.. Тебе нечего мне ответить?.. Не можешь придумать ничего в свое оправдание?
— Сеньора, я молчу, потому что засыпаю.
— Нет, ты не засыпаешь, это ложь: совесть не даст тебе уснуть. Ты понимаешь, что я права и что ты действительно из тех, кто из кожи лезет вон, чтобы замаскировать, скрыть свои грешки... Даже не «грешки», это не совсем верное слово. Буду великодушной, как и во всем прочем, и скажу: слабости... Но какие слабости! Все мы слабы, но уж ты-то смело можешь сказать: «Я зовусь не Бениной, имя мое — Слабость...» Однако не беспокойся, сама знаешь, я не стану рассказывать все о тебе сеньору де Понте, чтобы развенчать тебя и тем самым лишить его всяких иллюзий... Вот потеха-то!.. Не мог же он увидеть у тебя ни стройной фигуры, ни свежего розового личика, ни тонкого обхождения, какое бывает у хорошо воспитанных женщин,— ведь ничего такого, что привлекает к нам мужчин, у тебя нет и в помине...
Гак что же он в тебе нашел? Что? Убей меня бог, если я знаю. Если б ты была чистосердечна, какой никогда не была и не будешь... Ты слышишь, что я тебе говорю?
— Слышу, сеньора.
— Если б ты была чистосердечна, ты призналась бы мне, что сеньор Понте называет тебя ангелом за то, что ты хорошо готовишь чесночный суп и гренки... Тебе кажется этого достаточным, чтобы женщину называли ангелом в полном смысле слова?
— Да вам-то какая забота?.. Пусть сеньор де Понте Дельгадо называет меня, как ему заблагорассудится.
— Ты, пожалуй, права... Может статься, он просто над тобой подшучивает, ведь большие господа, знающие толк в светских разговорах, часто шутят, нам кажется, что они возносят нас до небес, а они, как говорится, валяют дурака... Но уж коли он от души это говорит и у него на твой счет серьезные намерения... Может быть, и так, Бенина, на белом свете чего только^не бывает... Тогда ты должна быть с ним честной и признаться ему в своих прегрешениях, чтобы он не думал, что ты чиста, как ангел небесный. Если ты этого не сделаешь, ты — дурная женщина. В таких случаях, Нина, надо говорить правду, всю правду. Фраски-то, видно, вообразил себе, что ты — чудо целомудрия, ха-ха... И воистину было бы чудом прожить до шестидесяти лет в Мадриде служанкой и сохранить невинность... Впрочем, ты можешь сказать, что тебе пятьдесят пять, этот грех невелик, все мы, женщины, ему подвержены, но в вопросах морали, нравственных устоев шутить нельзя. Пойми, милая, я тебя очень люблю и как твоя госпожа и твой друг советую поговорить с ним начистоту, рассказать обо всех своих проступках и грехопадениях. Тогда этот бедняга не скажет, что ты его обманула, когда со временем ему откроется то, что ты сейчас от него скрываешь. Да, Нина, да, дочь моя, признайся ему во всем, даже если при этом щеки твои покраснеют, а бородавка на лбу станет багровой. Поведай ему и о своем падении, когда тебе стукнуло уже тридцать пять... Наберись смелости и скажи: «Сеньор Фраскито, я любила гражданского гвардейца по имени Ромеро, который два с лишним года сулил мне золотые горы, а потом так и не женился на мне...» Ну, милая моя, что ж тут заливаться краской. В конце концов, что ты сделала? Полюбила мужчину. Женщины для того и созданы, чтобы любить мужчин. Тебе не повезло, попался нечестный. Кому какая судьба, милая. А ты по нему с ума сходила... Как сейчас помню. Тебя было не узнать, все из рук валилось. А уж тащила у меня, как никогда, у самой платья приличного не было, а он у тебя раскуривал дорогие сигары... Я-то видела все твои страдания и твою слепоту, день за днем ты мучилась, но вместо того чтобы избавиться от муки, сама шла на нее, об этом мне не надо рассказывать, своими глазами видела. Правда, эту историю я знаю не во всех подробностях, ты всегда от мергя что-то скрывала... Кое-что мне рассказывали, не знаю, правда или нет... Говорили, что от этой любви у тебя родился...
— Это неправда.
— И что ты отдала его в приют...
— Это неправда,— твердо и громко повторила Бенина, садясь в постели.
Услышав такой ответ, донья Пака вдруг замолчала, как ночная мышь, которая перестает скрестись, заслышав человеческие шаги или голос. Некоторое время слышались только глубокие вздохи госпожи, которые затем перешли в тихое и жалобное бормотанье. Служанка не откликалась. Состояние духа несчастной вдовы резко изменилось, флюгер повернулся в другую сторону, гнев и раздражение уступили место мягкости и кротости. Буря утихла, и наступило искреннее раскаяние в содеянном, госпоже теперь было стыдно вспомнить свои речи, и верным признаком перемены настроения были стоны и жалобы на воображаемые боли. Так как Бенина на эти сигналы не отвечала, донья Пака уже почти в полночь принялась звать ее:
— Нина, Нина, если б ты знала, как мне плохо! Ну и ночка мне выдалась! Будто кто-то прижигает мне бок каленым железом, а из ног выдергивает по одной все косточки. В голове будто не мозги, а хлебный мякиш с какой-то острой приправой... Я не хотела тебя беспокоить и не попросила, чтобы ты заварила мне липового чаю, потерла спину и дала бы порошок аспирина, бромистого натрия или сульфонала... Это ужасно... А ты спишь, как колода. Что ж, ладно, отдыхай, может, пополнеешь хоть немного... Не буду тебя беспокоить.
Нина, не говоря ни слова, встала с тюфяка, надела юбку, пошла в кухню, вскипятила воду на спиртовке и заварила липовый чай, дала госпоже лекарство, растерла спину и наконец легла к ней в постель, чтобы убаюкать ее, как ребенка. Госпоже хотелось загладить впечатление от своих злоехидных речей и, пока служанка ее убаюкивала, она не скупилась на ласковые слова:
— Если бы не ты, не знаю что бы со мной было. И я еще ропщу на господа бога, чего только ему не говорю, даже ругаю его, как простого смертного. Правда, он лишил меня многого, но он даровал мне тебя, твою дружбу, которая для меня дороже серебра, золота и бриллиантов... И вот еще я вспомнила: что ты мне посоветуешь делать, если снова придут дон Франсиско Моркечо и дон Хосе Мария Порсель но этому делу насчет наследства?..
— Но, сеньора, вам же это приснилось, а эти господа уже сто лет смирнехонько лежат в земле.
— Правильно, мне это приснилось... Ну, а если не эти, а другие придут по такому же делу, разве этого не может быть?
— Может, что и говорить. А вам не снились пустые ящики? Это верный знак, что скоро получите наследство.
— А тебе что снилось?
— Мне? Вчера снилось, будто мы повстречали черного быка.
— А это значит, что мы найдем клад... Послушай, кто может утверждать, что в этом старом доме, где когда-то жили богатые торговцы, не запрятан в стене или переборке какой-нибудь горшок, полный золотых унций?
— Слыхала я, что сто лет тому назад здесь жили торговцы тканями, очень богатые, а когда умерли... никаких денег в доме не нашли. Они вполне могли замуровать их в стену. Таких случаев не счесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Сеньора, я молчу, потому что засыпаю.
— Нет, ты не засыпаешь, это ложь: совесть не даст тебе уснуть. Ты понимаешь, что я права и что ты действительно из тех, кто из кожи лезет вон, чтобы замаскировать, скрыть свои грешки... Даже не «грешки», это не совсем верное слово. Буду великодушной, как и во всем прочем, и скажу: слабости... Но какие слабости! Все мы слабы, но уж ты-то смело можешь сказать: «Я зовусь не Бениной, имя мое — Слабость...» Однако не беспокойся, сама знаешь, я не стану рассказывать все о тебе сеньору де Понте, чтобы развенчать тебя и тем самым лишить его всяких иллюзий... Вот потеха-то!.. Не мог же он увидеть у тебя ни стройной фигуры, ни свежего розового личика, ни тонкого обхождения, какое бывает у хорошо воспитанных женщин,— ведь ничего такого, что привлекает к нам мужчин, у тебя нет и в помине...
Гак что же он в тебе нашел? Что? Убей меня бог, если я знаю. Если б ты была чистосердечна, какой никогда не была и не будешь... Ты слышишь, что я тебе говорю?
— Слышу, сеньора.
— Если б ты была чистосердечна, ты призналась бы мне, что сеньор Понте называет тебя ангелом за то, что ты хорошо готовишь чесночный суп и гренки... Тебе кажется этого достаточным, чтобы женщину называли ангелом в полном смысле слова?
— Да вам-то какая забота?.. Пусть сеньор де Понте Дельгадо называет меня, как ему заблагорассудится.
— Ты, пожалуй, права... Может статься, он просто над тобой подшучивает, ведь большие господа, знающие толк в светских разговорах, часто шутят, нам кажется, что они возносят нас до небес, а они, как говорится, валяют дурака... Но уж коли он от души это говорит и у него на твой счет серьезные намерения... Может быть, и так, Бенина, на белом свете чего только^не бывает... Тогда ты должна быть с ним честной и признаться ему в своих прегрешениях, чтобы он не думал, что ты чиста, как ангел небесный. Если ты этого не сделаешь, ты — дурная женщина. В таких случаях, Нина, надо говорить правду, всю правду. Фраски-то, видно, вообразил себе, что ты — чудо целомудрия, ха-ха... И воистину было бы чудом прожить до шестидесяти лет в Мадриде служанкой и сохранить невинность... Впрочем, ты можешь сказать, что тебе пятьдесят пять, этот грех невелик, все мы, женщины, ему подвержены, но в вопросах морали, нравственных устоев шутить нельзя. Пойми, милая, я тебя очень люблю и как твоя госпожа и твой друг советую поговорить с ним начистоту, рассказать обо всех своих проступках и грехопадениях. Тогда этот бедняга не скажет, что ты его обманула, когда со временем ему откроется то, что ты сейчас от него скрываешь. Да, Нина, да, дочь моя, признайся ему во всем, даже если при этом щеки твои покраснеют, а бородавка на лбу станет багровой. Поведай ему и о своем падении, когда тебе стукнуло уже тридцать пять... Наберись смелости и скажи: «Сеньор Фраскито, я любила гражданского гвардейца по имени Ромеро, который два с лишним года сулил мне золотые горы, а потом так и не женился на мне...» Ну, милая моя, что ж тут заливаться краской. В конце концов, что ты сделала? Полюбила мужчину. Женщины для того и созданы, чтобы любить мужчин. Тебе не повезло, попался нечестный. Кому какая судьба, милая. А ты по нему с ума сходила... Как сейчас помню. Тебя было не узнать, все из рук валилось. А уж тащила у меня, как никогда, у самой платья приличного не было, а он у тебя раскуривал дорогие сигары... Я-то видела все твои страдания и твою слепоту, день за днем ты мучилась, но вместо того чтобы избавиться от муки, сама шла на нее, об этом мне не надо рассказывать, своими глазами видела. Правда, эту историю я знаю не во всех подробностях, ты всегда от мергя что-то скрывала... Кое-что мне рассказывали, не знаю, правда или нет... Говорили, что от этой любви у тебя родился...
— Это неправда.
— И что ты отдала его в приют...
— Это неправда,— твердо и громко повторила Бенина, садясь в постели.
Услышав такой ответ, донья Пака вдруг замолчала, как ночная мышь, которая перестает скрестись, заслышав человеческие шаги или голос. Некоторое время слышались только глубокие вздохи госпожи, которые затем перешли в тихое и жалобное бормотанье. Служанка не откликалась. Состояние духа несчастной вдовы резко изменилось, флюгер повернулся в другую сторону, гнев и раздражение уступили место мягкости и кротости. Буря утихла, и наступило искреннее раскаяние в содеянном, госпоже теперь было стыдно вспомнить свои речи, и верным признаком перемены настроения были стоны и жалобы на воображаемые боли. Так как Бенина на эти сигналы не отвечала, донья Пака уже почти в полночь принялась звать ее:
— Нина, Нина, если б ты знала, как мне плохо! Ну и ночка мне выдалась! Будто кто-то прижигает мне бок каленым железом, а из ног выдергивает по одной все косточки. В голове будто не мозги, а хлебный мякиш с какой-то острой приправой... Я не хотела тебя беспокоить и не попросила, чтобы ты заварила мне липового чаю, потерла спину и дала бы порошок аспирина, бромистого натрия или сульфонала... Это ужасно... А ты спишь, как колода. Что ж, ладно, отдыхай, может, пополнеешь хоть немного... Не буду тебя беспокоить.
Нина, не говоря ни слова, встала с тюфяка, надела юбку, пошла в кухню, вскипятила воду на спиртовке и заварила липовый чай, дала госпоже лекарство, растерла спину и наконец легла к ней в постель, чтобы убаюкать ее, как ребенка. Госпоже хотелось загладить впечатление от своих злоехидных речей и, пока служанка ее убаюкивала, она не скупилась на ласковые слова:
— Если бы не ты, не знаю что бы со мной было. И я еще ропщу на господа бога, чего только ему не говорю, даже ругаю его, как простого смертного. Правда, он лишил меня многого, но он даровал мне тебя, твою дружбу, которая для меня дороже серебра, золота и бриллиантов... И вот еще я вспомнила: что ты мне посоветуешь делать, если снова придут дон Франсиско Моркечо и дон Хосе Мария Порсель но этому делу насчет наследства?..
— Но, сеньора, вам же это приснилось, а эти господа уже сто лет смирнехонько лежат в земле.
— Правильно, мне это приснилось... Ну, а если не эти, а другие придут по такому же делу, разве этого не может быть?
— Может, что и говорить. А вам не снились пустые ящики? Это верный знак, что скоро получите наследство.
— А тебе что снилось?
— Мне? Вчера снилось, будто мы повстречали черного быка.
— А это значит, что мы найдем клад... Послушай, кто может утверждать, что в этом старом доме, где когда-то жили богатые торговцы, не запрятан в стене или переборке какой-нибудь горшок, полный золотых унций?
— Слыхала я, что сто лет тому назад здесь жили торговцы тканями, очень богатые, а когда умерли... никаких денег в доме не нашли. Они вполне могли замуровать их в стену. Таких случаев не счесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71