Он поднял рог и сказал:
– Выпьем за тех, кого жизнь обидела так же, как нас, за тех, кто ищет правду и справедливость! – Он передал рог Лухуми.
– За униженных и обездоленных и за то, чтоб они добились справедливости! – резко отчеканил Лухуми, сурово обвел единственным глазом сидящих вокруг и осушил рог. Наполнив его снова, он передал его Гогии. Тот взял рог и низко опустил голову.
– Каков у нас царь, таковы и бары, – после некоторого молчания медленно заговорил Карума. – Какую управу мог найти Гогия у царя? Его и близко не подпустили к нему, и он вернулся домой ни с чем. В деревне он сговорился с друзьями и, улучив время, поджег барскую усадьбу, а потом ушел в лес. Так что же, по-твоему, не должен был он мстить? – опять спросил Карума, настойчиво требуя у Лухуми ответа.
Лухуми молчал. Он не мог больше ни слушать, ни говорить, не мог больше оставаться здесь. Его трясло, как в лихорадке, и лицо покрылось мертвенной бледностью. Лухуми встал, смахнул с одежды крошки и каким-то виноватым голосом проговорил тихо:
– Спасибо вам – мне нужно ехать.
– Куда же ты, Лухуми? – спросил Карума.
– Домой, – не оборачиваясь, ответил Лухуми и зашагал прочь.
– А что у тебя осталось дома, несчастный! – чуть слышно молвил Карума, сдерживая вздох.
– Прощайте, живите с миром! – обратился ко всем Лухуми, уже сидя на коне и снимая шапку.
– Будь здоров и ты, Лухуми! – ответили ему.
– Если мы понадобимся тебе, ты всегда найдешь нас в этом лесу, Лухуми! – встав с места, крикнул ему вдогонку Карума Наскидашвили.
Лухуми въехал в Велисцихе. Навстречу ему двигалось огромное стадо: лошади, коровы, волы медленно плелись по дороге между плетнями. Позади скакали погонщики.
Завидев коня Лухуми, лошади заржали, сгрудились вокруг него, остановились. Лухуми с удивлением узнал свой скот. Большерогая белолобая корова впереди стада ласково замычала, узнав хозяина, и длинным шершавым языком принялась облизывать своего теленка.
– В чем дело, Лексо, куда ты гонишь мое стадо? – спросил Лухуми одного из погонщиков.
– Да господин приказал… – ответил Лексо смущенно.
– Какой такой господин?
– Эристави Бакур.
– Кто ему дал право распоряжаться моей скотиной?
– Не знаю, Лухуми, нам приказали, мы и гоним; велят – погоним обратно… – И он наклонился поближе к Лухуми: – Нас только что паренек нагнал, говорит, твоей матери плохо. Поторопись, может, живую застанешь…
Кровь отлила от лица Лухуми. Только сейчас он заметил прижавшегося к плетню Тандо. Тот всхлипывал и закрывал глаза рукой. Потом сорвался с места и побежал к деревне.
– Куда же ему поспеть, горемыке, говорят, умерла уже… – проговорил второй погонщик чуть слышно.
У Лухуми потемнело в глазах, он натянул поводья и двинулся на стоявших перед ним стеной животных. Хлопая бичами, погонщики старались очистить для него путь.
Лухуми подъехал к дому. Во дворе толпился народ. Лестница и балкон были забиты людьми. Лухуми спешился.
Увидев его, женщины стали кричать и причитать еще громче. Когда Лухуми подошел к ореховому дереву, все замолчали, расступились, давая ему дорогу. Он неподвижно застыл на месте. С толстого сука свисала веревочная петля, а под ней валялась опрокинутая скамья.
Лухуми бросился к дому, одним духом взбежал по лестнице.
На балконе, на широкой тахте покоилась его мать, такая маленькая, высохшая. Выражение боли и обиды застыло на ее строгом лице.
Лухуми подошел к тахте и как подкошенный упал на колени. Он прижался головой к материнской груди и зарыдал. Он плакал и стонал, словно влекомый на заклание бык, безысходно, безнадежно, и женщины скорбно причитали, вторя ему. Мужчины отворачивались, не в силах сдержать слез.
– Уведите его, пусть придет в себя! – произнес кто-то негромко.
– Оставьте, пусть поплачет! Кого еще ему оплакивать, кроме матери… Ни детей, ни родни, жену отняли, друзья покинули!
Одна мать и была только у него, всю жизнь она отдала ему и умерла, не вынеся его горя. В страданиях и муках произвела Кетеван на свет божий сына. Без поддержки, без помощи поставила его на ноги. Как радовалась она, когда ему улыбнулось счастье и он завел свое хозяйство, как любила и лелеяла его жену! Она безропотно переносила все обиды. И за всю жизнь, полную страданий, она не удостоилась даже благодати умереть на своей кровати, по-человечески. В исступлении, в отчаянии и одиночестве, всеми покинутая, покончила она с собой…
Соседи подняли Лухуми, отвели в сторону, стали успокаивать, утешать, как могли.
Лухуми рукавом утирал слезы.
Жутко было смотреть на его обезображенное ранами и горем лицо. Его усадили на скамью, окружили и рассказали обо всем, что произошло.
Когда царь увез из дому Лилэ, Кетеван лежала больная. Соседи ухаживали за ней, привели лекаря. Она поправилась, поднялась с постели и отправилась искать невестку. Как говорится, обула железные лапти, взяла в руки железный посох и дошла до царского дворца. Но ее не допустили к царю, не нашла она справедливости, ни с чем вернулась домой и снова принялась за хозяйство, чтобы не угас огонь в очаге сына. Тут пришла весть, что Лухуми брошен в темницу, а эристави Бакур распустил слух, будто он изменил царю и отечеству и никогда больше не вернется домой. Бакур и сам поверил в свою выдумку, забрал себе виноградники Лухуми, а сегодня утром его управляющий угнал к себе весь скот Мигриаули. Кетеван пыталась защитить добро сына, но все было напрасно…
Лухуми молча слушал. Дверь в гостиную была открыта, и, когда он поднял голову, взгляд его скользнул по оружию, красовавшемуся на стене. На спускающемся со стены ковре висели оленьи рога, кольчуга Лухуми, его меч и щит, лук и колчан со стрелами. Лухуми задержал на них взгляд. В мыслях его промелькнули разбойники из Гомборского леса, и снова услышал он вопрос Карумы Наскидашвили: "Значит, нужно было убить? Значит, нужно было расправиться? Значит, нужно было отомстить?!"
– Нужно было убить… Нужно было расправиться, отомстить!.. – чуть слышно проговорил Лухуми. Резким движением он поднялся, выпрямился во весь свой богатырский рост и мрачно усмехнулся.
Соседи молча переглянулись: тронулся, должно быть, несчастный, и что тут удивительного!
Лухуми не спеша прошел в гостиную, снял со стены боевые доспехи, неторопливо облачился в них и вышел на балкон.
Соседи удивленно глядели на вооружившегося не ко времени Лухуми.
Лухуми извлек из-за пазухи набитый деньгами кисет, кинул его на скамью и обратился к соседям:
– Нет сил у меня заниматься похоронами. Возьмите эти деньги и устройте моей матери достойное погребение. Коли она не удостоилась блаженной кончины, пусть уж почиет достойно… Священника приведу я сам…
Лухуми медленно вышел, на лестнице ускорил шаг, вскочил на коня и с места пустил его вскачь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– Выпьем за тех, кого жизнь обидела так же, как нас, за тех, кто ищет правду и справедливость! – Он передал рог Лухуми.
– За униженных и обездоленных и за то, чтоб они добились справедливости! – резко отчеканил Лухуми, сурово обвел единственным глазом сидящих вокруг и осушил рог. Наполнив его снова, он передал его Гогии. Тот взял рог и низко опустил голову.
– Каков у нас царь, таковы и бары, – после некоторого молчания медленно заговорил Карума. – Какую управу мог найти Гогия у царя? Его и близко не подпустили к нему, и он вернулся домой ни с чем. В деревне он сговорился с друзьями и, улучив время, поджег барскую усадьбу, а потом ушел в лес. Так что же, по-твоему, не должен был он мстить? – опять спросил Карума, настойчиво требуя у Лухуми ответа.
Лухуми молчал. Он не мог больше ни слушать, ни говорить, не мог больше оставаться здесь. Его трясло, как в лихорадке, и лицо покрылось мертвенной бледностью. Лухуми встал, смахнул с одежды крошки и каким-то виноватым голосом проговорил тихо:
– Спасибо вам – мне нужно ехать.
– Куда же ты, Лухуми? – спросил Карума.
– Домой, – не оборачиваясь, ответил Лухуми и зашагал прочь.
– А что у тебя осталось дома, несчастный! – чуть слышно молвил Карума, сдерживая вздох.
– Прощайте, живите с миром! – обратился ко всем Лухуми, уже сидя на коне и снимая шапку.
– Будь здоров и ты, Лухуми! – ответили ему.
– Если мы понадобимся тебе, ты всегда найдешь нас в этом лесу, Лухуми! – встав с места, крикнул ему вдогонку Карума Наскидашвили.
Лухуми въехал в Велисцихе. Навстречу ему двигалось огромное стадо: лошади, коровы, волы медленно плелись по дороге между плетнями. Позади скакали погонщики.
Завидев коня Лухуми, лошади заржали, сгрудились вокруг него, остановились. Лухуми с удивлением узнал свой скот. Большерогая белолобая корова впереди стада ласково замычала, узнав хозяина, и длинным шершавым языком принялась облизывать своего теленка.
– В чем дело, Лексо, куда ты гонишь мое стадо? – спросил Лухуми одного из погонщиков.
– Да господин приказал… – ответил Лексо смущенно.
– Какой такой господин?
– Эристави Бакур.
– Кто ему дал право распоряжаться моей скотиной?
– Не знаю, Лухуми, нам приказали, мы и гоним; велят – погоним обратно… – И он наклонился поближе к Лухуми: – Нас только что паренек нагнал, говорит, твоей матери плохо. Поторопись, может, живую застанешь…
Кровь отлила от лица Лухуми. Только сейчас он заметил прижавшегося к плетню Тандо. Тот всхлипывал и закрывал глаза рукой. Потом сорвался с места и побежал к деревне.
– Куда же ему поспеть, горемыке, говорят, умерла уже… – проговорил второй погонщик чуть слышно.
У Лухуми потемнело в глазах, он натянул поводья и двинулся на стоявших перед ним стеной животных. Хлопая бичами, погонщики старались очистить для него путь.
Лухуми подъехал к дому. Во дворе толпился народ. Лестница и балкон были забиты людьми. Лухуми спешился.
Увидев его, женщины стали кричать и причитать еще громче. Когда Лухуми подошел к ореховому дереву, все замолчали, расступились, давая ему дорогу. Он неподвижно застыл на месте. С толстого сука свисала веревочная петля, а под ней валялась опрокинутая скамья.
Лухуми бросился к дому, одним духом взбежал по лестнице.
На балконе, на широкой тахте покоилась его мать, такая маленькая, высохшая. Выражение боли и обиды застыло на ее строгом лице.
Лухуми подошел к тахте и как подкошенный упал на колени. Он прижался головой к материнской груди и зарыдал. Он плакал и стонал, словно влекомый на заклание бык, безысходно, безнадежно, и женщины скорбно причитали, вторя ему. Мужчины отворачивались, не в силах сдержать слез.
– Уведите его, пусть придет в себя! – произнес кто-то негромко.
– Оставьте, пусть поплачет! Кого еще ему оплакивать, кроме матери… Ни детей, ни родни, жену отняли, друзья покинули!
Одна мать и была только у него, всю жизнь она отдала ему и умерла, не вынеся его горя. В страданиях и муках произвела Кетеван на свет божий сына. Без поддержки, без помощи поставила его на ноги. Как радовалась она, когда ему улыбнулось счастье и он завел свое хозяйство, как любила и лелеяла его жену! Она безропотно переносила все обиды. И за всю жизнь, полную страданий, она не удостоилась даже благодати умереть на своей кровати, по-человечески. В исступлении, в отчаянии и одиночестве, всеми покинутая, покончила она с собой…
Соседи подняли Лухуми, отвели в сторону, стали успокаивать, утешать, как могли.
Лухуми рукавом утирал слезы.
Жутко было смотреть на его обезображенное ранами и горем лицо. Его усадили на скамью, окружили и рассказали обо всем, что произошло.
Когда царь увез из дому Лилэ, Кетеван лежала больная. Соседи ухаживали за ней, привели лекаря. Она поправилась, поднялась с постели и отправилась искать невестку. Как говорится, обула железные лапти, взяла в руки железный посох и дошла до царского дворца. Но ее не допустили к царю, не нашла она справедливости, ни с чем вернулась домой и снова принялась за хозяйство, чтобы не угас огонь в очаге сына. Тут пришла весть, что Лухуми брошен в темницу, а эристави Бакур распустил слух, будто он изменил царю и отечеству и никогда больше не вернется домой. Бакур и сам поверил в свою выдумку, забрал себе виноградники Лухуми, а сегодня утром его управляющий угнал к себе весь скот Мигриаули. Кетеван пыталась защитить добро сына, но все было напрасно…
Лухуми молча слушал. Дверь в гостиную была открыта, и, когда он поднял голову, взгляд его скользнул по оружию, красовавшемуся на стене. На спускающемся со стены ковре висели оленьи рога, кольчуга Лухуми, его меч и щит, лук и колчан со стрелами. Лухуми задержал на них взгляд. В мыслях его промелькнули разбойники из Гомборского леса, и снова услышал он вопрос Карумы Наскидашвили: "Значит, нужно было убить? Значит, нужно было расправиться? Значит, нужно было отомстить?!"
– Нужно было убить… Нужно было расправиться, отомстить!.. – чуть слышно проговорил Лухуми. Резким движением он поднялся, выпрямился во весь свой богатырский рост и мрачно усмехнулся.
Соседи молча переглянулись: тронулся, должно быть, несчастный, и что тут удивительного!
Лухуми не спеша прошел в гостиную, снял со стены боевые доспехи, неторопливо облачился в них и вышел на балкон.
Соседи удивленно глядели на вооружившегося не ко времени Лухуми.
Лухуми извлек из-за пазухи набитый деньгами кисет, кинул его на скамью и обратился к соседям:
– Нет сил у меня заниматься похоронами. Возьмите эти деньги и устройте моей матери достойное погребение. Коли она не удостоилась блаженной кончины, пусть уж почиет достойно… Священника приведу я сам…
Лухуми медленно вышел, на лестнице ускорил шаг, вскочил на коня и с места пустил его вскачь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90