Но она продолжала подмигивать, и я понял, что дамочка тренируется в десятимерных крендельных указаниях, или как там эта здешняя хрень называется.
Мунчайлд заговорила – ноющим тоном, который тут освоила.
– Вот опять ты, Пол, думаешь только членом , и этим портишь себе всю жизнь.
Я слишком устал, чтобы оспаривать ошибочные представления Мунчайлд о текущих событиях. Притом что в какой-то степени она была близка к правде.
Внезапно меня осенило. Я живу в цепочке Маркова.
Цепочкой Маркова называют любую последовательность, в которой следующий номер или действие полностью определяет текущее состояние системы, независимо от последовательности состояний системы в прошлом. Это правило избавляет от прошлой истории, но такая последовательность часто заканчивается тупиком: неизбежными циклами периодического повторения.
Неужели и я обречен на нечто подобное? Неужели мне придется вечно повторять свои недавние ошибки?
В этот миг, прервав ход моих оптимистических размышлений, из сумрака вышел Чарни. В руке он держал нечто, похожее на связку обгорелых палочек.
– Это ужин, твой и твоих товарищей, Болван. Пожалуйста, жуйте как можно менее энергично.
Я взял одну палочку.
– Что это?
– Печеный песчаный червь, еда. Если бы сегодня вечером нам не удалось собрать достаточно Максвелловых Демонов, чтобы развести костер, пришлось бы есть червей сырыми.
68
Лучший среди бабочкианцев
Следующие несколько недель мы ходили в школу.
Сначала мы, трое неумех, голышом сидели на песке и следили за циклами движений учителя, которые нам нужно было запомнить. По прошествии нескольких дней, когда это надоело до чертиков, учитель позволил нам на пробу сделать несколько уродливых жестов.
Я беспрекословно подчинялся и усердствовал, надеясь получить в будущем достаточно свободы, чтобы со временем освободить левую руку и, метнув йо-йо, перенести нас отсюда к чертям в ближайший червоточный проход. Циркуляция крови в связанной невидимыми нитями руке оставалась нормальной, но рука по-прежнему не двигалась. В один из дней я заметил, что квадратики вшей под моей кожей превратились в рекурсивные кривые в соответствии со здешними условиями. Когда я показал это Мунчайлд, она воскликнула: «Здорово! Прямо как на Карнаби-стрит!» Но сколько я ни пытался, никак не мог освоить изгибы, приседания и уклонения, которым нас учили подражать. А главное, я не мог освоить плавный переход одних хаос-отклоняющих движений в другие.
Мои слабые неловкие потуги неизменно приводили к долгосрочным возмущениям и повреждениям, если только их не успевали поспешно нейтрализовать старшие. Обычно мне сразу же предлагали сесть на место и следить за остальными.
Как я заметил, Мунчайлд вела себя так, словно посещала танцкласс, и добилась приличных успехов.
– Вот, смотри, Пол, я дерево на ветру...
Но главной звездой среди учеников, как ни странно, оказался Барашек.
Тощий и долговязый гиландец, который на родине был своим злейшим врагом, потому что по недомыслию мог напороться на всякий низкий сук и разбить голову о любую балку, здесь весьма преуспевал, поскольку интуитивно чувствовал, когда от него требовалось быть усидчивым, когда надрывать живот, а когда следовало изобразить недоумение, словно страдаешь запором. Очень скоро он закончил начальное обучение и перешел в старший класс, а мы с Мун так и остались в приготовишках.
Однажды вечером, поглощая наш обычный ужин из пустынной живности, я спросил Барашка, каким образом ему удалось так быстро продвинуться в учебе. (Мы говорили на английском, который он шустро осваивал.)
– Трудно объяснить. Мне это кажется естественным. Всю свою жизнь в Десяти Зубрах я никуда не мог пробиться. Я то и дело разбивал обо что-то голову, или едва не отрезал палец, или срывал ноготь. Надо мной всегда смеялись.
– Но здесь ты никогда не скучаешь по благам цивилизации?
Слушая себя, я не мог поверить, что называю цивилизацией местечко, где исконные аборигены живут фактически по законам неолита.
– Почти не скучаю. Конечно, еда могла бы быть получше, но я никогда не отличался аппетитом. И друзей у меня там почти не осталось. Нет, здесь мне гораздо больше нравится. Местные люди добры ко мне и даже хвалят. Здесь нет ничего, обо что можно порезаться, и к тому же, э-э-э...
– О чем ты? Дай-ка догадаюсь. Какая-то девчонка строит тебе глазки? Или лучше сказать «строит глаз»?
Барашек вдруг ужасно смутился и разозлился.
– Не смей смеяться над Пит-Джен, а то я...
– Успокойся, парень! Она симпатичная девушка.
– Хорошо, но не будем больше об этом...
– Если ты замолвишь за меня словечко перед Чарни, чтобы он освободил мне руку, я тебя век не забуду.
Барашек выщелкнул в воздух козявку.
– Посмотрим, что я смогу сделать...
В тот же вечер, прежде чем уснуть, я обратился к кальвиниям, которые после приключения внутри урагана заскучали и занимались чем-то своим. Они ответили очень быстро, не успел я облечь свои мысли в слова.
– Вычеркнуть Барашка из списка пец-попутчиков?
– Считай, сделано!
69
В губке
По прошествии некоторого времени я научился медленно двигаться, без вреда для себя и других, дергаясь по правилам лоренцев. Мои учителя остались довольны, и я обрел относительную свободу. Может быть, удача пришла ко мне потому, что часть клеток моего тела обновилась протеинами песчаных червей. (Нам перепадала и другая еда, деликатес – безногая птичка, которая всю жизнь летала, не садясь на землю, но которую можно было сбить, не прикасаясь к ней, сделав вполне определенную серию жестов. Эта птичка, даже жареная, по вкусу напоминала сырую лягушку, так что лучше уж песчаные черви.) Наконец я решил сходить к Чарни и попросить его освободить мне руку.
– С такой рукой мне неудобно ходить. С неподвижной рукой мне не удается правильно выполнять смещение Святого Бублика.
Чарни нахмурился.
– Ты говоришь о совершенном движении Квазипериодического Тора, как я понимаю?
– Да, об этом.
Прищурив глаза, Чарни ответил:
– От артефакта в твоей левой руке исходят сильные волны хаоса, даже когда он неподвижен...
Я чуть было не заорал: «Само собой, идиот, там полно хаоса! Это же остаток исходного хаотического яйца, и в нем сидят две, или два миллиона, кальвиний!»
Но я прикусил язык и ответил:
– Ты прав, но мой артефакт хорошо защищен мерц-покровом из настоящей странной материи. Во всем многомирье лучше не сыщешь.
Прежде чем ответить, Чарни притворился, что думает, но я уже знал, что его решение неколебимо, как скала. Для парня, который каждый день проводит в хаосе, он был ужасно негибок.
– Думаю, для всех нас будет лучше стабилизировать этот объект до тех пор, пока ты не освоишь в полной мере дисциплину и послушание лоренцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Мунчайлд заговорила – ноющим тоном, который тут освоила.
– Вот опять ты, Пол, думаешь только членом , и этим портишь себе всю жизнь.
Я слишком устал, чтобы оспаривать ошибочные представления Мунчайлд о текущих событиях. Притом что в какой-то степени она была близка к правде.
Внезапно меня осенило. Я живу в цепочке Маркова.
Цепочкой Маркова называют любую последовательность, в которой следующий номер или действие полностью определяет текущее состояние системы, независимо от последовательности состояний системы в прошлом. Это правило избавляет от прошлой истории, но такая последовательность часто заканчивается тупиком: неизбежными циклами периодического повторения.
Неужели и я обречен на нечто подобное? Неужели мне придется вечно повторять свои недавние ошибки?
В этот миг, прервав ход моих оптимистических размышлений, из сумрака вышел Чарни. В руке он держал нечто, похожее на связку обгорелых палочек.
– Это ужин, твой и твоих товарищей, Болван. Пожалуйста, жуйте как можно менее энергично.
Я взял одну палочку.
– Что это?
– Печеный песчаный червь, еда. Если бы сегодня вечером нам не удалось собрать достаточно Максвелловых Демонов, чтобы развести костер, пришлось бы есть червей сырыми.
68
Лучший среди бабочкианцев
Следующие несколько недель мы ходили в школу.
Сначала мы, трое неумех, голышом сидели на песке и следили за циклами движений учителя, которые нам нужно было запомнить. По прошествии нескольких дней, когда это надоело до чертиков, учитель позволил нам на пробу сделать несколько уродливых жестов.
Я беспрекословно подчинялся и усердствовал, надеясь получить в будущем достаточно свободы, чтобы со временем освободить левую руку и, метнув йо-йо, перенести нас отсюда к чертям в ближайший червоточный проход. Циркуляция крови в связанной невидимыми нитями руке оставалась нормальной, но рука по-прежнему не двигалась. В один из дней я заметил, что квадратики вшей под моей кожей превратились в рекурсивные кривые в соответствии со здешними условиями. Когда я показал это Мунчайлд, она воскликнула: «Здорово! Прямо как на Карнаби-стрит!» Но сколько я ни пытался, никак не мог освоить изгибы, приседания и уклонения, которым нас учили подражать. А главное, я не мог освоить плавный переход одних хаос-отклоняющих движений в другие.
Мои слабые неловкие потуги неизменно приводили к долгосрочным возмущениям и повреждениям, если только их не успевали поспешно нейтрализовать старшие. Обычно мне сразу же предлагали сесть на место и следить за остальными.
Как я заметил, Мунчайлд вела себя так, словно посещала танцкласс, и добилась приличных успехов.
– Вот, смотри, Пол, я дерево на ветру...
Но главной звездой среди учеников, как ни странно, оказался Барашек.
Тощий и долговязый гиландец, который на родине был своим злейшим врагом, потому что по недомыслию мог напороться на всякий низкий сук и разбить голову о любую балку, здесь весьма преуспевал, поскольку интуитивно чувствовал, когда от него требовалось быть усидчивым, когда надрывать живот, а когда следовало изобразить недоумение, словно страдаешь запором. Очень скоро он закончил начальное обучение и перешел в старший класс, а мы с Мун так и остались в приготовишках.
Однажды вечером, поглощая наш обычный ужин из пустынной живности, я спросил Барашка, каким образом ему удалось так быстро продвинуться в учебе. (Мы говорили на английском, который он шустро осваивал.)
– Трудно объяснить. Мне это кажется естественным. Всю свою жизнь в Десяти Зубрах я никуда не мог пробиться. Я то и дело разбивал обо что-то голову, или едва не отрезал палец, или срывал ноготь. Надо мной всегда смеялись.
– Но здесь ты никогда не скучаешь по благам цивилизации?
Слушая себя, я не мог поверить, что называю цивилизацией местечко, где исконные аборигены живут фактически по законам неолита.
– Почти не скучаю. Конечно, еда могла бы быть получше, но я никогда не отличался аппетитом. И друзей у меня там почти не осталось. Нет, здесь мне гораздо больше нравится. Местные люди добры ко мне и даже хвалят. Здесь нет ничего, обо что можно порезаться, и к тому же, э-э-э...
– О чем ты? Дай-ка догадаюсь. Какая-то девчонка строит тебе глазки? Или лучше сказать «строит глаз»?
Барашек вдруг ужасно смутился и разозлился.
– Не смей смеяться над Пит-Джен, а то я...
– Успокойся, парень! Она симпатичная девушка.
– Хорошо, но не будем больше об этом...
– Если ты замолвишь за меня словечко перед Чарни, чтобы он освободил мне руку, я тебя век не забуду.
Барашек выщелкнул в воздух козявку.
– Посмотрим, что я смогу сделать...
В тот же вечер, прежде чем уснуть, я обратился к кальвиниям, которые после приключения внутри урагана заскучали и занимались чем-то своим. Они ответили очень быстро, не успел я облечь свои мысли в слова.
– Вычеркнуть Барашка из списка пец-попутчиков?
– Считай, сделано!
69
В губке
По прошествии некоторого времени я научился медленно двигаться, без вреда для себя и других, дергаясь по правилам лоренцев. Мои учителя остались довольны, и я обрел относительную свободу. Может быть, удача пришла ко мне потому, что часть клеток моего тела обновилась протеинами песчаных червей. (Нам перепадала и другая еда, деликатес – безногая птичка, которая всю жизнь летала, не садясь на землю, но которую можно было сбить, не прикасаясь к ней, сделав вполне определенную серию жестов. Эта птичка, даже жареная, по вкусу напоминала сырую лягушку, так что лучше уж песчаные черви.) Наконец я решил сходить к Чарни и попросить его освободить мне руку.
– С такой рукой мне неудобно ходить. С неподвижной рукой мне не удается правильно выполнять смещение Святого Бублика.
Чарни нахмурился.
– Ты говоришь о совершенном движении Квазипериодического Тора, как я понимаю?
– Да, об этом.
Прищурив глаза, Чарни ответил:
– От артефакта в твоей левой руке исходят сильные волны хаоса, даже когда он неподвижен...
Я чуть было не заорал: «Само собой, идиот, там полно хаоса! Это же остаток исходного хаотического яйца, и в нем сидят две, или два миллиона, кальвиний!»
Но я прикусил язык и ответил:
– Ты прав, но мой артефакт хорошо защищен мерц-покровом из настоящей странной материи. Во всем многомирье лучше не сыщешь.
Прежде чем ответить, Чарни притворился, что думает, но я уже знал, что его решение неколебимо, как скала. Для парня, который каждый день проводит в хаосе, он был ужасно негибок.
– Думаю, для всех нас будет лучше стабилизировать этот объект до тех пор, пока ты не освоишь в полной мере дисциплину и послушание лоренцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72