Она увидела, как он завернул за угол – она побежала следом, и тут сильные руки схватили ее и втащили в какую-то комнату: он подкарауливал Леттис, и птичка попалась.
Это была полутемная кладовая, свет в которую проникал сквозь узкую бойницу. Гамильтон захлопнул дверь и запер ее: Леттис открыла было рот, чтобы закричать – но широкая ладонь зажала ей рот.
– Бесполезно, – заявил он. – Не надо криков, дорогуша. Этим делу не поможешь. – Глаза ее, полные ужаса, уставились на него. Его смуглое, приятное, несмотря ни на что, лицо озарилось улыбкой – губы приоткрылись, обнажив острые, как у волка, зубы. Ноздри Леттис трепетали, судорожно втягивая воздух, а вместе с ним и запах – запах пота, кожи и мужского тела. Девушка была так напугана, что у нее подкашивались ноги. Ее тошнило от запаха мяса, исходящего от смуглой ладони, зажимающей ее рот. Он всем телом прижал ее к стене, что не составило никакого труда – от ужаса девушка совершенно не сопротивлялась – а другой рукой стал приподнимать тяжелые юбки…
До нее вдруг дошло, что он собирается с ней сделать, – и она слабо пискнула, словно мышка в когтях у совы. Гамильтон улыбнулся еще шире и облизал губы. Вид его сильного языка испугал Леттис еще сильнее – если это вообще было возможно. Будто зная, что она хотела сказать, он заговорил:
– Ведь это именно то, чего тебе хотелось, милочка, – знаю, знаю. Видел, как ты смотрела на меня... Зачем же еще ты нынче потащилась за мной? Ах, нельзя, говоришь? – он шутовски склонился над ней, словно прислушиваясь. – Нет, можно – именно это я сейчас и сделаю! А если потом тебе на ум взбредет пожаловаться, то помни: твое сегодняшнее поведение тоже требует объяснений. С чего это ты болтаешься по замку одна, без спутницы? А, бесстыдница?
Рука его беспрепятственно блуждала по ее телу, а мощные бедра еще сильнее прижали ее к шершавой каменной стене. Он продолжал говорить – а Леттис почти теряла сознание от ужаса и тошноты.
– Могу побиться об заклад, милочка, – у тебя прелестное тельце юной лани и маленькие, нежные грудки, однако сегодня нам так мешают эти тряпки, да еще такой тесный корсет... Увидим позже, лапочка. А нынче – нынче я испробую, какова ты на ощупь. О, кошечка, какая у тебя шелковистая кожа, какая мягкая и нежная плоть... Такой и должна быть женщина. Тише, не дергайся – иначе мне придется сделать тебе больно, а я предпочел бы причинить тебе совершенно иную боль... Потерпи, тебе это понравится. Вот... – она дернулась, потрясенная грубым прикосновением его темной руки к самым потаенным местам. – Вот она, земля обетованная, самая нежная штука в Божьем мире... Успокойся, милая, – теперь она принадлежит мне! Да и ты уже готова – спокойно, кошечка, потерпи...
Одной рукой все еще поднимая юбки, он оторвал другую от ее рта и прежде, чем она успела набрать в легкие воздух, чтобы позвать на помощь, приник к нему жадными губами. Ощутив вкус его жадного горячего языка, Леттис чуть не потеряла сознание – и тут он легко, словно ребенка, приподнял ее и опрокинул на каменный пол. Мгновение – и он оказался сверху. Сильными ногами раздвинул ее коленки, устраиваясь половчее – а другая рука уже обрывала шнурки гульфика...
В следующее мгновение рот ее снова был свободен – обе его руки были заняты ее телом, и она могла бы закричать, позвать на помощь, но было безнадежно поздно: он хрипло дышал, придавив ее, беспомощную, к полу всем своим весом... Ее пронзила невыносимая боль. Теперь она не могла ни крикнуть, ни вздохнуть – хуже боли, словно разрывающей на части ее тело, было ощущение грубого насилия. Она больше не принадлежала себе, став его добычей, словно мышка с переломанным хребтом в когтях беспощадной совы: ее уничтожили, раздавили... Он проник в ее тело, овладел ею, вытеснив все то, чем она была – она не ощущала ничего, кроме невыносимой боли...
И вдруг внезапно все кончилось – и Леттис почувствовала слабость во всем теле и благодарность за то, что нет больше этой боли. Она готова была покориться, всецело подчиниться его воле, стать его вещью и находиться под его защитой, нежели страдать, оставаясь самой собой... Она застонала – и услышала звук собственного голоса словно издалека. Гамильтон снова заговорил – и от звука его голоса на глаза Леттис навернулись слезы: слезы позора, ужаса и – покорности.
– Успокойся девочка, успокойся, – шептал он. – Вот и все...
Она начала всхлипывать, он снова зашевелился – и опять проснулась боль.
– Пожалуйста... – простонала она, но умолкла, не зная, о чем просить. Открыв глаза, девушка увидела склонившееся над ней лицо с волчьим оскалом.
– А если у тебя родится мальчик, – объявил он, – мы назовем его в честь твоего отца. Тогда он даст за тобой доброе приданое.
Мгновение Леттис ничего не понимала – а потом ее переполнила благодарность к этому волку, растерзавшему ее, а теперь намеревающемуся защитить. Ее поражение столь позорно, что она обязана теперь принадлежать ему, покорно служить – или умереть от позора. Она заглушила в себе голос разума и назвала это любовью. «Я люблю вас», – мысленно произнесла она. Но Гамильтон услышал лишь стон боли…
Книга вторая
Единорог
Глава 9
...Но боги правы, нас за наши прегрешения
Казня плодами нашего греха.
«Король Лир». Акт 5, сцена 3
Со смертью Елизаветы умерла и часть души Пола – весь мир словно рушился... Он погружался в воспоминания о тех благословенных временах, когда она была жива, семья крепка и все здоровы и счастливы – подобно Адаму, печалящемуся о навеки потерянном рае...
Дети один за другим покидали его: Джейн не в чем было упрекнуть – ее брак оказался весьма удачен, и несколько раз на неделе она навещала отца. Мэри по-прежнему жила в Дорсете и в следующем году должна была обвенчаться с Даниэлом Беннеттом. Но что же остальные?
...Джон, его гордость, пошел наперекор отцовской воле и покинул отчий дом, оставшись в мрачном Нортумберленде, в надежде заполучить руку Мэри Перси – да полно, удастся ли ему это? А его любимое дитя, радость его сердца, Пол-младший? С тех пор как он просил у отца позволения жениться на кузине Чэрити и получил отказ, он замкнулся в себе и порой по нескольку дней пропадал, напиваясь до бесчувствия в грязных тавернах... Теперь вот Леттис, милашка, глупышка Леттис, столь успешно делавшая придворную карьеру, стала жертвой бесстыдной похоти неотесанного шотландского барона – и Пол вынужден был дать согласие на их брак.
Хотя в определенном смысле это была вовсе не плохая партия – Гамильтон богат, знатен и крепко стоит на ногах... Но ведь он чужак, к тому же протестант – да и то, что все решилось без его участия, бесило Пола.
– Какие у меня были планы относительно Леттис! – говорил он Нанетте во время ее последнего посещения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Это была полутемная кладовая, свет в которую проникал сквозь узкую бойницу. Гамильтон захлопнул дверь и запер ее: Леттис открыла было рот, чтобы закричать – но широкая ладонь зажала ей рот.
– Бесполезно, – заявил он. – Не надо криков, дорогуша. Этим делу не поможешь. – Глаза ее, полные ужаса, уставились на него. Его смуглое, приятное, несмотря ни на что, лицо озарилось улыбкой – губы приоткрылись, обнажив острые, как у волка, зубы. Ноздри Леттис трепетали, судорожно втягивая воздух, а вместе с ним и запах – запах пота, кожи и мужского тела. Девушка была так напугана, что у нее подкашивались ноги. Ее тошнило от запаха мяса, исходящего от смуглой ладони, зажимающей ее рот. Он всем телом прижал ее к стене, что не составило никакого труда – от ужаса девушка совершенно не сопротивлялась – а другой рукой стал приподнимать тяжелые юбки…
До нее вдруг дошло, что он собирается с ней сделать, – и она слабо пискнула, словно мышка в когтях у совы. Гамильтон улыбнулся еще шире и облизал губы. Вид его сильного языка испугал Леттис еще сильнее – если это вообще было возможно. Будто зная, что она хотела сказать, он заговорил:
– Ведь это именно то, чего тебе хотелось, милочка, – знаю, знаю. Видел, как ты смотрела на меня... Зачем же еще ты нынче потащилась за мной? Ах, нельзя, говоришь? – он шутовски склонился над ней, словно прислушиваясь. – Нет, можно – именно это я сейчас и сделаю! А если потом тебе на ум взбредет пожаловаться, то помни: твое сегодняшнее поведение тоже требует объяснений. С чего это ты болтаешься по замку одна, без спутницы? А, бесстыдница?
Рука его беспрепятственно блуждала по ее телу, а мощные бедра еще сильнее прижали ее к шершавой каменной стене. Он продолжал говорить – а Леттис почти теряла сознание от ужаса и тошноты.
– Могу побиться об заклад, милочка, – у тебя прелестное тельце юной лани и маленькие, нежные грудки, однако сегодня нам так мешают эти тряпки, да еще такой тесный корсет... Увидим позже, лапочка. А нынче – нынче я испробую, какова ты на ощупь. О, кошечка, какая у тебя шелковистая кожа, какая мягкая и нежная плоть... Такой и должна быть женщина. Тише, не дергайся – иначе мне придется сделать тебе больно, а я предпочел бы причинить тебе совершенно иную боль... Потерпи, тебе это понравится. Вот... – она дернулась, потрясенная грубым прикосновением его темной руки к самым потаенным местам. – Вот она, земля обетованная, самая нежная штука в Божьем мире... Успокойся, милая, – теперь она принадлежит мне! Да и ты уже готова – спокойно, кошечка, потерпи...
Одной рукой все еще поднимая юбки, он оторвал другую от ее рта и прежде, чем она успела набрать в легкие воздух, чтобы позвать на помощь, приник к нему жадными губами. Ощутив вкус его жадного горячего языка, Леттис чуть не потеряла сознание – и тут он легко, словно ребенка, приподнял ее и опрокинул на каменный пол. Мгновение – и он оказался сверху. Сильными ногами раздвинул ее коленки, устраиваясь половчее – а другая рука уже обрывала шнурки гульфика...
В следующее мгновение рот ее снова был свободен – обе его руки были заняты ее телом, и она могла бы закричать, позвать на помощь, но было безнадежно поздно: он хрипло дышал, придавив ее, беспомощную, к полу всем своим весом... Ее пронзила невыносимая боль. Теперь она не могла ни крикнуть, ни вздохнуть – хуже боли, словно разрывающей на части ее тело, было ощущение грубого насилия. Она больше не принадлежала себе, став его добычей, словно мышка с переломанным хребтом в когтях беспощадной совы: ее уничтожили, раздавили... Он проник в ее тело, овладел ею, вытеснив все то, чем она была – она не ощущала ничего, кроме невыносимой боли...
И вдруг внезапно все кончилось – и Леттис почувствовала слабость во всем теле и благодарность за то, что нет больше этой боли. Она готова была покориться, всецело подчиниться его воле, стать его вещью и находиться под его защитой, нежели страдать, оставаясь самой собой... Она застонала – и услышала звук собственного голоса словно издалека. Гамильтон снова заговорил – и от звука его голоса на глаза Леттис навернулись слезы: слезы позора, ужаса и – покорности.
– Успокойся девочка, успокойся, – шептал он. – Вот и все...
Она начала всхлипывать, он снова зашевелился – и опять проснулась боль.
– Пожалуйста... – простонала она, но умолкла, не зная, о чем просить. Открыв глаза, девушка увидела склонившееся над ней лицо с волчьим оскалом.
– А если у тебя родится мальчик, – объявил он, – мы назовем его в честь твоего отца. Тогда он даст за тобой доброе приданое.
Мгновение Леттис ничего не понимала – а потом ее переполнила благодарность к этому волку, растерзавшему ее, а теперь намеревающемуся защитить. Ее поражение столь позорно, что она обязана теперь принадлежать ему, покорно служить – или умереть от позора. Она заглушила в себе голос разума и назвала это любовью. «Я люблю вас», – мысленно произнесла она. Но Гамильтон услышал лишь стон боли…
Книга вторая
Единорог
Глава 9
...Но боги правы, нас за наши прегрешения
Казня плодами нашего греха.
«Король Лир». Акт 5, сцена 3
Со смертью Елизаветы умерла и часть души Пола – весь мир словно рушился... Он погружался в воспоминания о тех благословенных временах, когда она была жива, семья крепка и все здоровы и счастливы – подобно Адаму, печалящемуся о навеки потерянном рае...
Дети один за другим покидали его: Джейн не в чем было упрекнуть – ее брак оказался весьма удачен, и несколько раз на неделе она навещала отца. Мэри по-прежнему жила в Дорсете и в следующем году должна была обвенчаться с Даниэлом Беннеттом. Но что же остальные?
...Джон, его гордость, пошел наперекор отцовской воле и покинул отчий дом, оставшись в мрачном Нортумберленде, в надежде заполучить руку Мэри Перси – да полно, удастся ли ему это? А его любимое дитя, радость его сердца, Пол-младший? С тех пор как он просил у отца позволения жениться на кузине Чэрити и получил отказ, он замкнулся в себе и порой по нескольку дней пропадал, напиваясь до бесчувствия в грязных тавернах... Теперь вот Леттис, милашка, глупышка Леттис, столь успешно делавшая придворную карьеру, стала жертвой бесстыдной похоти неотесанного шотландского барона – и Пол вынужден был дать согласие на их брак.
Хотя в определенном смысле это была вовсе не плохая партия – Гамильтон богат, знатен и крепко стоит на ногах... Но ведь он чужак, к тому же протестант – да и то, что все решилось без его участия, бесило Пола.
– Какие у меня были планы относительно Леттис! – говорил он Нанетте во время ее последнего посещения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109