюбиво улыбнулся Махновский, – потому как ты же у нас вроде как дурак, хоть и банкир, ты же к психотерапевтам после секса бегаешь…
– Вот-вот, а ты и не искушай, черт! Ты же ведь черт? Я же тебя раскусил, – хитро прищурился Игорь.
– Да ладно тебе, – отмахнулся Махновский, – гляди лучше, какие декольте! Хочешь вон ту сисястенькую?
***
До зала с Иваном Грозным никто из гостей добраться уже не смог. К шести утра в павильоне Версаля творилась полная чума. Ноздри гостей пылали, переполненные дармовым кокаином, а желудки уже давно не принимали ни виски, ни текилы, ни шампанского…
Полуголые музыканты в напудренных париках наяривали на скрипках то «Семь-сорок», то «Smoke on the water». По-разному раздетые гости танцевали в обнимку с девушками в одних корсетах из китового уса на холеных телах московской среднерусской породы.
– Завтра я в Швейцарию на конгресс улетаю, – сказал Махновский. – Ты тут еще повеселись, а я баиньки.
***
Кто веселился, а кто и работал. Предстояло великое действо: объединить два супер-шоу современности в одно. Пускай на один только раз, но в какое…
Шоу Зарайского и его Ирмы Вальберс на один раз соединить с «Русским свадебным марафоном» Дюрыгина.
Пока задача была поставлена так, чтобы объединить на один раз, но этот один раз должен был прозвучать и отдаться эхом. Да таким эхом, чтобы народ, тот, что жует макароны перед своими телевизорами, позабыл бы и о фигурном катании, и о боксе, и о цирке со звездами…
Не всякий раз увидишь такое шоу, где разбираться будут не подставные якобы родственники и соперники, как на прочих уже надоевших шоу, а самые настоящие соперники-соперницы, да еще и звезды первой останкинской величины.
Так что Зарайский работал вовсю. И Розочка, что теперь неотступно везде следовала везде за ним, была самым лучшим стимулятором его креативной деятельности.
Розочка, хоть с виду и простая татарочка из Бугульмы, а остроумия где-то набралась, нахваталась. Даром что работала на Джона, с большими и важными людьми общалась. Это она, лаская напряженные Мотины чресла и иногда отрываясь от них, жарко говорила: «Стимулирую твой мозг, милый мой Мотя… – И с деланной наивностью, снизу вверх глядя на своего возлюбленного, поясняла свою гениальную догадку: – Ведь и головка, и голова – это почти одно и то же?»
И стимуляции головки не прошли даром. Зарайский сыпал перед шефом новыми идеями, будто это не Дюрыгин был у них на телеканале главным генератором креатива, а он – душка Мотя.
– Миша, серийное тиражирование похожих шоу со временем приедается, – говорил Зарайский, сидя в кабинете главного.
…Зарайский отлично выглядел. Загорелый, окрепший, он даже как-то по-хорошему огрубел за месяцы, проведенные на корабле.
– Тебе теперь бы бородка под морского волка пошла, – пошутил Дюрыгин, встретив его в предбаннике кабинета главного у вечно вожделенной секретарши Оленьки, – можешь работать теперь под мачо, тебе пойдет.
Понятное дело, теперь пришла и настала очередь Дюрыгину бояться и ревновать: маятник любви главного качнулся теперь в другую сторону. Полгода назад Дюрыгин Зарайского подсидел, а теперь Зарайского Миша гораздо чаще принимает у себя в кабинете, так что трепещи, Дюрыгин, еще не известно, чья в конце концов возьмет!
– …Ну, так и что предлагаешь, Мотя? – спросил главный. – Ясен пень, что одна программа, даже самая хорошая, рано или поздно приедается.
– За редким исключением, – уточнил Мотя, – вот к примеру КВН…
– Ну, у нас с Дюрыгиным не КВН, а РСМ, то есть «Русский свадебный марафон», – уточнил главный, – и шоу хоть только вот с первого сентября началось, рейтинги хорошие, но мы должны смотреть на перспективу.
– Вот я и говорю, – важно откинувшись в казенном итальянском кресле, продолжил Мотя, – в череде программ нового шоу надо устраивать усиливающие внимание зрителя ударные программы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61