И в этом, пожалуй, их косвенная польза, — даже и великая . Я говорю только польза , а никак, конечно, не заслуга… Пожар может иногда принести ту пользу, что новое здание будет лучше и красивее прежнего; но нельзя же ставить это в заслугу ни неосторожному жильцу, ни злонамеренному поджигателю». И Леонтьев со всей убежденностью говорит о «неизбежности нового социалистического феодализма» (c. 423, 424), который остановит или хотя бы замедлит в России мощную устремленность к «смешению» и «однородности», то есть к гибели: «Без строгих и стройных ограничений… русское общество, и без того довольно эгалитарное по привычкам257, помчится быстрее всякого другого (курсив мой. — В. К. ) по смертному пути всесмешения» (c. 684).
Благодаря усилиям либеральных врагов Константина Леонтьева широчайшую известность приобрели его слова (многие только их и знают из всего наследия мыслителя!): «… надо подморозить хоть немного Россию, чтобы она не «гнила»…» (c. 246), — слова, которые понимают как призыв к всемерному ужесточению власти царя и Церкви.
Слова эти написаны в 1880 году и, возможно, Леонтьев вкладывал в них тогда именно такой смысл. Но определенное упрочение самодержавной власти при Александре III, после убийства 1 марта 1881 года его отца, в конечном счете «разочаровало» мыслителя. В 1887 году (ровно за тридцать лет до 1917-го) он писал — явно не без глубокого сомнения: «Будем надеяться , что теперешнее движение русской мысли, реакционное , скажем прямо, движение — не эфемерно…»(c. 440). А в 1891 году, незадолго до кончины, Константин Николаевич «кается»:
«Сознаюсь, — мои надежды на культурное будущее России за последнее время стали все более и более колебаться… теперь, когда… в реакции этой живешь — и видишь все-таки, до чего она неглубока и нерешительна, поневоле усомнишься и скажешь себе: «только-то?»…» (c. 675).
Но надежды на то, что грядущий социализм (а не «традиционная» российская власть) «подморозит» Россию, которая в противном случае будет «гнить», не оставляла Леонтьева до конца.
Если же этого не произойдет, остается еще «выход», о коем за полгода до своей кончины Леонтьев написал В.В.Розанову: «Вообще же полагаю, что китайцы назначены завоевать Россию, когда смешение наше (с европейцами и т.п.) дойдет до высшей своей точки…» (Константин Леонтьев. Письма к Василию Розанову. — London, 1981, c. 83).
Это может показаться ироническим парадоксом мыслителя, однако не следует недооценивать его прозорливость. Леонтьев предвидел еще в 1880 году, что «если бы русский народ доведен был преступными замыслами, дальнейшим подражанием Западу или мягкосердечным потворством (все это имело место к 1917 году. — В. К. ) до состояния временного безначалия (читай — Временного правительства. — В. К. ), то именно те крайности и те ужасы, до которых он дошел бы со свойственным ему молодечеством, духом разрушения и страстью к безумному пьянству, разрешились бы опять по его же собственной воле такими суровыми порядками, каких мы еще и не видывали, может быть!» (там же, c. 281)
Поначалу «собственную волю» нелегко было устремить к наведению «суровых порядков», и очень существенную роль сыграли в ходе гражданской войны так называемые «интернациональные отряды», в которые, в частности, входили десятки тысяч приехавших ранее в Россию на заработки китайцев; они, например, в составе 10-й Красной армии подавляли восстание донских казаков, что нашло отражение в «Тихом Доне»…
Ныне достаточно широко распространено убеждение, что социализм-коммунизм окончательно погубил Россию… Правда, наиболее серьезные приверженцы этого убеждения делают подчас очень многозначительные «оговорки». Так, истинный и последовательный антикоммунист Михаил Назаров, с презрением воспринимающий завывания «перевернувшихся» вчерашних членов КПСС, говорил еще в 1990 году о семидесятилетнем социалистическо-коммунистическом периоде истории России:
«Необходимо увидеть в национал-большевизме — патриотизм, в покорности угнетению — терпеливость и жертвенность, в ханжестве — целомудрие и нравственный консерватизм, в коллективизме — соборность, и даже в просоциалистических симпатиях — стремление к справедливости и антибуржуазность как отказ от преобладания материалистических целей в жизни» (Назаров Михаил. Историософия Смутного времени. — М., 1993, с. 123).
Есть достаточные основания полагать, что если бы за Февралем 1917-го не последовал Октябрь (хотя вообще-то он явно был неизбежен) , сегодня нельзя было бы утверждать что-либо подобное: Назаров в сущности говорит post factum, в 1990 году, о том же, о чем Леонтьев говорил ante factum — в 1890-м…
В связи с этой «темой» не могу не упомянуть о по-своему удивительном признании, сделанном в 1990-х годах известным писателем Олегом Васильевичем Волковым (1900-1996). Это красивый и обладавший редкостной духовной силой человек, выросший в высококультурной и благополучной дворянской семье, в феврале 1928 года был арестован ГПУ и обрел свободу лишь в апреле 1955-го! В своем повествовании о пережитом «Погружение во тьму» (издано в 1987 году в Париже и в 1989-м в Москве) он предстал как непримиримейший антикоммунист. Впрочем, я знал о его категорическом неприятии всего, что совершалось в стране после 1917 года, с первой же встречи с ним в 1964-м. При любом нашем разговоре он не скрывал свою поистине жгучую ненависть ко всему связанному с Революцией и созданным ею строем. Дабы показать всю силу этой ненависти, достаточно, думаю, сообщить, что Олег Васильевич однажды резко «отчитал» меня за высокую оценку поэзии Некрасова, поскольку она причастна Революции…
Однако не так давно писатель Г.П.Калюжный, который в последний период жизни О.В.Волкова был его постоянным собеседником и помощником, прямо-таки поразил меня своим сообщением. Оказывается, перед своей кончиной Олег Васильевич, говоря о том, что по-прежнему ненавидит «коммунистическую власть», вместе с тем признал необходимость «скрепы» или «колпака», которыми эта власть «удерживала» слишком уязвимую, слишком хрупкую Россию…
Разумеется, вокруг очерченной выше проблемы возможны долгие и острые споры, но одно, надо думать, ясно: проблема социализма в России, как любят сейчас выражаться, «неоднозначна», — и притом в высшей степени неоднозначна…
* * *
И надо прямо сказать, что в 1917 году Россия в точном смысле слова выбрала (всецело свободно выбрала) социализм: почти 85 процентов голосов на выборах в Учредительное собрание получили партии, выступавшие против частной собственности на основные «средства производства», — прежде всего на землю — то есть социалистические партии.
Мне, конечно, возразят сегодня, что у власти-то оказались не социалистические партии вообще, а совершившие насильственный переворот узурпаторы-большевики, между тем как народ был за эсеров (социалистов-революционеров), получивших преобладающее большинство голосов на выборах в Учредительное собрание, которое поэтому было разогнано большевиками после первого же его заседания 5(18) января 1918 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180
Благодаря усилиям либеральных врагов Константина Леонтьева широчайшую известность приобрели его слова (многие только их и знают из всего наследия мыслителя!): «… надо подморозить хоть немного Россию, чтобы она не «гнила»…» (c. 246), — слова, которые понимают как призыв к всемерному ужесточению власти царя и Церкви.
Слова эти написаны в 1880 году и, возможно, Леонтьев вкладывал в них тогда именно такой смысл. Но определенное упрочение самодержавной власти при Александре III, после убийства 1 марта 1881 года его отца, в конечном счете «разочаровало» мыслителя. В 1887 году (ровно за тридцать лет до 1917-го) он писал — явно не без глубокого сомнения: «Будем надеяться , что теперешнее движение русской мысли, реакционное , скажем прямо, движение — не эфемерно…»(c. 440). А в 1891 году, незадолго до кончины, Константин Николаевич «кается»:
«Сознаюсь, — мои надежды на культурное будущее России за последнее время стали все более и более колебаться… теперь, когда… в реакции этой живешь — и видишь все-таки, до чего она неглубока и нерешительна, поневоле усомнишься и скажешь себе: «только-то?»…» (c. 675).
Но надежды на то, что грядущий социализм (а не «традиционная» российская власть) «подморозит» Россию, которая в противном случае будет «гнить», не оставляла Леонтьева до конца.
Если же этого не произойдет, остается еще «выход», о коем за полгода до своей кончины Леонтьев написал В.В.Розанову: «Вообще же полагаю, что китайцы назначены завоевать Россию, когда смешение наше (с европейцами и т.п.) дойдет до высшей своей точки…» (Константин Леонтьев. Письма к Василию Розанову. — London, 1981, c. 83).
Это может показаться ироническим парадоксом мыслителя, однако не следует недооценивать его прозорливость. Леонтьев предвидел еще в 1880 году, что «если бы русский народ доведен был преступными замыслами, дальнейшим подражанием Западу или мягкосердечным потворством (все это имело место к 1917 году. — В. К. ) до состояния временного безначалия (читай — Временного правительства. — В. К. ), то именно те крайности и те ужасы, до которых он дошел бы со свойственным ему молодечеством, духом разрушения и страстью к безумному пьянству, разрешились бы опять по его же собственной воле такими суровыми порядками, каких мы еще и не видывали, может быть!» (там же, c. 281)
Поначалу «собственную волю» нелегко было устремить к наведению «суровых порядков», и очень существенную роль сыграли в ходе гражданской войны так называемые «интернациональные отряды», в которые, в частности, входили десятки тысяч приехавших ранее в Россию на заработки китайцев; они, например, в составе 10-й Красной армии подавляли восстание донских казаков, что нашло отражение в «Тихом Доне»…
Ныне достаточно широко распространено убеждение, что социализм-коммунизм окончательно погубил Россию… Правда, наиболее серьезные приверженцы этого убеждения делают подчас очень многозначительные «оговорки». Так, истинный и последовательный антикоммунист Михаил Назаров, с презрением воспринимающий завывания «перевернувшихся» вчерашних членов КПСС, говорил еще в 1990 году о семидесятилетнем социалистическо-коммунистическом периоде истории России:
«Необходимо увидеть в национал-большевизме — патриотизм, в покорности угнетению — терпеливость и жертвенность, в ханжестве — целомудрие и нравственный консерватизм, в коллективизме — соборность, и даже в просоциалистических симпатиях — стремление к справедливости и антибуржуазность как отказ от преобладания материалистических целей в жизни» (Назаров Михаил. Историософия Смутного времени. — М., 1993, с. 123).
Есть достаточные основания полагать, что если бы за Февралем 1917-го не последовал Октябрь (хотя вообще-то он явно был неизбежен) , сегодня нельзя было бы утверждать что-либо подобное: Назаров в сущности говорит post factum, в 1990 году, о том же, о чем Леонтьев говорил ante factum — в 1890-м…
В связи с этой «темой» не могу не упомянуть о по-своему удивительном признании, сделанном в 1990-х годах известным писателем Олегом Васильевичем Волковым (1900-1996). Это красивый и обладавший редкостной духовной силой человек, выросший в высококультурной и благополучной дворянской семье, в феврале 1928 года был арестован ГПУ и обрел свободу лишь в апреле 1955-го! В своем повествовании о пережитом «Погружение во тьму» (издано в 1987 году в Париже и в 1989-м в Москве) он предстал как непримиримейший антикоммунист. Впрочем, я знал о его категорическом неприятии всего, что совершалось в стране после 1917 года, с первой же встречи с ним в 1964-м. При любом нашем разговоре он не скрывал свою поистине жгучую ненависть ко всему связанному с Революцией и созданным ею строем. Дабы показать всю силу этой ненависти, достаточно, думаю, сообщить, что Олег Васильевич однажды резко «отчитал» меня за высокую оценку поэзии Некрасова, поскольку она причастна Революции…
Однако не так давно писатель Г.П.Калюжный, который в последний период жизни О.В.Волкова был его постоянным собеседником и помощником, прямо-таки поразил меня своим сообщением. Оказывается, перед своей кончиной Олег Васильевич, говоря о том, что по-прежнему ненавидит «коммунистическую власть», вместе с тем признал необходимость «скрепы» или «колпака», которыми эта власть «удерживала» слишком уязвимую, слишком хрупкую Россию…
Разумеется, вокруг очерченной выше проблемы возможны долгие и острые споры, но одно, надо думать, ясно: проблема социализма в России, как любят сейчас выражаться, «неоднозначна», — и притом в высшей степени неоднозначна…
* * *
И надо прямо сказать, что в 1917 году Россия в точном смысле слова выбрала (всецело свободно выбрала) социализм: почти 85 процентов голосов на выборах в Учредительное собрание получили партии, выступавшие против частной собственности на основные «средства производства», — прежде всего на землю — то есть социалистические партии.
Мне, конечно, возразят сегодня, что у власти-то оказались не социалистические партии вообще, а совершившие насильственный переворот узурпаторы-большевики, между тем как народ был за эсеров (социалистов-революционеров), получивших преобладающее большинство голосов на выборах в Учредительное собрание, которое поэтому было разогнано большевиками после первого же его заседания 5(18) января 1918 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180