Луна роняла призрачный свет на тропу, за каждым деревом прятались мрачные фантастические тени. Там, где тропа делилась на две – одна вела к кедровой дорожке, вторая – к новой террасе немного выше по склону холма, – в густых зарослях деревьев я услышал шорох и в воздухе разлился зловонный лисий запах; казалось, его источают даже листья под моими ногами. Но я никого не увидел. Желтые нарциссы, усеявшие невысокие земляные насыпи с обеих сторон от меня, замерли в сонном покое.
Наконец я подошел к дому и взглянул на окно Рейчел. Оно было распахнуто, но я не мог определить, горит ли в спальне свеча или она уже задула ее. Я посмотрел на часы. До полуночи оставалось всего пять минут. И вдруг я понял, что как наши молодцы не утерпели и раньше времени вручили мне свой подарок, так и я не могу больше ждать и должен немедленно поднести Рейчел свой. Я вспомнил про миссис Паско, про капусту, и ретивое взыграло во мне с новой силой. Я подошел к дому, встал под окном голубой спальни и окликнул Рейчел.
Я три раза произнес ее имя, прежде чем услышал ответ. Она подошла к открытому окну в своей белой монашеской рясе с длинными рукавами и кружевным воротником.
– Что вам надо? – спросила она. – Я уже на три четверти заснула, а вы разбудили меня.
– Прошу вас, постойте минутку у окна. Я хочу вам что-то дать. То, с чем меня встретила миссис Паско.
– Я не так любопытна, как миссис Паско, – ответила она. – Подождите до утра.
– До утра никак нельзя. Это должно произойти сейчас.
Я вбежал в дом, поднялся в свою комнату и снова спустился с корзиной для овощей. К ее ручкам я привязал длинную веревку. В кармане моей куртки лежал документ, составленный мистером Треуином.
Она ждала у окна.
– Боже мой, – тихо проговорила она, – что вы принесли в этой корзине? Послушайте, Филипп, если вы затеваете очередную мистификацию, то я в ней не участвую. Вы спрятали там раков или омаров?
– Миссис Паско считает, что там капуста. Во всяком случае, в корзине нет ничего, что кусалось бы. Даю вам слово. А теперь – ловите веревку.
И я бросил в окно конец веревки.
– Тяните, – сказал я. – Только обеими руками. Корзина кое-что весит.
Она стала тянуть веревку, как ей было сказано, и корзина поползла вверх, с сухим треском ударяясь о стену, цепляясь за проволочную сетку, по которой вился плющ; я стоял под окном и, глядя на Рейчел, трясся от беззвучного смеха.
Она втянула корзину на подоконник, и наступила тишина.
Мгновение, и она снова выглянула из окна.
– Филипп, я вам не верю, – сказала она. – У свертков очень странная форма. Они кусаются. Я знаю.
Вместо ответа я стал взбираться по проволочной сетке, подтягиваясь на руках, пока не добрался до окна.
– Осторожно! – крикнула она. – Вы упадете и свернете себе шею.
Через мгновение я был уже в ее комнате – одна нога на полу, другая на подоконнике.
– Почему у вас мокрые волосы? – спросила она. – Дождя ведь не было.
– Я купался, – ответил я. – Я же сказал вам, что искупаюсь. А теперь разворачивайте свертки. Или мне самому это сделать?
В комнате горела одна свеча. Рейчел стояла босиком на полу и дрожала.
– Ради Бога, – сказал я, – накиньте что-нибудь на себя.
Я схватил покрывало, набросил на нее, поднял и усадил на кровати среди одеял и подушек.
– По-моему, – сказала она, – вы все-таки спятили.
– Вовсе не спятил, – возразил я, – просто в эту минуту мне исполнилось двадцать пять лет. Слушайте!
Я поднял руку. Часы били полночь. Я сунул руку в карман.
– Вот это вы прочтете на досуге, – сказал я и положил документ на столик рядом с подсвечником, – но остальное я хочу отдать вам сейчас.
Я высыпал свертки на кровать и, бросив корзину на пол, принялся разрывать упаковки, швыряя в разные стороны мягкую оберточную бумагу и рассыпая по постели небольшие коробочки. Рубиновые диадема и кольцо, сапфиры и изумруды, жемчужное колье и браслеты рассыпались в хаотическом беспорядке…
– Это ваше… и это… и это… – повторял я, в исступлении осыпая ее сверкающим дождем, прижимая драгоценности к ее пальцам, рукам, к ее телу.
– Филипп, – крикнула она, – вы не в своем уме! Что вы наделали?
Я не ответил. Я взял колье и надел на нее.
– Мне двадцать пять лет, – сказал я, – вы слышали, как часы пробили двенадцать? Остальное теперь не имеет значения. Все это ваше. Будь у меня целый мир, я и его отдал бы вам.
Я никогда не видел более смущенных и более удивленных глаз. Она взглянула вверх – на меня, вниз – на разбросанные повсюду ожерелья и браслеты, затем снова на меня, и, наверное, потому, что я смеялся, она вдруг обняла меня и тоже рассмеялась. Мы держали друг друга в объятиях; казалось, она заразилась моим безрассудством, разделила мой исступленный порыв, и мы оба вкушали восторг, даруемый безумием.
– Этот план вы и вынашивали последние недели? – спросила она.
– Да, – ответил я. – Их должны были принести вам вместе с завтраком.
Но, как и наши молодцы с их трубками, я не вытерпел.
– А у меня для вас ничего нет, кроме золотой булавки для галстука, – сказала она. – В свой день рождения вы заставляете меня сгореть со стыда.
Может быть, вы хотите чего-нибудь еще? Скажите мне, и вы это получите. Все, чего ни пожелаете.
Я посмотрел на нее, усыпанную рубинами и изумрудами, с жемчужным колье на шее, и, вдруг вспомнив, что означало это колье, сразу сделался серьезным.
– Да, одного, – сказал я. – Но об этом бесполезно просить.
– Почему?
– Потому, – ответил я, – что вы дадите мне пощечину и прогоните спать.
Она внимательно посмотрела на меня и дотронулась рукой до моей щеки.
– Просите, – сказала она. И голос ее звучал ласково.
Я не знал, как мужчина просит женщину стать его женой. Как правило, прежде всего необходимо получить согласие родителей. Если родителей нет, существуют ухаживание, обмен любезностями, прощупывание почвы. Все это не относилось ни к ней, ни ко мне. Между нами никогда не заходило разговоров о любви и супружестве. Была полночь. Я мог бы просто и откровенно сказать ей:
«Рейчел, я люблю вас, будьте моей женой». Я вспомнил утро в саду, когда мы острили по поводу моей неприязни к таким делам и я сказал ей, что для счастья и душевного покоя мне вполне достаточно собственного дома.
Интересно, подумал я, поймет ли она меня, вспомнит ли то утро?
– Однажды я сказал вам, что нахожу необходимое мне тепло и уют в стенах моего дома. Вы не забыли?
– Нет, – сказала она, – я не забыла.
– Я заблуждался, – сказал я. – Теперь я знаю, чего мне не хватает.
Она коснулась пальцами моей головы, кончика уха, подбородка.
– Неужели? – спросила она. – Вы уверены?
– Больше, чем в чем бы то ни было, – ответил я.
Она взглянула на меня. При свечах ее глаза казались еще темнее.
– В то утро вы были очень уверены в себе, – сказала она, – и упрямы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Наконец я подошел к дому и взглянул на окно Рейчел. Оно было распахнуто, но я не мог определить, горит ли в спальне свеча или она уже задула ее. Я посмотрел на часы. До полуночи оставалось всего пять минут. И вдруг я понял, что как наши молодцы не утерпели и раньше времени вручили мне свой подарок, так и я не могу больше ждать и должен немедленно поднести Рейчел свой. Я вспомнил про миссис Паско, про капусту, и ретивое взыграло во мне с новой силой. Я подошел к дому, встал под окном голубой спальни и окликнул Рейчел.
Я три раза произнес ее имя, прежде чем услышал ответ. Она подошла к открытому окну в своей белой монашеской рясе с длинными рукавами и кружевным воротником.
– Что вам надо? – спросила она. – Я уже на три четверти заснула, а вы разбудили меня.
– Прошу вас, постойте минутку у окна. Я хочу вам что-то дать. То, с чем меня встретила миссис Паско.
– Я не так любопытна, как миссис Паско, – ответила она. – Подождите до утра.
– До утра никак нельзя. Это должно произойти сейчас.
Я вбежал в дом, поднялся в свою комнату и снова спустился с корзиной для овощей. К ее ручкам я привязал длинную веревку. В кармане моей куртки лежал документ, составленный мистером Треуином.
Она ждала у окна.
– Боже мой, – тихо проговорила она, – что вы принесли в этой корзине? Послушайте, Филипп, если вы затеваете очередную мистификацию, то я в ней не участвую. Вы спрятали там раков или омаров?
– Миссис Паско считает, что там капуста. Во всяком случае, в корзине нет ничего, что кусалось бы. Даю вам слово. А теперь – ловите веревку.
И я бросил в окно конец веревки.
– Тяните, – сказал я. – Только обеими руками. Корзина кое-что весит.
Она стала тянуть веревку, как ей было сказано, и корзина поползла вверх, с сухим треском ударяясь о стену, цепляясь за проволочную сетку, по которой вился плющ; я стоял под окном и, глядя на Рейчел, трясся от беззвучного смеха.
Она втянула корзину на подоконник, и наступила тишина.
Мгновение, и она снова выглянула из окна.
– Филипп, я вам не верю, – сказала она. – У свертков очень странная форма. Они кусаются. Я знаю.
Вместо ответа я стал взбираться по проволочной сетке, подтягиваясь на руках, пока не добрался до окна.
– Осторожно! – крикнула она. – Вы упадете и свернете себе шею.
Через мгновение я был уже в ее комнате – одна нога на полу, другая на подоконнике.
– Почему у вас мокрые волосы? – спросила она. – Дождя ведь не было.
– Я купался, – ответил я. – Я же сказал вам, что искупаюсь. А теперь разворачивайте свертки. Или мне самому это сделать?
В комнате горела одна свеча. Рейчел стояла босиком на полу и дрожала.
– Ради Бога, – сказал я, – накиньте что-нибудь на себя.
Я схватил покрывало, набросил на нее, поднял и усадил на кровати среди одеял и подушек.
– По-моему, – сказала она, – вы все-таки спятили.
– Вовсе не спятил, – возразил я, – просто в эту минуту мне исполнилось двадцать пять лет. Слушайте!
Я поднял руку. Часы били полночь. Я сунул руку в карман.
– Вот это вы прочтете на досуге, – сказал я и положил документ на столик рядом с подсвечником, – но остальное я хочу отдать вам сейчас.
Я высыпал свертки на кровать и, бросив корзину на пол, принялся разрывать упаковки, швыряя в разные стороны мягкую оберточную бумагу и рассыпая по постели небольшие коробочки. Рубиновые диадема и кольцо, сапфиры и изумруды, жемчужное колье и браслеты рассыпались в хаотическом беспорядке…
– Это ваше… и это… и это… – повторял я, в исступлении осыпая ее сверкающим дождем, прижимая драгоценности к ее пальцам, рукам, к ее телу.
– Филипп, – крикнула она, – вы не в своем уме! Что вы наделали?
Я не ответил. Я взял колье и надел на нее.
– Мне двадцать пять лет, – сказал я, – вы слышали, как часы пробили двенадцать? Остальное теперь не имеет значения. Все это ваше. Будь у меня целый мир, я и его отдал бы вам.
Я никогда не видел более смущенных и более удивленных глаз. Она взглянула вверх – на меня, вниз – на разбросанные повсюду ожерелья и браслеты, затем снова на меня, и, наверное, потому, что я смеялся, она вдруг обняла меня и тоже рассмеялась. Мы держали друг друга в объятиях; казалось, она заразилась моим безрассудством, разделила мой исступленный порыв, и мы оба вкушали восторг, даруемый безумием.
– Этот план вы и вынашивали последние недели? – спросила она.
– Да, – ответил я. – Их должны были принести вам вместе с завтраком.
Но, как и наши молодцы с их трубками, я не вытерпел.
– А у меня для вас ничего нет, кроме золотой булавки для галстука, – сказала она. – В свой день рождения вы заставляете меня сгореть со стыда.
Может быть, вы хотите чего-нибудь еще? Скажите мне, и вы это получите. Все, чего ни пожелаете.
Я посмотрел на нее, усыпанную рубинами и изумрудами, с жемчужным колье на шее, и, вдруг вспомнив, что означало это колье, сразу сделался серьезным.
– Да, одного, – сказал я. – Но об этом бесполезно просить.
– Почему?
– Потому, – ответил я, – что вы дадите мне пощечину и прогоните спать.
Она внимательно посмотрела на меня и дотронулась рукой до моей щеки.
– Просите, – сказала она. И голос ее звучал ласково.
Я не знал, как мужчина просит женщину стать его женой. Как правило, прежде всего необходимо получить согласие родителей. Если родителей нет, существуют ухаживание, обмен любезностями, прощупывание почвы. Все это не относилось ни к ней, ни ко мне. Между нами никогда не заходило разговоров о любви и супружестве. Была полночь. Я мог бы просто и откровенно сказать ей:
«Рейчел, я люблю вас, будьте моей женой». Я вспомнил утро в саду, когда мы острили по поводу моей неприязни к таким делам и я сказал ей, что для счастья и душевного покоя мне вполне достаточно собственного дома.
Интересно, подумал я, поймет ли она меня, вспомнит ли то утро?
– Однажды я сказал вам, что нахожу необходимое мне тепло и уют в стенах моего дома. Вы не забыли?
– Нет, – сказала она, – я не забыла.
– Я заблуждался, – сказал я. – Теперь я знаю, чего мне не хватает.
Она коснулась пальцами моей головы, кончика уха, подбородка.
– Неужели? – спросила она. – Вы уверены?
– Больше, чем в чем бы то ни было, – ответил я.
Она взглянула на меня. При свечах ее глаза казались еще темнее.
– В то утро вы были очень уверены в себе, – сказала она, – и упрямы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94