Хоть он и разыгрывал смертельное оскорбление, но старался не повышать голоса, все время гадая, как она поступит.
И вот так, сказал Tapp, это все и началось.
Когда он вошел в комнату Бориса, было 11.30. А ушел он в 13.30, договорившись о встрече на следующий вечер. За эти два часа ситуация коренным образом изменилась.
– Заметьте, мы не сделали ничего предосудительного, просто стали хорошими знакомыми, верите ли, мистер Смайли?
На мгновение Джорджу показалось, что эта вкрадчивая усмешка претендует на его самые сокровенные тайны.
– Без сомнения, – вяло согласился он.
В присутствии Ирины в Гонконге не было ничего необычного, и Тесинджер не нашел оснований проявлять к ней особый интерес, объяснил Tapp. Ирина и сама была членом делегации, она хорошо разбиралась в тканях.
– Если уж на то пошло, то она была гораздо квалифицированнее, чем ее приятель, если можно его так назвать. Сущий ребенок и, по-моему, слегка синий чулок, но зато молода, и, когда она перестала плакать, у нее появилась чертовски приятная улыбка, – причудливо живописал Tapp. – Она была приятным собеседником, – еще раз подчеркнул он, будто бросая кому-то вызов. – Когда в ее жизнь вошел мистер Томас из Аделаиды, она уже дошла до края, терзаясь мыслью о том, как жить дальше с этим чертовым Борисом. Ей казалось, что я сам архангел Гавриил. С кем еще она могла поговорить о своем муже без опаски? У нее не было приятелей в составе делегации, у нее вообще не было никого, кому бы она доверяла; даже дома, в Москве. Тот, кто через все это не прошел, тот не поймет, что это такое – поддерживать разваливающиеся отношения, постоянно находясь в разъездах. – Смайли снова впал в глубокий транс, – Отель за отелем, город за городом, нельзя даже непринужденно поговорить с соотечественниками или ответить на улыбку незнакомца,так она описывала свою жизнь. Она считала, что такое положение вещей отравляет ей жизнь, мистер Смайли, и все эти ее страстные признания и пустая бутылка из-под водки возле кровати говорили сами за себя. Почему она не может жить, как все нормальные люди? – повторяла она. Почему она не может наслаждаться божественным сиянием солнца, как все остальные? Она любит осматривать достопримечательности, она любит детей. Почему у нее не может быть своего собственного? Ребенка, рожденного на свободе, не в рабстве. Она продолжала повторять: рожденного в рабстве, рожденного на свободе. « Я жизнерадостный человек, Томас. Я нормальная общительная девушка. Я люблю людей. Почему я должна обманывать тех, кого люблю?» Затем она обмолвилась, что вся беда в том, что когда-то, давным-давно, ее отобрали для работы, которая сделала ее холодной, как старуха, и лишила общения с Богом. Вот почему она постоянно пьет и плачет не переставая. К этому времени она слегка подзабыла о своем муже, более того, стала извиняться за свою хандру. – Tapp снова запнулся. – Я чуял, мистер Смайли, у нее золотое сердце. Я всегда чую это с самого начала. Знание – сила, говорят они, сэр, и в Ирине была э т а сила; в ней была какая-то неподдельность. Может быть, это называется безрассудством, но она была готова отдать всю себя без остатка. Я очень тонко чувствую душевную щедрость в женщине, когда сталкиваюсь с этим, мистер Смайли. У меня талант.
Господи, как описать это чутье? Ну вот, например, некоторые люди способны ощущать воду под землей".
Он, казалось, ожидал сострадания, и Смайли сказал: «Я понимаю» – и дернул себя за мочку уха.
Увидев такую странную реакцию на свои слова, Tapp молчал дольше обычного.
– Первое, что я сделал следующим утром, – это отменил свой вылет и переехал в другой отель, – произнес он наконец.
Внезапно Смайли широко открыл глаза:
– Что ты передал в Лондон?
– Ничего.
– Почему?
– Потому что он хоть и дурак, но хитрый, – вставил Гиллем, – Наверное, я боялся, что мистер Гиллем скажет: "Возвращайся домой.
Tapp", – Он бросил на Гиллема многозначительный взгляд, но не удостоился ответного. Видите ли, как-то раз, еще будучи сопляком, я ошибся и попался в ловушку.
– Он как идиот вляпался в историю с польской девкой, – сказал Гиллем. – Тогда он тоже почувствовал щедрость ее души.
– Я знал, что Ирина не приманка, но как я мог рассчитывать, что мистер Гиллем поверит мне? Никоим образом.
– Вы сообщили Тесинджеру?
– Черт побери, конечно нет.
– Как же ты объяснил Лондону, что отложил свой полет?
– Я должен был лететь в четверг. Я посчитал,что дома меня никто не хватится до вторника. Особенно после того, как оказалось, что Борис яйца выеденного не стоит.
– Он не дал никакого объяснения, и административно-хозяйственный отдел с понедельника начал считать его находящимся в самовольной отлучке, – пояснил Гиллем. – Он нарушил все писаные правила. А также некоторые неписаные. К середине недели даже Билл Хейдон забил во все колокола. И я был вынужден все это выслушивать, – добавил он едко.
Как бы то ни было, Tapp и Ирина встретились на следующий вечер. А через день они встретились опять. Первое свидание состоялось в кафе, и оно не заладилось. Они слишком заботились о том, чтобы их не увидели, потому что Ирина была напугана до смерти, не столько из-за своего мужа, сколько из-за охранников, приставленных к делегации, горилл, как называл их Tapp. Женщина вся дрожала и отказалась от выпивки. Во второй вечер Tapp продолжал ухаживать за ней, рассчитывал на проявления душевной щедрости. Они сели в трамвай до Виктория-Пик, затесавшись между двумя раскрашенными американскими матронами в белых носках. На третий день Рикки взял напрокат автомобиль и повез ее вокруг Новых территорий, пока она вдруг не начала дергаться из-за близости китайской границы, так что они вынуждены были повернуть к пристани.
Но как бы то ни было, ей эта поездка понравилась, она то и дело восхищалась опрятной красотой всех этих рыбных прудиков и рисовых плантаций. Tapp тоже остался доволен поездкой, потому что они оба удостоверились, что за ними не следят. Но Ирина, как он выразился, так и не раскололась.
– А теперь я вам расскажу чертовски странную вещь. В самом начале я из кожи вон лез, изображая Томаса-австралийца. Я навешал ей много лапши об овечьей ферме неподалеку от Аделаиды и большом особняке со стеклянным фасадом и светящейся надписью «Томас», что стоит на главной улице. Она мне не поверила. Она кивала, дурачилась, ждала, пока я закончу очередной пассаж, затем говорила: ,Да, Томас", «Нет, Томас» – и переводила разговор на другую тему.
На четвертый вечер он повез ее на холмы, возвышающиеся над северным побережьем, и Ирина призналась Тарру, что она влюбилась в него, и что она работает на Московский Центр, и ее муж тоже, и что она знает: Tapp такой же фермер, как она – торговец. Женщина определила это по его настороженности и по тому, как он умеет слушать глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
И вот так, сказал Tapp, это все и началось.
Когда он вошел в комнату Бориса, было 11.30. А ушел он в 13.30, договорившись о встрече на следующий вечер. За эти два часа ситуация коренным образом изменилась.
– Заметьте, мы не сделали ничего предосудительного, просто стали хорошими знакомыми, верите ли, мистер Смайли?
На мгновение Джорджу показалось, что эта вкрадчивая усмешка претендует на его самые сокровенные тайны.
– Без сомнения, – вяло согласился он.
В присутствии Ирины в Гонконге не было ничего необычного, и Тесинджер не нашел оснований проявлять к ней особый интерес, объяснил Tapp. Ирина и сама была членом делегации, она хорошо разбиралась в тканях.
– Если уж на то пошло, то она была гораздо квалифицированнее, чем ее приятель, если можно его так назвать. Сущий ребенок и, по-моему, слегка синий чулок, но зато молода, и, когда она перестала плакать, у нее появилась чертовски приятная улыбка, – причудливо живописал Tapp. – Она была приятным собеседником, – еще раз подчеркнул он, будто бросая кому-то вызов. – Когда в ее жизнь вошел мистер Томас из Аделаиды, она уже дошла до края, терзаясь мыслью о том, как жить дальше с этим чертовым Борисом. Ей казалось, что я сам архангел Гавриил. С кем еще она могла поговорить о своем муже без опаски? У нее не было приятелей в составе делегации, у нее вообще не было никого, кому бы она доверяла; даже дома, в Москве. Тот, кто через все это не прошел, тот не поймет, что это такое – поддерживать разваливающиеся отношения, постоянно находясь в разъездах. – Смайли снова впал в глубокий транс, – Отель за отелем, город за городом, нельзя даже непринужденно поговорить с соотечественниками или ответить на улыбку незнакомца,так она описывала свою жизнь. Она считала, что такое положение вещей отравляет ей жизнь, мистер Смайли, и все эти ее страстные признания и пустая бутылка из-под водки возле кровати говорили сами за себя. Почему она не может жить, как все нормальные люди? – повторяла она. Почему она не может наслаждаться божественным сиянием солнца, как все остальные? Она любит осматривать достопримечательности, она любит детей. Почему у нее не может быть своего собственного? Ребенка, рожденного на свободе, не в рабстве. Она продолжала повторять: рожденного в рабстве, рожденного на свободе. « Я жизнерадостный человек, Томас. Я нормальная общительная девушка. Я люблю людей. Почему я должна обманывать тех, кого люблю?» Затем она обмолвилась, что вся беда в том, что когда-то, давным-давно, ее отобрали для работы, которая сделала ее холодной, как старуха, и лишила общения с Богом. Вот почему она постоянно пьет и плачет не переставая. К этому времени она слегка подзабыла о своем муже, более того, стала извиняться за свою хандру. – Tapp снова запнулся. – Я чуял, мистер Смайли, у нее золотое сердце. Я всегда чую это с самого начала. Знание – сила, говорят они, сэр, и в Ирине была э т а сила; в ней была какая-то неподдельность. Может быть, это называется безрассудством, но она была готова отдать всю себя без остатка. Я очень тонко чувствую душевную щедрость в женщине, когда сталкиваюсь с этим, мистер Смайли. У меня талант.
Господи, как описать это чутье? Ну вот, например, некоторые люди способны ощущать воду под землей".
Он, казалось, ожидал сострадания, и Смайли сказал: «Я понимаю» – и дернул себя за мочку уха.
Увидев такую странную реакцию на свои слова, Tapp молчал дольше обычного.
– Первое, что я сделал следующим утром, – это отменил свой вылет и переехал в другой отель, – произнес он наконец.
Внезапно Смайли широко открыл глаза:
– Что ты передал в Лондон?
– Ничего.
– Почему?
– Потому что он хоть и дурак, но хитрый, – вставил Гиллем, – Наверное, я боялся, что мистер Гиллем скажет: "Возвращайся домой.
Tapp", – Он бросил на Гиллема многозначительный взгляд, но не удостоился ответного. Видите ли, как-то раз, еще будучи сопляком, я ошибся и попался в ловушку.
– Он как идиот вляпался в историю с польской девкой, – сказал Гиллем. – Тогда он тоже почувствовал щедрость ее души.
– Я знал, что Ирина не приманка, но как я мог рассчитывать, что мистер Гиллем поверит мне? Никоим образом.
– Вы сообщили Тесинджеру?
– Черт побери, конечно нет.
– Как же ты объяснил Лондону, что отложил свой полет?
– Я должен был лететь в четверг. Я посчитал,что дома меня никто не хватится до вторника. Особенно после того, как оказалось, что Борис яйца выеденного не стоит.
– Он не дал никакого объяснения, и административно-хозяйственный отдел с понедельника начал считать его находящимся в самовольной отлучке, – пояснил Гиллем. – Он нарушил все писаные правила. А также некоторые неписаные. К середине недели даже Билл Хейдон забил во все колокола. И я был вынужден все это выслушивать, – добавил он едко.
Как бы то ни было, Tapp и Ирина встретились на следующий вечер. А через день они встретились опять. Первое свидание состоялось в кафе, и оно не заладилось. Они слишком заботились о том, чтобы их не увидели, потому что Ирина была напугана до смерти, не столько из-за своего мужа, сколько из-за охранников, приставленных к делегации, горилл, как называл их Tapp. Женщина вся дрожала и отказалась от выпивки. Во второй вечер Tapp продолжал ухаживать за ней, рассчитывал на проявления душевной щедрости. Они сели в трамвай до Виктория-Пик, затесавшись между двумя раскрашенными американскими матронами в белых носках. На третий день Рикки взял напрокат автомобиль и повез ее вокруг Новых территорий, пока она вдруг не начала дергаться из-за близости китайской границы, так что они вынуждены были повернуть к пристани.
Но как бы то ни было, ей эта поездка понравилась, она то и дело восхищалась опрятной красотой всех этих рыбных прудиков и рисовых плантаций. Tapp тоже остался доволен поездкой, потому что они оба удостоверились, что за ними не следят. Но Ирина, как он выразился, так и не раскололась.
– А теперь я вам расскажу чертовски странную вещь. В самом начале я из кожи вон лез, изображая Томаса-австралийца. Я навешал ей много лапши об овечьей ферме неподалеку от Аделаиды и большом особняке со стеклянным фасадом и светящейся надписью «Томас», что стоит на главной улице. Она мне не поверила. Она кивала, дурачилась, ждала, пока я закончу очередной пассаж, затем говорила: ,Да, Томас", «Нет, Томас» – и переводила разговор на другую тему.
На четвертый вечер он повез ее на холмы, возвышающиеся над северным побережьем, и Ирина призналась Тарру, что она влюбилась в него, и что она работает на Московский Центр, и ее муж тоже, и что она знает: Tapp такой же фермер, как она – торговец. Женщина определила это по его настороженности и по тому, как он умеет слушать глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115