Ноль эмоций. Ржавый кондиционер на стене рычит, как бульдозер на дне котлована. Я пробую стучать – сначала костяшками пальцев, затем ребром ладони. Даже кошка не обращает на меня внимания.
– Черт, – бормочу я себе под нос.
Я успеваю пройти полдороги обратно к машине, когда слышу, как дверь квартиры открывается, – это Эмма. Я вздыхаю с облегчением: она не растрепана и не кажется излишне возбужденной. На ней старые джинсы, короткая белая футболка и очки для чтения. Ее недавно подстриженная челка уложена на прямой пробор, а остальные волосы забраны в хвост голубой резинкой.
– Джек?
– Я не вовремя?
Она стремительно спускается по ступенькам:
– Мне показалось, что кто-то стучит…
– Я тебе звонил, но было занято.
– Извини. В Интернете сидела, – говорит Эмма. Пожалуй, я ей верю.
– Что случилось? – интересуется она.
– Некролог Стомарти.
Эмма удивлена. Даже когда некрологи кишат ошибками, это редко доставляет проблемы редакторам. С юридической точки зрения оклеветать покойника невозможно.
Я торопливо рассказываю Эмме про звонок Дженет Траш, про визит в похоронное бюро и про отсутствие швов от вскрытия на теле Джимми Стомы. Эмма слушает с нетерпением, которое меня раздражает. Я жду, что в любой момент дружище Хуан вальяжно выплывет из дверей, на ходу застегивая штаны.
Когда я заканчиваю свой монолог, Эмма поджимает губы и говорит:
– Думаешь, мы должны написать опровержение?
Господи Иисусе, она это серьезно. Я подавляю желание рассмеяться ей в лицо. Вместо этого я опускаю глаза – и мой взгляд упирается в голые ступни Эммы, которые я раньше никогда не видел. Ногти у нее на ногах покрашены через один в вишневый и оранжевый цвета, и это решительно не вяжется с ее образом.
– Джек?
– Там нечего опровергать, – спокойно объясняю я. – В статье не было ошибок. Просто не вся правда.
– Как ты думаешь, что с ним случилось?
– Думаю, мне хочется взглянуть на отчет следователя с Багамских островов.
– И как ты собираешься это сделать? – Эмма как-то мнется. Оглядывается через плечо, но в остальном не признает наличие Хуана в ее квартире.
– Запросто, – говорю я. – Всего-то и нужно – слетать в Нассау и поговорить с врачом, который делал вскрытие Джимми Стомы.
Эмма с трудом скрывает раздражение, как будто это я в неловком положении. Оказывается, так и есть.
Она говорит:
– Нет, то есть… Джек, ты не можешь этого сделать. Тебе надо закончить со Стариной Полком. Говорят, он угасает прямо на глазах…
– Что?
Макартур Полк когда-то был владельцем «Юнион-Реджистер». Если мои газетные вырезки не врут, он уже семнадцать лет при смерти. И я последний из длинной череды журналистов, которому поручили написать его некролог.
– Эмма, ты серьезно? – Мое отвращение неподдельно, а удивление притворно.
Она достает из заднего кармана зеленый шелковый шарф и нервно накручивает его на свое изящное запястье.
– Послушай, Джек, если ты правда думаешь, будто там что-то не так…
– Думаю. Более того, я в этом уверен.
– Хорошо. Значит, завтра соберешь все свои записи, и мы пойдем к Райнмену. Может, он выделит кого-то, кто сделает пару звонков.
Райнмен – редактор раздела Городские Новости, ни одно событие не попадет в газету без его разрешения. Мой желудок завязывается узлом.
– Эмма, я сам в состоянии сделать пару звонков. Я прекрасно умею обращаться с телефоном.
Но она отступает к своему дому:
– Джек, мы не копаемся в темных историях. Мы не расследуем убийства. Мы пишем некрологи.
– Пожалуйста. Я прошу всего пару дней.
Поверить не могу, я действительно произнес «пожалуйста».
Продолжая отступать, Эмма качает головой:
– Извини… давай поговорим в офисе, ладно? Завтра утром. – Она доходит до двери и стремительно исчезает за ней, как хорек в норе.
Несколько минут я сижу на ступеньках, чтобы унять ярость. Мне наконец удается обуздать желание схватить монтировку и разделать ее новенькую «камри» под орех. Почему меня удивляет то, что здесь случилось? На что, черт побери, я надеялся?
По дороге домой я включаю «Блудливых Юнцов»: громкость – на полную, басы – на максимум. У меня из головы не идет похабная картинка: Хуан Родригес привязан шелковыми шарфами к столбикам кровати, а на нем скачет неистовая Эмма, расставив ноги с треклятыми разноцветными, словно леденцы, ногтями.
Я живу один в приличной квартирке на четвертом этаже неподалеку от пляжа. Здесь в разное время успели пожить три женщины. Последней – и самой терпеливой – была Анна. Ее фото в желтом купальнике все еще прицеплено магнитом к двери холодильника. Внутри я нахожу пачку куриных крыльев, упаковку пива и треугольный кусок заплесневелого чеддера. Сегодня меня интересует только пиво, и я успеваю приступить к третьей бутылке, когда слышу стук в дверь.
– Эй, некроман? Ты дома?
Хуан открывает дверь, и я приветственно машу ему с дивана. Он берет себе пиво и садится в потертое кресло.
– Сегодня «Марлины» играют, – говорит он.
– Это как посмотреть.
– А где телик? – Хуан кивает на пустое пространство в стенке. – Только не говори, что ты опять вышвырнул его с балкона.
Такое иногда случается, когда я пытаюсь смотреть музыкальные клипы.
– Жалкое зрелище, – говорю я. – И да, мне стыдно за свой поступок.
– Кто был на этот раз?
– Какая-то мальчиковая группа. Название не помню. – Я провожу холодной влажной бутылкой по лбу.
Хуан как-то напряжен.
– Тебе сейчас сколько… тридцать четыре? – спрашиваю я.
– Только не сегодня, Джек.
Но меня уже понесло:
– Ты должен радоваться, приятель. Ты уже протянул дольше, чем Кит Мун или Джон Белуши.
– Зачем ты это делаешь?
Я включаю «Роллингов» – с ними никогда не прогадаешь. Хуан знает почти все песни, даже самые ранние. Ему было шестнадцать, когда в 1981 году он со своей двенадцатилетней сестрой приплыл в Ки-Уэст на старом рыбацком суденышке из кубинского порта Мариэль, и с тех пор он тут полностью освоился. На суденышке было тридцать семь беженцев, и в их числе несколько отпетых преступников, которых Кастро шутки ради выпустил из тюрьмы и отправил в Майами.
Все в газете знают, что Хуан приплыл с Кубы. Но они не знают, что случилось темной ночью в открытом море во время путешествия – эту историю Хуан как-то поведал мне, перебрав мартини. Один из уголовников решил развлечься с сестрой Хуана, а его подельник согласился постоять на стреме. Оба они не обратили внимания на тощего брата девочки, который умудрился где-то раздобыть пятидюймовую отвертку. Много часов спустя, когда суденышко пришвартовалось в Ки-Уэст, иммиграционные чиновники насчитали только тридцать пять пассажиров, в том числе Хуана и его сестру в разорванном платье. Остальные беженцы ни словом не обмолвились о происшествии.
Хуан отхлебывает пива и говорит мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– Черт, – бормочу я себе под нос.
Я успеваю пройти полдороги обратно к машине, когда слышу, как дверь квартиры открывается, – это Эмма. Я вздыхаю с облегчением: она не растрепана и не кажется излишне возбужденной. На ней старые джинсы, короткая белая футболка и очки для чтения. Ее недавно подстриженная челка уложена на прямой пробор, а остальные волосы забраны в хвост голубой резинкой.
– Джек?
– Я не вовремя?
Она стремительно спускается по ступенькам:
– Мне показалось, что кто-то стучит…
– Я тебе звонил, но было занято.
– Извини. В Интернете сидела, – говорит Эмма. Пожалуй, я ей верю.
– Что случилось? – интересуется она.
– Некролог Стомарти.
Эмма удивлена. Даже когда некрологи кишат ошибками, это редко доставляет проблемы редакторам. С юридической точки зрения оклеветать покойника невозможно.
Я торопливо рассказываю Эмме про звонок Дженет Траш, про визит в похоронное бюро и про отсутствие швов от вскрытия на теле Джимми Стомы. Эмма слушает с нетерпением, которое меня раздражает. Я жду, что в любой момент дружище Хуан вальяжно выплывет из дверей, на ходу застегивая штаны.
Когда я заканчиваю свой монолог, Эмма поджимает губы и говорит:
– Думаешь, мы должны написать опровержение?
Господи Иисусе, она это серьезно. Я подавляю желание рассмеяться ей в лицо. Вместо этого я опускаю глаза – и мой взгляд упирается в голые ступни Эммы, которые я раньше никогда не видел. Ногти у нее на ногах покрашены через один в вишневый и оранжевый цвета, и это решительно не вяжется с ее образом.
– Джек?
– Там нечего опровергать, – спокойно объясняю я. – В статье не было ошибок. Просто не вся правда.
– Как ты думаешь, что с ним случилось?
– Думаю, мне хочется взглянуть на отчет следователя с Багамских островов.
– И как ты собираешься это сделать? – Эмма как-то мнется. Оглядывается через плечо, но в остальном не признает наличие Хуана в ее квартире.
– Запросто, – говорю я. – Всего-то и нужно – слетать в Нассау и поговорить с врачом, который делал вскрытие Джимми Стомы.
Эмма с трудом скрывает раздражение, как будто это я в неловком положении. Оказывается, так и есть.
Она говорит:
– Нет, то есть… Джек, ты не можешь этого сделать. Тебе надо закончить со Стариной Полком. Говорят, он угасает прямо на глазах…
– Что?
Макартур Полк когда-то был владельцем «Юнион-Реджистер». Если мои газетные вырезки не врут, он уже семнадцать лет при смерти. И я последний из длинной череды журналистов, которому поручили написать его некролог.
– Эмма, ты серьезно? – Мое отвращение неподдельно, а удивление притворно.
Она достает из заднего кармана зеленый шелковый шарф и нервно накручивает его на свое изящное запястье.
– Послушай, Джек, если ты правда думаешь, будто там что-то не так…
– Думаю. Более того, я в этом уверен.
– Хорошо. Значит, завтра соберешь все свои записи, и мы пойдем к Райнмену. Может, он выделит кого-то, кто сделает пару звонков.
Райнмен – редактор раздела Городские Новости, ни одно событие не попадет в газету без его разрешения. Мой желудок завязывается узлом.
– Эмма, я сам в состоянии сделать пару звонков. Я прекрасно умею обращаться с телефоном.
Но она отступает к своему дому:
– Джек, мы не копаемся в темных историях. Мы не расследуем убийства. Мы пишем некрологи.
– Пожалуйста. Я прошу всего пару дней.
Поверить не могу, я действительно произнес «пожалуйста».
Продолжая отступать, Эмма качает головой:
– Извини… давай поговорим в офисе, ладно? Завтра утром. – Она доходит до двери и стремительно исчезает за ней, как хорек в норе.
Несколько минут я сижу на ступеньках, чтобы унять ярость. Мне наконец удается обуздать желание схватить монтировку и разделать ее новенькую «камри» под орех. Почему меня удивляет то, что здесь случилось? На что, черт побери, я надеялся?
По дороге домой я включаю «Блудливых Юнцов»: громкость – на полную, басы – на максимум. У меня из головы не идет похабная картинка: Хуан Родригес привязан шелковыми шарфами к столбикам кровати, а на нем скачет неистовая Эмма, расставив ноги с треклятыми разноцветными, словно леденцы, ногтями.
Я живу один в приличной квартирке на четвертом этаже неподалеку от пляжа. Здесь в разное время успели пожить три женщины. Последней – и самой терпеливой – была Анна. Ее фото в желтом купальнике все еще прицеплено магнитом к двери холодильника. Внутри я нахожу пачку куриных крыльев, упаковку пива и треугольный кусок заплесневелого чеддера. Сегодня меня интересует только пиво, и я успеваю приступить к третьей бутылке, когда слышу стук в дверь.
– Эй, некроман? Ты дома?
Хуан открывает дверь, и я приветственно машу ему с дивана. Он берет себе пиво и садится в потертое кресло.
– Сегодня «Марлины» играют, – говорит он.
– Это как посмотреть.
– А где телик? – Хуан кивает на пустое пространство в стенке. – Только не говори, что ты опять вышвырнул его с балкона.
Такое иногда случается, когда я пытаюсь смотреть музыкальные клипы.
– Жалкое зрелище, – говорю я. – И да, мне стыдно за свой поступок.
– Кто был на этот раз?
– Какая-то мальчиковая группа. Название не помню. – Я провожу холодной влажной бутылкой по лбу.
Хуан как-то напряжен.
– Тебе сейчас сколько… тридцать четыре? – спрашиваю я.
– Только не сегодня, Джек.
Но меня уже понесло:
– Ты должен радоваться, приятель. Ты уже протянул дольше, чем Кит Мун или Джон Белуши.
– Зачем ты это делаешь?
Я включаю «Роллингов» – с ними никогда не прогадаешь. Хуан знает почти все песни, даже самые ранние. Ему было шестнадцать, когда в 1981 году он со своей двенадцатилетней сестрой приплыл в Ки-Уэст на старом рыбацком суденышке из кубинского порта Мариэль, и с тех пор он тут полностью освоился. На суденышке было тридцать семь беженцев, и в их числе несколько отпетых преступников, которых Кастро шутки ради выпустил из тюрьмы и отправил в Майами.
Все в газете знают, что Хуан приплыл с Кубы. Но они не знают, что случилось темной ночью в открытом море во время путешествия – эту историю Хуан как-то поведал мне, перебрав мартини. Один из уголовников решил развлечься с сестрой Хуана, а его подельник согласился постоять на стреме. Оба они не обратили внимания на тощего брата девочки, который умудрился где-то раздобыть пятидюймовую отвертку. Много часов спустя, когда суденышко пришвартовалось в Ки-Уэст, иммиграционные чиновники насчитали только тридцать пять пассажиров, в том числе Хуана и его сестру в разорванном платье. Остальные беженцы ни словом не обмолвились о происшествии.
Хуан отхлебывает пива и говорит мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92