— Да, — вздохнул Николаенко. — Помню, тогда почти никто не верил в будущее этой страны. А вы его сделали. Вы, молодые. И мне по-человечески интересно понять, как вам это удалось…
«По-человечески». Евгений замаскировал нервный смешок за хрустальной стенкой бокала. И какого черта он, Жека, не послал тогда всю компанию подальше, когда им взбрело в голову вести при нем дискуссии и даже продемонстрировать в действии ту программу… Палыч — железный мужик. Он не ослабит хватки, пока не узнает всего.
Солнце уже просвечивало сквозь нижние ветви дубов; Ниночка склонила голову на плечо Анны Сергеевны. Человек в растянутой футболке, радушный хозяин и глава семейства, смотрел на гостя. Не в упор, а чуть-чуть искоса, напряженно повернув голову.
Нет, показалось. Не может быть, чтобы в этих прищуренных глазах, знакомых каждому по предвыборным плакатам…
Страх?
— А бодибилдингом вы занялись уже потом?
Они шли вдвоем через сумеречный лес, в тишине стрекотали насекомые и шуршали листья под ногами. И даже Ниночка приглушила свой канареечный голосок.
— Да. Врачи сказали, что я не смогу бегать после такого разрыва связок, то есть не сумею развивать нормальную скорость, а для футболиста это приговор. Пришлось сменить вид спорта. Как видите, удалось кое-чего достичь…
— Папа много рассказывал о вас…
Она шагала медленно, запрокинула в повороте голову, ловя его взгляд. Полуоткрытый маленький ротик, россыпь веснушек. Забыла вынуть из-за уха увядший одуванчик, и серый в полумраке закрывшийся цветок при каждом шаге подскакивал у нее на щеке. И распахнутые, совершенно влюбленные глаза…
Дочка самого Николаенко. Евгений усмехнулся. И ведь папа, кажется, не против.
— Он и вправду восхищается вами: силой характера, деловыми качествами… Способностью безошибочно выбрать верный путь в жизни — это ведь не каждому дано.
…Он ожидал гораздо худшего. Однако жесткий допрос в какой-то момент разом превратился в удивительно теплый, душевный разговор; и теперь, прогуливаясь с дочерью Палыча в сторону автостоянки, Евгений готов был поверить, что допрос ему почудился по глупой мнительности. И вообще, вполне вероятно, этот странный вечер был попросту смотринами.
Почему бы и нет? Может, Ниночка как-то увидела его, красивого и мускулистого, в рекламном буклете или в телепередаче… Спортивный инструктор? Но зато в каком престижном клубе! А Владимиру Николаенко по имиджу поддерживать молодых, идущих по жизни верным путем. Особенно выпускников МИИСУРО. Особенно перед самыми выборами.
Меньше месяца — и ты зять Президента. Стоит подумать.
— Так странно — мы с вами из одного института… — тихо сказала Ниночка. — Только сейчас там совсем неинтересно. Это в ваше время в «Миссури» учились такие люди! Тот же Андрей Багалий… Вы дружили с Андреем?
— С ним все дружили. Очень обаятельный был парень… хотя вообще-то ничего особенного. А что?
Ниночка взяла его за руку. Притормозила, заставила остановиться. Стремительно темнело, Евгений уже не различал зрачков в ее глазах.
— Я вам скажу, — прошептала почти неслышно. И наивно, по-детски: — Только никому-никому, хорошо?
Пожал плечами, кивнул.
— У папы есть внутренняя социологическая служба. Люди, которым он платит за правду, понимаете? Так вот, они говорят, что Багалий может победить его… уже на этих выборах. И даже, возможно, в первом туре. Он не верит, конечно… Но он боится.
— Ерунда, — убежденно, совершенно искренне сказал Евгений.
Ниночкина ладонь была маленькая и прохладная. Эта ладошка с неожиданной силой удержала его, когда он хотел двинуться дальше. В кронах дубов звучно и вкрадчиво прошелестел ветер. Романтическая беседа в вечернем майском лесу. О политике. Впрочем, эта канарейка, выросшая под папиным крылом, вряд ли умеет говорить о чем-то ещё.
— А знаете, мне самой иногда… страшно. Его лицо на бигбордах. И выступление вчера было по второму каналу… Вы говорите — обаятельный парень. А по-моему, в его обаянии что-то нечеловеческое. Как будто перехлестнуло через край — и зависло в воздухе, против всех законов. Он всегда был такой?
— Не знаю. — Евгений все-таки зашагал вперед, не выпуская ее руки. — Слава говорила, не всегда…
— Звенислава?
Чуть не до крови закусил губу. Отпустил Ниночкину руку; нет, стряхнул ее, как стряхивают насекомое. Он не собирался говорить о НЕЙ. Так нелепо, вдруг, ни с того ни с сего. Ведь за все время он ни разу не позволил себе по-настоящему о ней вспомнить. Давно пережил, скомкал и выкинул в контейнер, как пачку из-под стероидов.
— Я просто… — испуганно забормотала Ниночка. — Она же выступала по регионам с концертами в поддержку Багалия, и они вместе учились, вот я и подумала… Звенислава. Она когда-то любила его, правда?
— Ничего она его не любила.
Евгений сам не знал, как оно вырвалось — нелепое, мальчишеское, назло врагам. И пришлось объясниться, и с каждым словом, как ни странно, становилось легче:
— Она умела убедить себя в чем угодно… Потом, позже, точно так же вбила себе в голову, что любит меня. Между прочим, была моей первой женщиной… Но все это быстро кончилось — потому что уже прошла зима. Не понимаете? И никто не поймет, ведь Звенислава — символ нации, запредельный успех, самый что ни на есть правильный жизненный выбор. Но я все чаще думаю, ЧТО бы выяснилось, если приложить к ней ту программу Влада…
— Что?
На поясе мелодично запела мобила. Странно: телефон молчал весь день, и Евгений был уверен, что отключил его. Бросил мимолетный взгляд на определитель номера: «определению не поддается». Ладно.
— Слушаю.
— Здравствуй, Жека, это Руслан.
— Руслан?..
Понадобилось несколько длинных секунд, чтобы сосредоточиться и вспомнить. Но…
— Извини, что отвлекаю, — голос в трубке звучал так, словно они виделись буквально вчера, — у вас тут приятная прогулка… Я просто хотел попросить тебя, Жека: не болтай. Не распускай понапрасну язык, хорошо?.. Ну, счастливо.
Евгений медленно отвел трубку от уха и, как лунатик, долго держал на вытянутой руке, прежде чем повесить назад на пояс. Ерунда какая-то. За пять лет в «Миссури» они не сказали друг другу и пятнадцати слов. После института ни разу нигде не пересеклись; удивительно, что ему, Евгению, вообще удалось… И как это понимать?
— Что-нибудь случилось? — робко чирикнула Ниночка.
Он вздохнул — а, к черту! — повернулся, молча взял в ладони ее удивленное лицо и наклонился к губам.
ЮЛИЯ, первый курс
Невозможно читать Джойса, когда над ухом взахлеб обсуждают, кто с кем целовался и сколько стоит какая шмотка. А в Джойсе восемьсот с лишним страниц. Он один остался из списка литературы, и Антонина Филипповна поставила мне автомат с условием, чтобы я прочла до следующего семестра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117