Приветствуя завершение начавшегося в 1921 году периода НЭП, Бухарин заявил, что «мы переживаем другой крутой перелом (выделено самим Бухариным. — В. К. ) с чрезвычайным обострением классовой борьбы… Обострение классовой борьбы идет по широкому фронту и в городе и в деревне: экономика, политика, наука, искусство, религия, философия, быт, школа — повсюду набухли противоречия социальных сил… повсюду началось усиленное продвижение пролетарских отрядов. Но наиболее отчаянная борьба идет именно в деревне. Здесь быстро и победоносно развивается антикулацкая революция» (выделено Бухариным). И так как кулак «оказывает бешеное сопротивление», с ним «нужно разговаривать языком свинца».
Главное здесь даже не в том, что Бухарин предлагает расстреливать «кулаков», ибо он никогда не был ни «защитником кулаков», каким его — для окончательной дискредитации — объявляли Троцкий, Зиновьев и Каменев, а позднее Сталин (прием, типичный для любой политической борьбы), ни даже «защитником крестьянства», какового в нем простодушно хотели видеть, например, некоторые крестьянские писатели есенинского круга, готовые даже забыть уничтожающую бухаринскую статейку о Есенине, появившуюся совсем недавно — в начале 1927 года…
Главным в полемике Бухарина со Сталиным, продолжавшейся с января до ноября 1929 года, был тезис о том, что «чрезвычайные меры в отношении крестьянства ведут к катастрофе, к гибели Советской власти». При этом Бухарин постоянно ссылался на Ленина, который в своих последних статьях (конец 1922 — начало 1923 года) не раз повторял, что раскол с крестьянством «был бы губителен для Советской республики» (см., например, известный бухаринский доклад в январе 1929 года «Политическое завещание Ленина»). Но это было чисто догматическим переносом ленинского положения семилетней давности в совершенно иную ситуацию. С лета 1917-го до весны 1921 года страна пережила эпоху всеобщего крестьянского бунта, являвшего самую грозную опасность для власти209, однако к 1929 году положение в деревне было совершенно другим, и проведение коллективизации вызвало слабое и локальное (в сравнении с периодом 1917-1921 годов) сопротивление, — в частности, потому, что так называемые «бедняки», которых власть в предшествующие годы всячески поддерживала, без каких-либо понуканий осуществляли и «раскулачивание», и создание колхозов (поскольку в период НЭП каждый крестьянин мог получить достаточный земельный надел, «бедняками» к концу 1920-х годов оказались в значительной мере те, кто не были склонны к упорному труду и питали ненависть к «крепким» хозяевам).
Бухарина, повторяю, волновала вовсе не судьба крестьянства, а его возможный сокрушительный бунт против большевистской власти, и поскольку к февралю 1930 года стало ясно, что такого бунта не предвидится, вчерашний оппонент Сталина оптимистически воспел «крутой перелом» в своей только что цитированной статье «Великая реконструкция». Бухарину было, разумеется, неудобно просто повторить данную ранее сталинскую формулу «Великий перелом», но он использовал в своей статье и слово «перелом» (с другим эпитетом), и определение «великая» (с другим определяемым).
Ныне пытаются доказывать, что подобные суждения Бухарина были вынужденными (то есть он в тактических целях лгал), что на самом деле он оставался последовательным противником коллективизации. Так, американский биограф Бухарина Стивен Коэн, даря мне в 1989 году свою книгу о нем, недоуменно спрашивал, почему я не являюсь поклонником этого деятеля — «защитника русского крестьянства». Но допустим даже, что цитированная статья «Великая реконструкция» была тактическим ходом. Однако в 1934 году в своем докладе о поэзии на 1-м съезде советских писателей Бухарин сказал о Есенине как поэте «с мужицко-кулацким естеством»: «Его настоящее поэтическое нутро было наполнено ядом отчаяния перед новыми фазисами великого переворота»210, то есть прежде всего коллективизацией. Говорить об этом в докладе о поэзии было, без сомнения, необязательно, и Бухарин здесь выразил, конечно же, свои действительные представления о «великом перевороте» (или «переломе»), сложившиеся несколько позже, чем сталинские, но все-таки уже к концу 1929 года. Очевидно, и Бухарин убедился в необходимости и «плодотворности» этого переворота, — что и выразилось в его статье «Великая реконструкция» (февраль 1930-го).

* * *
Обратимся к еще одному из известных «сталинских решений» — теперь уже в сфере внешней политики — «пакту» с Гитлером, заключенному 23 августа 1939 года. Этот «пакт» оценивался и как «мудрое» сталинское решение, предопределившее в конечном счете возникновение «второго фронта», и, напротив, как крайне недальновидное (приведшее к тяжелейшим поражениям в 1941-м) и «позорное» (союз с фашистами). Но и в данном случае к разговору об оценке я обращусь позже, в соответствующей главе этого сочинения. Сейчас меня интересует другое. Обе оценки — и позитивная, и негативная — обычно исходят из того, что «пакт» был выражением неожиданной личной инициативы Сталина, который ранее — это очевидно — выступал как непримиримый противник германского фашизма.
И на этот раз — как в переходе к коллективизации — может поразить быстрота кардинальной смены политики. На всем протяжении тридцатых годов Сталин самым резким образом выступал против германского фашизма (точнее, национал-социализма). И еще 10 марта 1939 года, менее чем за пять месяцев до пресловутого «пакта», он издевательски говорил в докладе на XVIII съезде партии о, по его выражению, «фашистских заправилах» Германии, которые «раньше, чем ринуться в войну, решили известным образом обработать общественное мнение, т.е. ввести его в заблуждение, обмануть его. Военный блок Германии и Италии против интересов Англии и Франции в Европе? Помилуйте, какой же это блок. „У нас“ всего-навсего безобидная „ось Берлин — Рим“, т.е. некоторая геометрическая фигура насчет оси»211; и т.п.
Далее Сталин сказал, что «войну ведут государства-агрессоры, всячески ущемляя интересы неагрессивных государств, прежде всего Англии, Франции, США, а последние пятятся назад и отступают, давая агрессорам уступку за уступкой» (c. 609).
Через пять дней, 15 марта 1939 года, германская армия, словно подкрепляя положения сталинского доклада, захватила Прагу, хотя известное Мюнхенское соглашение от 29 сентября 1938 года между Англией и Францией и, с другой стороны, Германией и Италией вроде бы гарантировало чешский суверенитет…
Реальную подоплеку тогдашнего хода событий выявил, например, видный английский историк Лиддел Гарт, книга которого «История Второй мировой войны» (1970) признана одним из лучших исследований предмета. Он сообщает о том, что стало известно значительно позже;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180