Он чувствовал, как она вращается внутри него – энергетическое острие, пылавшее ярко и горячо, как ацетиленовая горелка.
Это было невыносимо. Он закричал – но это был крик, выражавший восторг не меньше, чем ужас, переходивший от одного к другому с каждой долей секунды.
Все его тело сотрясали волны, исходившие от этой внутренней оси, словно сейсмические волны, колебавшие его плоть И кости, ломавшие суставы. Затем он ощутил уже знакомое чувство рывка и завопил, зная, что сейчас будет выдернут из своего тела.
Он вновь проломился внутрь – и наружу – сквозь поверхность моря энергии, пролетел сквозь живые символы, мембраны из расплавленного металла, и вновь оказался среди уже виденного им металандшафта, где было еще больше горных пиков, подобных тому, на котором он побывал: целая горная цепь связанных друг с другом замысленных где-то идей, которые здесь были воплощены в материи.
Небо находилось в непрестанном движении от этих обособленных, непостижимым образом крутящихся пропеллеров, которые представляли собой вращающиеся символы – действительно ли они вращались или просто находились более чем в одном месте одновременно? – железные кресты, или обратные свастики, или движущиеся геометрические фигуры; и у каждой была собственная чувствительная ось.
Он понял, что попал сюда через один из этих живых символов, словно через портал. Потом почувствовал, что его тащит к другому, что он неспособен противостоять этому. Когда он оказался достаточно близко, его неумолимо всосало внутрь…
… и он перешел на еще один подуровень, продолжавший предыдущий. Это оказался бессолнечный мир, лишенный земли; здесь не было ничего, кроме неба – без всякого представления о верхе и низе – и бесконечного пространства, заполненного, как ему показалось вначале, сверкающими, жестоко сражающимися безлиственными, отчужденными от земли деревьями, ветви и корни которых беспрестанно хлестали друг друга, боролись, сплетались, ища удобного захвата. Никакого сотрудничества, только соперничество; их бешеные хлещущие движения были настолько отчаянными, что в кинотеатре его внутреннего зрения казались ускоренными. Это не были растения; это не были организмы. Они скорее походили на огромное мечущееся сплетение ветвей чувствующей, разделенной на части энергии; нечто более близкое к непрерывной молнии, нежели к материальным сущностям – и они заполняли весь мир, который в остальном был лишь голубым клубящимся туманом, мир без земли, совершенно пустой, не считая этих сражающихся организмов, воплощений чистой воли.
Здесь правил бесконечный естественный отбор, и соответственно некоторые деревья росли, в то время как другие уменьшались; в особенности разрослось одно из них, захватывая другие вокруг себя, используя энергию каждого поверженного врага, чтобы обрушиться на двух других.
Стивен каким-то образом понял, что это были живые существа его собственного мира, увиденные словно сквозь некий метафизический рентгеновский аппарат, обнаживший их скрытые души.
Он обнаружил, что его притягивает к самому большому из них, и одно из ищущих щупалец уже, по-видимому, ощутило его присутствие. Оно выхлестнуло, обвив его, и потащило беззвучно вопящего Стивена к своему похрустывающему центру.
И он стал с «деревом» единым целым. Он был им – и он понял его изнутри. Он понял, чем были все эти существа – это были эго, с примитивным разумом, с безапелляционными желаниями, всегда стоявшими на первом месте. Их существование определялось желанием. Каждая ветвь была желанием, сиюминутным, удовлетворяющим себя во что бы то ни стало и в следующий момент исчезающим, так что каждая цепкая ветвь возникала и пропадала в мгновение ока, выхлестывая, схватывая, таща и вновь пропадая внутри – и все это происходило настолько быстро, что образ одной еще не успевал исчезнуть, когда возникала другая. Так существовали эти деревья: корчащиеся, жаждущие, ветвящиеся яростные ростки энергии.
А потом в центре своего растущего существа он ощутил ужасающее, сокрушительное возбуждение, едва не пожравшее его индивидуальность по мере того, как оно росло вместе с его украденной жизнью. И внезапно он действительно оказался сокрушен, он потерял себя в жизненной силе, в эго существа, в которое вселился. Он ощутил яростный хруст его страстей как свой собственный, как отдельные желания, каждое из которых достигало оргазмической кульминации в жизненных сценах, вспышками проносящихся мимо него. Он чувствовал влечение, превращавшееся в изнасилование и эякуляцию; он чувствовал голод, превращавшийся в кражу и обжорство; он чувствовал власть над окружающими и их уничтожение; он чувствовал гнев, становящийся жестокостью; в мгновенных вспышках он видел самого себя, исполняющего все это в человеческом мире, на людях: подростка, участвующего в групповом изнасиловании тринадцатилетней девочки, губящего ее спящую невинность; толстяка за ломящимся от тарелок столом; психопата-учителя, вопящего ребенку «Идиот!»; разъяренную девицу из гангстерской банды, стреляющую в голову другой девушке. Он был всеми ими! Он трахал! Он жрал! Он подавлял! Он убивал!
Но было и другое растущее внутри него ощущение. Что он – то существо, которым он стал – само пожиралось чем-то. Что оно само будет вот-вот проглочено чем-то другим, откуда-то извне. Его сосредоточенность на своих желаниях придала ему в точности нужный аромат, чтобы сделать из него превосходную пищу для Несомненного.
И вот существо, которым стал Стивен, само было проглочено и втянуто внутрь этого другого. Оно продвигалось, как какое-нибудь питательное вещество в кровеносной системе, употребленное для некой особой цели, в некие лежащие в другом измерении недра… в новый сосуд.
Теперь он снова был в человеческом мире, но не был в нем человеком. Он был помещен в гораздо более могущественный сосуд. Он вступил в предназначенный для перемещения континуум, который они называли «улица». В место, которое Стивен припоминал – но кто был Стивен?
С одной стороны располагались ряды больших коробок, используемых для хранения продуктов, которые обменивались в них на валюту – они называли их «магазины». На улице стояли повозки – повозки на черных колесах, приводящиеся в движение сгоранием вещества. Ему на ум пришло название «Пепельная Долина». Перед ним было открытое пространство, которое они называли «парк». Сейчас оно было заполнено сотнями жалких, отравленных, безумных душ, прыгающих с молочными глазами и взмахивающих руками вокруг кучи их собственных мертвецов. А посреди кучи на корточках сидел…
Стивен.
Или – кем бы он ни был. Разве он не был Стивеном? Они плясали вокруг него, а он сидел на троне, сооруженном из разбитого, сожженного автомобиля, посреди гор наваленных друг на друга разодранных трупов, словно гуру среди пожертвованных ему цветов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Это было невыносимо. Он закричал – но это был крик, выражавший восторг не меньше, чем ужас, переходивший от одного к другому с каждой долей секунды.
Все его тело сотрясали волны, исходившие от этой внутренней оси, словно сейсмические волны, колебавшие его плоть И кости, ломавшие суставы. Затем он ощутил уже знакомое чувство рывка и завопил, зная, что сейчас будет выдернут из своего тела.
Он вновь проломился внутрь – и наружу – сквозь поверхность моря энергии, пролетел сквозь живые символы, мембраны из расплавленного металла, и вновь оказался среди уже виденного им металандшафта, где было еще больше горных пиков, подобных тому, на котором он побывал: целая горная цепь связанных друг с другом замысленных где-то идей, которые здесь были воплощены в материи.
Небо находилось в непрестанном движении от этих обособленных, непостижимым образом крутящихся пропеллеров, которые представляли собой вращающиеся символы – действительно ли они вращались или просто находились более чем в одном месте одновременно? – железные кресты, или обратные свастики, или движущиеся геометрические фигуры; и у каждой была собственная чувствительная ось.
Он понял, что попал сюда через один из этих живых символов, словно через портал. Потом почувствовал, что его тащит к другому, что он неспособен противостоять этому. Когда он оказался достаточно близко, его неумолимо всосало внутрь…
… и он перешел на еще один подуровень, продолжавший предыдущий. Это оказался бессолнечный мир, лишенный земли; здесь не было ничего, кроме неба – без всякого представления о верхе и низе – и бесконечного пространства, заполненного, как ему показалось вначале, сверкающими, жестоко сражающимися безлиственными, отчужденными от земли деревьями, ветви и корни которых беспрестанно хлестали друг друга, боролись, сплетались, ища удобного захвата. Никакого сотрудничества, только соперничество; их бешеные хлещущие движения были настолько отчаянными, что в кинотеатре его внутреннего зрения казались ускоренными. Это не были растения; это не были организмы. Они скорее походили на огромное мечущееся сплетение ветвей чувствующей, разделенной на части энергии; нечто более близкое к непрерывной молнии, нежели к материальным сущностям – и они заполняли весь мир, который в остальном был лишь голубым клубящимся туманом, мир без земли, совершенно пустой, не считая этих сражающихся организмов, воплощений чистой воли.
Здесь правил бесконечный естественный отбор, и соответственно некоторые деревья росли, в то время как другие уменьшались; в особенности разрослось одно из них, захватывая другие вокруг себя, используя энергию каждого поверженного врага, чтобы обрушиться на двух других.
Стивен каким-то образом понял, что это были живые существа его собственного мира, увиденные словно сквозь некий метафизический рентгеновский аппарат, обнаживший их скрытые души.
Он обнаружил, что его притягивает к самому большому из них, и одно из ищущих щупалец уже, по-видимому, ощутило его присутствие. Оно выхлестнуло, обвив его, и потащило беззвучно вопящего Стивена к своему похрустывающему центру.
И он стал с «деревом» единым целым. Он был им – и он понял его изнутри. Он понял, чем были все эти существа – это были эго, с примитивным разумом, с безапелляционными желаниями, всегда стоявшими на первом месте. Их существование определялось желанием. Каждая ветвь была желанием, сиюминутным, удовлетворяющим себя во что бы то ни стало и в следующий момент исчезающим, так что каждая цепкая ветвь возникала и пропадала в мгновение ока, выхлестывая, схватывая, таща и вновь пропадая внутри – и все это происходило настолько быстро, что образ одной еще не успевал исчезнуть, когда возникала другая. Так существовали эти деревья: корчащиеся, жаждущие, ветвящиеся яростные ростки энергии.
А потом в центре своего растущего существа он ощутил ужасающее, сокрушительное возбуждение, едва не пожравшее его индивидуальность по мере того, как оно росло вместе с его украденной жизнью. И внезапно он действительно оказался сокрушен, он потерял себя в жизненной силе, в эго существа, в которое вселился. Он ощутил яростный хруст его страстей как свой собственный, как отдельные желания, каждое из которых достигало оргазмической кульминации в жизненных сценах, вспышками проносящихся мимо него. Он чувствовал влечение, превращавшееся в изнасилование и эякуляцию; он чувствовал голод, превращавшийся в кражу и обжорство; он чувствовал власть над окружающими и их уничтожение; он чувствовал гнев, становящийся жестокостью; в мгновенных вспышках он видел самого себя, исполняющего все это в человеческом мире, на людях: подростка, участвующего в групповом изнасиловании тринадцатилетней девочки, губящего ее спящую невинность; толстяка за ломящимся от тарелок столом; психопата-учителя, вопящего ребенку «Идиот!»; разъяренную девицу из гангстерской банды, стреляющую в голову другой девушке. Он был всеми ими! Он трахал! Он жрал! Он подавлял! Он убивал!
Но было и другое растущее внутри него ощущение. Что он – то существо, которым он стал – само пожиралось чем-то. Что оно само будет вот-вот проглочено чем-то другим, откуда-то извне. Его сосредоточенность на своих желаниях придала ему в точности нужный аромат, чтобы сделать из него превосходную пищу для Несомненного.
И вот существо, которым стал Стивен, само было проглочено и втянуто внутрь этого другого. Оно продвигалось, как какое-нибудь питательное вещество в кровеносной системе, употребленное для некой особой цели, в некие лежащие в другом измерении недра… в новый сосуд.
Теперь он снова был в человеческом мире, но не был в нем человеком. Он был помещен в гораздо более могущественный сосуд. Он вступил в предназначенный для перемещения континуум, который они называли «улица». В место, которое Стивен припоминал – но кто был Стивен?
С одной стороны располагались ряды больших коробок, используемых для хранения продуктов, которые обменивались в них на валюту – они называли их «магазины». На улице стояли повозки – повозки на черных колесах, приводящиеся в движение сгоранием вещества. Ему на ум пришло название «Пепельная Долина». Перед ним было открытое пространство, которое они называли «парк». Сейчас оно было заполнено сотнями жалких, отравленных, безумных душ, прыгающих с молочными глазами и взмахивающих руками вокруг кучи их собственных мертвецов. А посреди кучи на корточках сидел…
Стивен.
Или – кем бы он ни был. Разве он не был Стивеном? Они плясали вокруг него, а он сидел на троне, сооруженном из разбитого, сожженного автомобиля, посреди гор наваленных друг на друга разодранных трупов, словно гуру среди пожертвованных ему цветов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101