Академик с грустью смотрел на ветхие потрепанные тетради. У большинства были вырваны страницы — наверное, Аврамов использовал старые тетради своих детей. Все было записано точно и аккуратно, четким и решительным почерком. По-видимому, таким же был и его характер, но житейские невзгоды подавили и сломили его.
Часов в семь в дверь позвонили, свободно, как это делают свои люди. Пришел Сашо. Академик, разумеется, совсем забыл, что просил племянника зайти. В слабом свете прихожей на лице его не было заметно ничего — ни недовольства, ни благоволения. Но Сашо как будто был не совсем таким, как обычно, — какая-то сдержанность, может быть, даже затаенная враждебность чувствовалась в его поведении. Усевшись на свое привычное место, он не откинулся, как всегда, на спинку, а остался сидеть на краешке, прямой и настороженный.
— Ладно, не изображай оскорбленную невинность, мой мальчик! — засмеялся Урумов. — Можешь завтра подавать документы.
— Очень нужно! — передернул плечами Сашо. — В случае чего я и свитера могу вязать.
— Чем злиться, лучше сводил бы куда-нибудь дядюшку и угостил хорошенько.
— Куда же тебя сводить?
— Откуда я знаю? Как ты считаешь, какой ресторан сейчас самый модный?
— Сейчас в моде загородные кабачки, — ответил молодой человек. — Ездят туда на служебной машине и с секретаршей. А для маскировки прихватывают с собой первого попавшегося иностранца, и тогда все идет за счет государства.
— А отдельные кабинеты там есть? — полюбопытствовал Урумов.
— Какие отдельные кабинеты?
— Ничего не знают! — снисходительно пробурчал дядя. — Отдельный кабинет — это уединенный уголок, где можно укрыть даму, чтобы ее не скомпрометировать.
— Вернее, где можно укрыться самому, чтобы дама не скомпрометировала тебя. Но у меня, к сожалению, нет таких связей.
— Тогда к чему нам с тобой эти кабачки?
— Ты прав, тем более что гораздо проще пойти в Русский клуб.
В Русский клуб они отправились пешком, чтобы размяться. Дул легкий вечерний ветерок, в воздухе мелькали одинокие снежинки. Но большого снегопада не ожидалось — небо совсем прояснилось. Над самым горизонтом висела желтая луна, словно тыква, рассеченная тонкими перьями облаков. Оба взглянули на нее с некоторой опаской, словно от луны и впрямь мог отвалиться ломоть и свалиться на старую грешную землю. Академик старался идти в ногу с Сашо, их шаги с приятной гулкостью отдавались в морозном воздухе.
В большом зале ресторана было довольно прохладно, почти холодно. В этот ранний час занят был пока только один столик, официанты зябко ежились по углам. Сашо нашел удобное место, подальше от окон. Усевшись, молодой человек энергично потер руки.
— Вот что, дядя, — весело сказал он, — давай, чтобы согреться, закажем глинтвейн. В красивом фарфоровом кувшине с ломтиками яблок и пряностями.
— Подойдет! — охотно согласился академик.
Приблизился официант, довольно пожилой, с жесткими короткими волосами, настолько белыми, что казалось, он целый день начищал их щеткой. Сашо сразу же заметил на его лице какое-то особое почтение.
— Приготовим специально для господина профессора, — любезно проговорил официант.
Только тут академик поднял голову и взглянул на него.
— Ваше лицо мне знакомо.
— По Юнион-клубу, — все так же любезно пояснил официант. — Вы бывали там с вашим отцом еще до сорок четвертого.
— Да, да. Теперь я вспоминаю.
— Я десять лет там работал! — с плохо скрываемой гордостью продолжал официант. — Мне доверяли самые ответственные столы… Даже регентов приходилось обслуживать.
Произнеся эту сакраментальную фразу, он важно удалился на кухню. Сашо еле удержался от улыбки.
— До чего же он тебе обрадовался, дядя. Уверен, что этот тип принял тебя за какую-то буржуазную реликвию.
— А что, разве это не так?
— Еще бы! По-моему, ты похож на маркиза Эксетера. Вернее, это ему следует быть похожим на тебя, если он дорожит своим титулом.
Глинтвейн обладает некоторыми весьма интересными и скрытыми свойствами. После первого же бокала уши маркиза Эксетера приобрели цвет вишневого сиропа. После второго он подробно передал племяннику свой разговор со Скорчевым. Передал, прекрасно понимая, что делать этого не следует, но язык, вероятно от пряностей, страшно чесался. Однако Сашо, даже после третьего бокала, выглядел весьма озабоченным.
— Ты поторопился! — сказал он после некоторого размышления.
— С чем?
— Да вот, с собранием. Наука есть наука, ее проблемы не решишь голосованием. Это знал еще Аристотель.
— И что, по-твоему, может произойти на собрании?
— Могут выразить тебе недоверие.
— Глупости! — отмахнулся академик. — В науке это не так легко. Сделал ты что-нибудь или не сделал — все налицо.
После глинтвейна не пьется ничего, кроме опять-таки глинтвейна. Когда опустел и второй кувшин, дядя прилежно съел свой ромштекс с луком и сонно взглянул на племянника. Пора было уходить. На улице луна уже собрала воедино все свои куски, и лик ее сейчас смотрел ясно и умудренно. Какие-то смутные мысли вертелись в голове академика, пока он глядел на луну. Что бы там ни случилось на собрании, ему все равно, ему теперь действительно все равно. Мальчик продолжит начатое им дело и наверняка достигнет гораздо большего. Только бы ему не помешали. Но он упорен, сумеет преодолеть все, так что да будет благословен день, когда он отбросил свою щепетильность.
— Дядя, мне давно хочется тебя спросить, — внезапно заговорил Сашо. — Только все было как-то неудобно.
— Мне тоже неудобно такое слушать. Спрашивай о чем хочешь.
— Скажи, дядя, почему ты не в партии?
— По-твоему, это так важно?
— Конечно, важно. Сейчас твои позиции как директора были бы намного прочнее.
Академику стало неприятно.
— Я ничуть не держусь за свое место.
— Дело не в месте, а в позиции. Неужели ты не встанешь на защиту своих научных идей?
— А тебе не приходит в голову, что членство в партии надо еще заслужить?
— А ты что, не заслужил? Я слышал, что все Урумовы по традиции русофилы и республиканцы.
— Это верно, мой мальчик. Но все же вряд ли этого достаточно.
— А что еще нужно? Разве обязательно, чтобы ты сражался на баррикадах?
— Нет, но если б я хоть воду бы подносил…
— Ты просто не хочешь мне отвечать, — пробурчал Сашо. — А я думаю, что тебя нарочно придерживают… Нужно же, чтобы какой-нибудь авторитетный человек представлял беспартийных. На этих… как их там… форумах.
Академик промолчал. Никто до сих пор не знал, что случилось в ту страшную ночь. Никто его не спрашивал, никому он ничего не рассказывал. Это не было взвешено ни на каких весах, не упоминалось в официальных анкетах. Он пытался об этом забыть, и в какой-то мере это ему удалось.
Последние месяцы войны он провел в эвакуации в Банкя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120