Вспомнил, или, скорее, осознал, со всей очевидностью, что в своем завещании Эмброз ничего не оставил ей, ровно ничего. Все его имущество до последнего пенни принадлежало мне. Еще раз вспомнил разговоры слуг. Никаких распоряжений относительно миссис Эшли. Что подумают в людской, в имении, в округе, в графстве, если миссис Эшли будет разъезжать по соседям и давать уроки итальянского?
Два дня назад, три дня назад мне было бы все равно. Да хоть бы она с голоду умерла, эта женщина, которую я вообразил себе, и поделом ей. Но не теперь. Теперь совсем другое дело. Все круто изменилось. Необходимо было что-то предпринять, но что именно – я не знал. Я отлично понимал, что не могу обсуждать с ней столь щекотливый вопрос. При одной мысли об этом я вновь заливался краской гнева и смущения. Но тут, к немалому своему облегчению, я вдруг вспомнил, что по закону деньги и все имущество пока не принадлежат мне и не будут принадлежать еще шесть месяцев, то есть до моего дня рождения. Следовательно, я здесь ни при чем. Это обязанность крестного.
Он попечитель имения и мой опекун. Следовательно, ему и надлежит переговорить с кузиной Рейчел и назначить ей определенное содержание. При первой возможности я навещу его и поговорю об этом. Мое имя упоминать не надо. Все можно представить так, будто таков обычай нашей страны и это не более чем юридический вопрос, который необходимо уладить при любых обстоятельствах. Да, это был выход. Слава Богу, что я подумал о нем. Уроки итальянского… Как унизительно, как ужасно.
Я пошел обратно к дому; мне стало легче на душе, но я все же не забыл свою оплошность. Снова выйти замуж… Продать кольца… Подойдя к краю лужайки у восточного фасада, я тихо свистнул Дону, который обнюхивал молодые деревца. Гравий дорожки слегка поскрипывал у меня под ногами. Вдруг я услышал голос у себя над головой:
– Вы часто гуляете в лесу по ночам?
Это была кузина Рейчел. Она сидела без света у открытого окна голубой спальни. Меня с новой силой охватило сознание моей бестактности, и я поблагодарил небеса за то, что кузина Рейчел не видит моего лица.
– Лишь тогда, – ответил я, – когда у меня неспокойно на душе.
– Значит, нынешней ночью на душе у вас неспокойно?
– О да, – сказал я, – гуляя по лесу, я пришел к важному выводу.
– И к какому же?
– Я пришел к выводу, что вы были абсолютно правы, когда еще до встречи со мной раздражались при упоминании моего имени, недолюбливали меня, считая самодовольным, дерзким, избалованным. Я и то, и другое, и третье, и даже хуже.
Облокотившись на подоконник, она подалась вперед.
– В таком случае прогулки в лесу вредны вам, – сказала она, – а ваш вывод весьма глуп.
– Кузина Рейчел…
– Да?
Но я не знал, как извиниться перед ней. Слова, которые в гостиной с такой легкостью нанизывались друг на друга, теперь, когда я хотел исправить свою оплошность, никак не приходили. Я стоял под ее окном пристыженный, лишившись дара речи. Вдруг я увидел, как она отвернулась, протянула руку во тьму комнаты, затем снова подалась вперед и что-то бросила мне из окна. То, что она бросила, задело мою щеку и упало на землю. Я наклонился и подобрал цветок из вазы в ее комнате – осенний крокус.
– Не глупите, Филипп, идите спать, – сказала она.
Она закрыла окно и задернула портьеры. Не знаю почему, но стыд, а с ним и чувство вины покинули меня, а на сердце стало легко.
В начале недели я не мог съездить в Пелин из-за намеченных на эти дни визитов к нашим арендаторам. Да и вряд ли я сумел бы придумать оправдание тому, что навещаю крестного, не привезя к Луизе кузину Рейчел. В четверг мне представился удобный случай. Из Плимута прибыл курьер с кустами и саженцами, которые она привезла из Италии, и как только Сиком сообщил ей об этом – я как раз кончал завтракать, – кузина Рейчел в кружевной шали, повязанной вокруг головы, спустилась вниз, готовая выйти в сад. Дверь столовой была отворена, и я видел, как она идет через холл. Я вышел поздороваться.
– Если я не ошибаюсь, – сказал я, – Эмброз говорил вам, что нет такой женщины, на которую можно было бы смотреть до одиннадцати часов. Что же вы делаете внизу в половине десятого?
– Прибыл посыльный, – объяснила она, – и в половине десятого последнего утра сентября я не женщина. Я садовник. У нас с Тамлином много работы.
Она была весела и счастлива, как ребенок в предвкушении угощения.
– Вы намерены заняться подсчетом растений? – спросил я.
– Подсчетом? О нет, – ответила она. – Мне надо проверить, сколько растений перенесло путешествие и какие из них можно сразу высадить в землю.
Тамлин этого не определит, а я определю. С деревьями можно не спешить, ими мы займемся на досуге, но кусты и рассаду я бы хотела посмотреть не откладывая.
Я заметил, что на руках у нее грубые перчатки, крайне не соответствующие ее миниатюрности и изяществу.
– Уж не собираетесь ли вы копаться в земле? – спросил я.
– Конечно собираюсь. Вот увидите, я буду работать быстрее, чем Тамлин и его люди. Не ждите меня раньше ленча.
– Но ведь днем, – запротестовал я, – нас ждут в Ланкли и в Кумбе. На обеих фермах намывают кухни и готовятся.
– Надо послать записки и отложить визиты, – сказала она. – Когда у меня посадочные радости, я ни на что не отвлекаюсь. Прощайте.
Она помахала мне рукой и вышла на усыпанную гравием дорожку перед домом.
– Кузина Рейчел! – позвал я из окна столовой.
– Что случилось? – оглянулась она.
– Эмброз ошибался, говоря о женщинах! – крикнул я. – В половине десятого они выглядят совсем недурно!
– Эмброз говорил не о половине десятого! – откликнулась она. – Он говорил о половине седьмого и имел в виду отнюдь не нижний этаж.
Я, смеясь, отвернулся от окна и увидел, что рядом со мной стоит Сиком; губы его были поджаты. Всем своим видом выражая явное неодобрение, он направился к буфету и знаком приказал молодому Джону убрать со стола. По крайней мере, одно было ясно: в день посадочных работ мое присутствие в доме не потребуется. Я изменил намеченный ранее распорядок дня и, приказав оседлать Цыганку, в десять часов уже скакал по дороге, ведущей в Пелин.
Я застал крестного в кабинете и без околичностей изложил ему цель своего визита.
– Итак, – заключил я, – вы понимаете, что необходимо что-то предпринять, и предпринять немедленно. Если до миссис Паско дойдет, что миссис Эшли намерена давать уроки итальянского, через двадцать четыре часа об этом станет известно всему графству.
Как я и ожидал, крестный был донельзя шокирован и удручен.
– Какой позор! – согласился он. – Об этом не может быть и речи.
Этого ни в коем случае нельзя допустить. Вопрос, конечно, крайне деликатный.
Мне нужно время, чтобы обдумать, как взяться за это дело.
Меня охватило нетерпение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Два дня назад, три дня назад мне было бы все равно. Да хоть бы она с голоду умерла, эта женщина, которую я вообразил себе, и поделом ей. Но не теперь. Теперь совсем другое дело. Все круто изменилось. Необходимо было что-то предпринять, но что именно – я не знал. Я отлично понимал, что не могу обсуждать с ней столь щекотливый вопрос. При одной мысли об этом я вновь заливался краской гнева и смущения. Но тут, к немалому своему облегчению, я вдруг вспомнил, что по закону деньги и все имущество пока не принадлежат мне и не будут принадлежать еще шесть месяцев, то есть до моего дня рождения. Следовательно, я здесь ни при чем. Это обязанность крестного.
Он попечитель имения и мой опекун. Следовательно, ему и надлежит переговорить с кузиной Рейчел и назначить ей определенное содержание. При первой возможности я навещу его и поговорю об этом. Мое имя упоминать не надо. Все можно представить так, будто таков обычай нашей страны и это не более чем юридический вопрос, который необходимо уладить при любых обстоятельствах. Да, это был выход. Слава Богу, что я подумал о нем. Уроки итальянского… Как унизительно, как ужасно.
Я пошел обратно к дому; мне стало легче на душе, но я все же не забыл свою оплошность. Снова выйти замуж… Продать кольца… Подойдя к краю лужайки у восточного фасада, я тихо свистнул Дону, который обнюхивал молодые деревца. Гравий дорожки слегка поскрипывал у меня под ногами. Вдруг я услышал голос у себя над головой:
– Вы часто гуляете в лесу по ночам?
Это была кузина Рейчел. Она сидела без света у открытого окна голубой спальни. Меня с новой силой охватило сознание моей бестактности, и я поблагодарил небеса за то, что кузина Рейчел не видит моего лица.
– Лишь тогда, – ответил я, – когда у меня неспокойно на душе.
– Значит, нынешней ночью на душе у вас неспокойно?
– О да, – сказал я, – гуляя по лесу, я пришел к важному выводу.
– И к какому же?
– Я пришел к выводу, что вы были абсолютно правы, когда еще до встречи со мной раздражались при упоминании моего имени, недолюбливали меня, считая самодовольным, дерзким, избалованным. Я и то, и другое, и третье, и даже хуже.
Облокотившись на подоконник, она подалась вперед.
– В таком случае прогулки в лесу вредны вам, – сказала она, – а ваш вывод весьма глуп.
– Кузина Рейчел…
– Да?
Но я не знал, как извиниться перед ней. Слова, которые в гостиной с такой легкостью нанизывались друг на друга, теперь, когда я хотел исправить свою оплошность, никак не приходили. Я стоял под ее окном пристыженный, лишившись дара речи. Вдруг я увидел, как она отвернулась, протянула руку во тьму комнаты, затем снова подалась вперед и что-то бросила мне из окна. То, что она бросила, задело мою щеку и упало на землю. Я наклонился и подобрал цветок из вазы в ее комнате – осенний крокус.
– Не глупите, Филипп, идите спать, – сказала она.
Она закрыла окно и задернула портьеры. Не знаю почему, но стыд, а с ним и чувство вины покинули меня, а на сердце стало легко.
В начале недели я не мог съездить в Пелин из-за намеченных на эти дни визитов к нашим арендаторам. Да и вряд ли я сумел бы придумать оправдание тому, что навещаю крестного, не привезя к Луизе кузину Рейчел. В четверг мне представился удобный случай. Из Плимута прибыл курьер с кустами и саженцами, которые она привезла из Италии, и как только Сиком сообщил ей об этом – я как раз кончал завтракать, – кузина Рейчел в кружевной шали, повязанной вокруг головы, спустилась вниз, готовая выйти в сад. Дверь столовой была отворена, и я видел, как она идет через холл. Я вышел поздороваться.
– Если я не ошибаюсь, – сказал я, – Эмброз говорил вам, что нет такой женщины, на которую можно было бы смотреть до одиннадцати часов. Что же вы делаете внизу в половине десятого?
– Прибыл посыльный, – объяснила она, – и в половине десятого последнего утра сентября я не женщина. Я садовник. У нас с Тамлином много работы.
Она была весела и счастлива, как ребенок в предвкушении угощения.
– Вы намерены заняться подсчетом растений? – спросил я.
– Подсчетом? О нет, – ответила она. – Мне надо проверить, сколько растений перенесло путешествие и какие из них можно сразу высадить в землю.
Тамлин этого не определит, а я определю. С деревьями можно не спешить, ими мы займемся на досуге, но кусты и рассаду я бы хотела посмотреть не откладывая.
Я заметил, что на руках у нее грубые перчатки, крайне не соответствующие ее миниатюрности и изяществу.
– Уж не собираетесь ли вы копаться в земле? – спросил я.
– Конечно собираюсь. Вот увидите, я буду работать быстрее, чем Тамлин и его люди. Не ждите меня раньше ленча.
– Но ведь днем, – запротестовал я, – нас ждут в Ланкли и в Кумбе. На обеих фермах намывают кухни и готовятся.
– Надо послать записки и отложить визиты, – сказала она. – Когда у меня посадочные радости, я ни на что не отвлекаюсь. Прощайте.
Она помахала мне рукой и вышла на усыпанную гравием дорожку перед домом.
– Кузина Рейчел! – позвал я из окна столовой.
– Что случилось? – оглянулась она.
– Эмброз ошибался, говоря о женщинах! – крикнул я. – В половине десятого они выглядят совсем недурно!
– Эмброз говорил не о половине десятого! – откликнулась она. – Он говорил о половине седьмого и имел в виду отнюдь не нижний этаж.
Я, смеясь, отвернулся от окна и увидел, что рядом со мной стоит Сиком; губы его были поджаты. Всем своим видом выражая явное неодобрение, он направился к буфету и знаком приказал молодому Джону убрать со стола. По крайней мере, одно было ясно: в день посадочных работ мое присутствие в доме не потребуется. Я изменил намеченный ранее распорядок дня и, приказав оседлать Цыганку, в десять часов уже скакал по дороге, ведущей в Пелин.
Я застал крестного в кабинете и без околичностей изложил ему цель своего визита.
– Итак, – заключил я, – вы понимаете, что необходимо что-то предпринять, и предпринять немедленно. Если до миссис Паско дойдет, что миссис Эшли намерена давать уроки итальянского, через двадцать четыре часа об этом станет известно всему графству.
Как я и ожидал, крестный был донельзя шокирован и удручен.
– Какой позор! – согласился он. – Об этом не может быть и речи.
Этого ни в коем случае нельзя допустить. Вопрос, конечно, крайне деликатный.
Мне нужно время, чтобы обдумать, как взяться за это дело.
Меня охватило нетерпение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94