пятеро на одного, беспомощного. И он не мог не вмешаться, иначе не был бы Князем.
Он врубил дальний свет, сигнал и, резко газанув, кинул машину в стаю. Двое отлетели от ее левого борта, остальные успели отскочить. Одинокий человек грузно ввалился в распахнутую вовремя дверцу.
Снова – по газам. Дверца послушно захлопнулась от рывка, истерично взвизгнула и задымилась резина. Вслед раздались поспешные выстрелы. Стреляли плохо: только одна пуля пробила оба стекла – заднее и ветровое.
Мещерский свернул в первый же переулок, во второй, третий, направо, налево, снова направо и направо – и расчетливо вернулся на место происшествия. Оно было пусто – погоня ушла по следу и потеряла след.
Он загнал машину в темный двор, остановился у детской песочницы, включил свет в салоне.
Человек (молодой, но с седыми волосами и большим носом) сидел чуть согнувшись, придерживая на весу левую руку, стараясь не запачкать кровью чехол сиденья.
– Спасибо, – глухо сказал он. – Ты настоящий мужчина. Ни о чем не спросил. Только сделал, – он попытался открыть дверцу. – Теперь я пошел.
– Подожди.
Мещерский достал из бардачка охотничий нож, вспорол рукав его куртки, отрезал рукав рубашки, осмотрел рану.
– Похоже, через мякоть прошла, – перевязал, выключил свет, включил двигатель. – Поедем ко мне. Врача тебе вызову.
– Нельзя врача, – отказался Анчар.
– Свой человек, – успокоил его Мещерский.
– Я куплю тебе новые стекла…
– И за постой заплатишь, – сказал Мещерский, чтобы он улыбнулся. – И за лечение. Болит рука?
– Здесь болит, – Анчар показал на сердце. – Еще на двух человек будет болеть. Потом пройдет.
Мещерский не совсем его понял, но расспрашивать не стал.
С этой минуты они не расставались…
На ближнюю дачу Мещерский вызвал Макарова, тот осмотрел рану, прочистил ее, вновь перевязал и сказал, что через неделю джигит сможет снова сесть на коня.
– Зачем так говоришь – через неделю? Меня, что – в… седло ранили, да?
Однако именно через неделю джигит ненадолго исчез, вернулся в ночь – со стеклами для машины и с допотопным карабином, ложа которого хвалилась пятью боевыми зарубками.
– У кого ты их снял? – спросил Мещерский про стекла.
– Зачем снял? Он сам снял. И мне отдал. Сказал: извини.
– Кто – ты?
– Сначала он. Потом я. Он вежливый человек.
Особенно ночью, подумал Мещерский, под дулом карабина. Тут особо не похамишь.
Стекла, правда, не понадобились. К тому времени Мещерский сменил не только стекла, но и саму машину. Анчара это не смутило. Он продал стекла (возможно, тому же, у кого их забрал) и купил Мещерскому прекрасный кавказский кинжал в его коллекцию…
Анчар прижился у Мещерского. Как собака, которая наконец-то нашла, кому она может отдать свою верность. Он принял на себя заботы об охране хозяина и его имущества, взял на себя и все хозяйство.
Под его умелыми, трудолюбивыми руками, одинаково хорошо владеющими ружьем, кинжалом и заступом, имения Мещерского приобрели цветущий вид. Городская квартира стала настоящим домом, где комфорт и уют не мешали друг другу. Великолепная кавказская кухня вытеснила все заграничные суррогаты.
Прибирая в комнатах, намывая машину, высаживая розовые кусты, Анчар домовито напевал свою любимую арию про аэродром.
Видя такое старание, Мещерский предложил Анчару жалованье.
– Зачем обижаешь? – был ясный ответ. – Ты мне спас жизнь. Теперь я должен тебя спасти. Когда надо. А пока рядом побуду.
Пожалуй, это был первый бескорыстно близкий Мещерскому человек. И это оставило след в его душе. Который, кстати, так и не зажил до появления Виты. Второго бескорыстно близкого человека…
– Серый! – истошно завопило за дверью.
Я рывком распахнул дверь, Женька упала мне на грудь.
– Что ты орешь? – успокоился я.
– Я соскучилась. У тебя посижу.
– Посиди. Только молча и без рук.
– Трудишься?
– Молча и без рук, – строго напомнил я.
Она повалилась на кровать, забросила руки за голову, задумчиво уставилась в потолок.
– Что я придумала, Серый! Мы с тобой поженимся. Дом построим. Тостер купим. И ну ее на хрен, эту правоохранительную деятельность, а?
Она еще долго фантазировала, но я не прислушивался. Понял только одно: дом будет просторный, комнаты большие – много воздуха и света – и никакой мебели, кроме тостера.
– И на хрена нам этот тостер, – подвела Женька черту. – Пусть будут только свет и воздух. И любовь.
Она протянула ко мне руки и так глубоко посмотрела в глаза, что мне стало стыдно.
Действительно, на хрена нам этот тостер. Пусть будут воздух и свет. И немного любви…
…Во! Самое время – резкий щелчок за окном, короткая тишина (банка еще в воздухе) и дребезжание пустой жести по камням. И бедная, стало быть, и вредная.
– Иди, веселись, – вздохнув, сказал я Женьке. – И постарайся, чтобы они не искали меня до возвращения. – И выпрыгнул в окно. Как любовник от мужа.
…Засады я не боялся: Монаху уже верил. А вот почему – пока не скажу.
Он ждал меня у сводчатого входа в монастырь. Протянул руку, помог Серому не потерять достоинства при переходе через бездонную трещину.
Для порядка я прошелся всей галереей, заглянул в соседние кельи – женщиной там не пахло; водная гладь тоже была спокойной, непотревоженной. В келье Монаха заколок и губной помады не обнаружил.
– Докладывай, святой отец, – сказал я, разглядывая пепельницу, полную чужих окурков.
– Только что был человек от Боксера. План твой проходит. Завтра ждут от меня ракету для катера и сигнала по рации в центр.
Во как! Не жулики, а стало быть, внешняя разведка. Шпионы с холода.
– Тебя уберут в море, – продолжил он. – Под водой. И в пещере твой труп спрячут.
– А грузина?
– Грузин будет спать. До полудня.
– Что с яхтой решили?
– Этого не знаю. Спросить побоялся. Но под контролем будут держать.
– Кроме тебя, кто-то подстраховывать будет?
– Отсюда – нет. Только с моря.
– Специалист этот – откуда свалится?
– На машине приедет. Мои действия какие?
– У тебя свое начальство есть…
– Вредный ты мужик, Серый.
– Это еще что! Вот узнаешь меня поближе – ахнешь! – Я помолчал, отделяя паузой его доклад от моих последующих приказаний. – Стало быть, так: делай все, что тебе положено, только не подстрели меня в азарте. Не люблю я этого… Возможно, на вилле будет большой шум. Как он уймется, как гости разъедутся, спустишься ко мне, получишь инструкции.
– Не боишься заварушки?
– А ты?
– Я рад, – сказал он, подумав. – За себя.
– И я рад, – сказал я, вставая. – Тоже за тебя. Монашке своей передашь, чтобы меня не боялась. Скажешь: Серый Чуню помнит.
– Что? Как?
– Закрой рот. Желудок застудишь. – Не принял я его удивления. – Не провожай меня.
Я все-таки не хотел исключать, что Монаху в келью подсадят еще одного умельца, для верности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Он врубил дальний свет, сигнал и, резко газанув, кинул машину в стаю. Двое отлетели от ее левого борта, остальные успели отскочить. Одинокий человек грузно ввалился в распахнутую вовремя дверцу.
Снова – по газам. Дверца послушно захлопнулась от рывка, истерично взвизгнула и задымилась резина. Вслед раздались поспешные выстрелы. Стреляли плохо: только одна пуля пробила оба стекла – заднее и ветровое.
Мещерский свернул в первый же переулок, во второй, третий, направо, налево, снова направо и направо – и расчетливо вернулся на место происшествия. Оно было пусто – погоня ушла по следу и потеряла след.
Он загнал машину в темный двор, остановился у детской песочницы, включил свет в салоне.
Человек (молодой, но с седыми волосами и большим носом) сидел чуть согнувшись, придерживая на весу левую руку, стараясь не запачкать кровью чехол сиденья.
– Спасибо, – глухо сказал он. – Ты настоящий мужчина. Ни о чем не спросил. Только сделал, – он попытался открыть дверцу. – Теперь я пошел.
– Подожди.
Мещерский достал из бардачка охотничий нож, вспорол рукав его куртки, отрезал рукав рубашки, осмотрел рану.
– Похоже, через мякоть прошла, – перевязал, выключил свет, включил двигатель. – Поедем ко мне. Врача тебе вызову.
– Нельзя врача, – отказался Анчар.
– Свой человек, – успокоил его Мещерский.
– Я куплю тебе новые стекла…
– И за постой заплатишь, – сказал Мещерский, чтобы он улыбнулся. – И за лечение. Болит рука?
– Здесь болит, – Анчар показал на сердце. – Еще на двух человек будет болеть. Потом пройдет.
Мещерский не совсем его понял, но расспрашивать не стал.
С этой минуты они не расставались…
На ближнюю дачу Мещерский вызвал Макарова, тот осмотрел рану, прочистил ее, вновь перевязал и сказал, что через неделю джигит сможет снова сесть на коня.
– Зачем так говоришь – через неделю? Меня, что – в… седло ранили, да?
Однако именно через неделю джигит ненадолго исчез, вернулся в ночь – со стеклами для машины и с допотопным карабином, ложа которого хвалилась пятью боевыми зарубками.
– У кого ты их снял? – спросил Мещерский про стекла.
– Зачем снял? Он сам снял. И мне отдал. Сказал: извини.
– Кто – ты?
– Сначала он. Потом я. Он вежливый человек.
Особенно ночью, подумал Мещерский, под дулом карабина. Тут особо не похамишь.
Стекла, правда, не понадобились. К тому времени Мещерский сменил не только стекла, но и саму машину. Анчара это не смутило. Он продал стекла (возможно, тому же, у кого их забрал) и купил Мещерскому прекрасный кавказский кинжал в его коллекцию…
Анчар прижился у Мещерского. Как собака, которая наконец-то нашла, кому она может отдать свою верность. Он принял на себя заботы об охране хозяина и его имущества, взял на себя и все хозяйство.
Под его умелыми, трудолюбивыми руками, одинаково хорошо владеющими ружьем, кинжалом и заступом, имения Мещерского приобрели цветущий вид. Городская квартира стала настоящим домом, где комфорт и уют не мешали друг другу. Великолепная кавказская кухня вытеснила все заграничные суррогаты.
Прибирая в комнатах, намывая машину, высаживая розовые кусты, Анчар домовито напевал свою любимую арию про аэродром.
Видя такое старание, Мещерский предложил Анчару жалованье.
– Зачем обижаешь? – был ясный ответ. – Ты мне спас жизнь. Теперь я должен тебя спасти. Когда надо. А пока рядом побуду.
Пожалуй, это был первый бескорыстно близкий Мещерскому человек. И это оставило след в его душе. Который, кстати, так и не зажил до появления Виты. Второго бескорыстно близкого человека…
– Серый! – истошно завопило за дверью.
Я рывком распахнул дверь, Женька упала мне на грудь.
– Что ты орешь? – успокоился я.
– Я соскучилась. У тебя посижу.
– Посиди. Только молча и без рук.
– Трудишься?
– Молча и без рук, – строго напомнил я.
Она повалилась на кровать, забросила руки за голову, задумчиво уставилась в потолок.
– Что я придумала, Серый! Мы с тобой поженимся. Дом построим. Тостер купим. И ну ее на хрен, эту правоохранительную деятельность, а?
Она еще долго фантазировала, но я не прислушивался. Понял только одно: дом будет просторный, комнаты большие – много воздуха и света – и никакой мебели, кроме тостера.
– И на хрена нам этот тостер, – подвела Женька черту. – Пусть будут только свет и воздух. И любовь.
Она протянула ко мне руки и так глубоко посмотрела в глаза, что мне стало стыдно.
Действительно, на хрена нам этот тостер. Пусть будут воздух и свет. И немного любви…
…Во! Самое время – резкий щелчок за окном, короткая тишина (банка еще в воздухе) и дребезжание пустой жести по камням. И бедная, стало быть, и вредная.
– Иди, веселись, – вздохнув, сказал я Женьке. – И постарайся, чтобы они не искали меня до возвращения. – И выпрыгнул в окно. Как любовник от мужа.
…Засады я не боялся: Монаху уже верил. А вот почему – пока не скажу.
Он ждал меня у сводчатого входа в монастырь. Протянул руку, помог Серому не потерять достоинства при переходе через бездонную трещину.
Для порядка я прошелся всей галереей, заглянул в соседние кельи – женщиной там не пахло; водная гладь тоже была спокойной, непотревоженной. В келье Монаха заколок и губной помады не обнаружил.
– Докладывай, святой отец, – сказал я, разглядывая пепельницу, полную чужих окурков.
– Только что был человек от Боксера. План твой проходит. Завтра ждут от меня ракету для катера и сигнала по рации в центр.
Во как! Не жулики, а стало быть, внешняя разведка. Шпионы с холода.
– Тебя уберут в море, – продолжил он. – Под водой. И в пещере твой труп спрячут.
– А грузина?
– Грузин будет спать. До полудня.
– Что с яхтой решили?
– Этого не знаю. Спросить побоялся. Но под контролем будут держать.
– Кроме тебя, кто-то подстраховывать будет?
– Отсюда – нет. Только с моря.
– Специалист этот – откуда свалится?
– На машине приедет. Мои действия какие?
– У тебя свое начальство есть…
– Вредный ты мужик, Серый.
– Это еще что! Вот узнаешь меня поближе – ахнешь! – Я помолчал, отделяя паузой его доклад от моих последующих приказаний. – Стало быть, так: делай все, что тебе положено, только не подстрели меня в азарте. Не люблю я этого… Возможно, на вилле будет большой шум. Как он уймется, как гости разъедутся, спустишься ко мне, получишь инструкции.
– Не боишься заварушки?
– А ты?
– Я рад, – сказал он, подумав. – За себя.
– И я рад, – сказал я, вставая. – Тоже за тебя. Монашке своей передашь, чтобы меня не боялась. Скажешь: Серый Чуню помнит.
– Что? Как?
– Закрой рот. Желудок застудишь. – Не принял я его удивления. – Не провожай меня.
Я все-таки не хотел исключать, что Монаху в келью подсадят еще одного умельца, для верности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79