Иначе говоря, он думает, что прямые линии – это правило, а ломаные – исключение, что в свою очередь вызывает у него иллюзию возможности достичь определенной цели. В действительности события случайно приводят к результату, только лишь напоминающему первоначальную цель, разве что по внешним признакам, да по начальной формулировке. Человек (тот, с кем произошел случай) уверяет себя и других, что достиг цели, которую ставил, и что любой другой также способен это сделать; и прочие ему верят. На самом деле, все это иллюзия. Можно выиграть и в рулетку. Достижение цели представляется точно таким же случаем. За исключением того, что, играя, мы знаем, выиграли или проиграли в каждом отдельном случае, то есть на каждой ставке, а в деятельности – в которой участвуют много людей и между началом и завершением проходят целые годы – легко можно обмануться и принять достигнутый результат за желаемый, и поверить в то, что выиграли, тогда как в целом проиграли, поскольку стремились вначале совершенно к другому.
При изучении закона октав нужно учитывать, что октавы бывают основные и подчиненные. Основные подобны стволу дерева, подчиненные – ветвям. Семь основных нот и два интервала, носители новых направлений, дают вместе девять звеньев цепи. Основные связаны с подчиненными вполне определенным образом. Из подчиненных октав первого порядка возникают октавы второго, третьего порядков и выше. Строение октав похоже на строение дерева. От главного ствола отходят во все стороны ветви, переходящие во все более мелкие и тонкие веточки.
И что все это нам дает? А вот что. Охватывающие нас порой моменты слабости, лености, безразличия – это не что-то из ряда вон выходящее и случайное, а закономерное развитие любого процесса. Это не исключение, а правило. И происходит это с нами не потому, что мы такие особенные и исключительные, плохие или хорошие, несчастные или счастливые, а потому, что это СЛУЧАЕТСЯ. Со всеми. Просто если нам дорог результат, которого хотим добиться, и нравится дорога, по которой идем, и не хотим сворачивать на тропы, и утопать в придорожной траве, – нам требуется прикладывать не просто усилия, а сверхусилия, чтобы достичь, не упасть и не раствориться в порой даже радующей – сладостной, и успокаивающей музыке повернувшихся и развернувшихся многоликих и многоголосых октав».
Отложил ворох бумаг и посмотрел в окно. Принесли ужин. После еды я закрыл глаза и думал о нас с Кирой, об октавах, о… Разбудили меня во Франкфурте. Все пассажиры уже вышли в аэропорт и я, взяв в руки куртку и рюкзак, пошел по длинным разноуровневым переходам. Побродил по магазинах беспошлинной торговли, попил кофе в баре и поглазел на людей, так же, как и я прилетевших сюда на несколько часов. Был приятно удивлен, увидев зубастое создание с каким-то толстяком с портфелем. Она показывала ему свой оскал, а он, судя по всему, не возражал, даже был доволен, что-то мурлыча себе под нос.
Через два часа я снова оказался в самолете и все одиннадцать часов лету до Лос-Анджелеса мирно проспал.
Яркое солнце, плюс пятнадцать и человек с табличкой, на которой написана моя фамилия. После двухчасовой дороги по полям или, наверное, по-американски – по прериям, усеянным ветровыми установками, я разместился в гостинице, а затем пообедал с партнерами по бизнесу. За день я посмотрел все, что необходимо было посмотреть, пощупал руками все, что необходимо было пощупать, и получил все заверения, которые необходимо было получить.
На следующее утро меня отвезли в Сан-Диего. Я остановился в отеле недалеко от клиники, где лежал Муслим. Как проехать и где лучше разместиться мне объяснила Джоан, голоса Муслима я пока не слышал. Мы договорились, что я приду в клинику к четырем часам. Поскольку у меня еще было время, я, послонявшись по номеру и оглядев все его достопримечательности, достал оставшуюся часть бумаг, которые мне дала Кира.
«Как рождаются миры.
– Нет ничего, кроме вибраций.
Все вибрирует. Жизнь. Смерть.
Одиночество. Отчаяние. Беда.
Удовольствие. Любовь. Радость.
– И все это пища… Вибрации любого рода являются пищей.
Всегда находится тот, кто это ест.
– Нет, все это происходит, Потому, что всегда кто-то
Голоден.
Горхиарх чувствовал голод. Теперь уже знал точно, он просто хотел есть. Вначале это легкое неудобство он охарактеризовал как усталость. Учитель в последнее время был чрезвычайно требователен и строг. А Горхиарх хотел быть хорошим, и дотошно выполнял все требования и предписания. Он обещал маме. Мама дала ему еще один шанс. Она снисходительна. Сказала, что у него извращенный ум, и он слишком много читает. Неправда. Читает мало, понимает еще меньше. Но очень старается.
Как же хочется есть. Богатый стол Императорского дворца уже не мог удовлетворить его. Горхиарх огляделся. Ели медленно. С удовольствием. Он переводил взгляд с одного блюда на другое, словно стараясь открытым, влажным ртом поймать на лету что-то необыкновенно вкусное, то, чего он так жаждет. Все не то. Голод не проходил, а рос в нем. Горхиарх ощущал его не только своей плотью, но и сознанием. Он ел с неохотой. Что толку в еде, если нельзя наесться?
Угрюмая оцепенелость голодной души, заряженной способностью к мышлению. Он встал из-за стола.
– Спасибо. Я пойду к себе. Мне что-то нездоровится.
Быстрый взгляд бледных, бесчувственных глаз. Все глаза были устремлены на него. Шепот. Шепот перешел в хитрое кудахтающее хихиканье.
Возмущение. Злоба. Страх. Какой же слабой оказалась узда, державшая его столько лет в повиновении и дисциплине. В один миг решительный, бесповоротный шаг грозил лишить его свободы раз и навсегда. Соблазны мира, пути греха. И он падет. Неслышно, бесшумно, в одно мгновение. Навсегда. Какое странное и страшное слово.
Навсегда. «Пасть навсегда» – тяжелая фраза медленно оседала в его сознании, проваливаясь, точно камень в трясину. Горхиарх следил, как она оседает, и чувствовал ее тяжесть на сердце.
– Конечно, иди, сыночек.
И вот уже все смотрят на императрицу. Сытые и насыщающиеся мозги вокруг. Решают, почему мать не наказала сына. Замышляют выгодные сделки. Все не их: одежда, речь, жесты. Их глаза опровергают их слова.
Горхиарх думал. Он чувствовал, как что-то важное упорно ускользает от него. Если в течение КРУГА он не найдет себе пищу, он умрет. Слабые проблески страха обратились в ужас. Он представил, как предсмертный холод выползает из сознания, туман заволакивает глаза; мозговые центры, еще недавно озаренные светом мысли, угасают один за другим, как фонари.
Слова и цифры на странице его тетради запрыгали и, в конце концов, развернулись пышным хвостом, как у павлина, в глазках и звездах. Уравнения задрожали, глазки и звезды показателей стали взаимоуничтожаться, хвост начинал медленно складываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86