Фото, где он выглядит прекрасно, фото, где выглядит неудачно… Вот он верхом на лошади, а вот на поле для гольфа… Гм… Больше ничего, за исключением нескольких банкнотов, часов и зажигалки. К чему все эти фотографии? Тем более зачем носить их в вечернем костюме?
– Ба! – прогремел доктор. – Неужели вас удивляет тщеславие такого человека!
Банколен нагнулся над диваном, медленно перебирая вырезки из газет. Он покачал головой:
– Нет, мой друг, этому должно быть иное объяснение. И это важнейший момент в расследовании нашего дела… Вы обратили внимание, что здесь чего-то недостает?
Графенштайн отпустил несколько замечаний на немецком, потом перешел на французский:
– Как я могу знать, что он носил в карманах?
– Да, – невозмутимо отвечал детектив. – Я имел в виду ключи. В подобных случаях не мешает себе представить, что должно быть на месте и чего, тем не менее, не оказалось. Ключи от машины, от дома, от винного погреба – любые ключи. Я склонен думать, что их забрали. – Он испытующе поглядел на нас. – Но вы оба просмотрели самое странное и необъяснимое отсутствие одной вещи. Вы просмотрели самое существенное, что по всем законам логики должно находиться именно здесь, в этой комнате, но чего, тем не менее, здесь нет.
– Ключ к убийству? – попытался догадаться доктор.
– Самого убийцы! – твердо заявил Банколен.
Мы все вздрогнули от внезапного звука, напоминающего разрыв ткани или дребезжание. Дверь в холл распахнулась, несмотря на возражения офицера полиции, одетого в штатское. В комнату вошел невысокий, довольно пухлый молодой человек с бессмысленно блуждающим взглядом, в сдвинутом на затылок остроконечном бумажном колпаке. В глаза бросались даже незначительные подробности: шляпа была украшена наклеенными звездами и полосками, а на кончике увенчана кисточкой из розовой бумаги. Одежда сидела на нем кособоко, его словно измазанное клеем лицо кривилось в пьяной ухмылке, как это часто случается на свадьбах. Взмахнув дешевой деревянной трещоткой, какие обычно выдаются в качестве призов в ночных клубах, он радостно захихикал, прислушиваясь к ее треску.
– Здесь вечеринка, – пояснил он на английском. – Провожаем новобрачных домой. – Затем нежданный гость предложил всем выпить по этому поводу и, восхищенный пришедшей ему в голову идеей, заинтересованно спросил у переодетого полицейского: – Выпить есть что-нибудь?
– Но, месье, сюда запрещено входить… – по-французски возразил полицейский.
– Ну, залопотал по-лягушачьи… Я не понимаю. Куда я прихожу, там говорят по-английски! Большую выпивку каждому! Щедрость… То есть я говорю, поставь всем выпивку. Есть выпивка, я тебя спрашиваю?
– Месье, говорю вам!..
– Слушай! Хочешь говорить со мной, а я сказал, что не говорю по-вашему! Я сказал это, верно? – Гость склонил голову, словно ожидая ответа, затем более спокойно продолжил: – Верно, говорил. Теперь слушай. Я должен видеть моего друга Рауля. Он женился. Здорово, правда? Разве не здорово, когда парень идет и связывает себя узами во имя…
Он икнул и развел руками, изображая оратора.
Я поспешил к незнакомцу, который изъявлял желание продолжить эту тему, и заговорил с ним на английском:
– Вам лучше уйти, старина. Вы увидите его…
Молодой человек неуверенно повернулся и с радостным оживлением уставился на меня.
– Господи! Дружище! – заорал он, тараща глаза и пихая мне руку для пожатия. – Здесь есть какая-нибудь выпивка?
– Пожалуйста, прошу вас! В этом нет необходимости. Давайте выйдем отсюда.
– Я все время пил, – доверительно сообщил он мне, – но я должен увидеть Рауля. Я говорил, что он женился? Вы знаете Рауля? Пойдем выпьем.
Он вдруг резко плюхнулся на красное плюшевое кресло у двери. На какое-то мгновение его внимание занял шнур от звонка, висящий рядом. Затем парень впал в полубессознательное состояние, по-прежнему погромыхивая трещоткой. Своим контрастом с комнатой, где произошла столь жуткая смерть, эта глупая трещотка и бумажный колпак только усиливали гнетущее состояние.
– Месье! – крикнул полицейский.
– Я вас отшлепаю! – Незнакомец открыл глаза и уставил палец на полицейского с неожиданно осмысленным взглядом. – Обещаю сделать это, если не уберешься! Оставь меня в этом кресле, не трогай… – И он опять расслабился.
– Кто это? – спросил я Банколена.
Сощурив глаза, детектив изучал пьяного.
– Я видел его раньше с Салиньи, – наконец сказал Банколен, пожав плечами. – Кажется, его зовут Голтон или что-то в этом роде. Американец, конечно.
– Хорошо бы его положить…
И снова нас прервали. Мы услышали женские стоны:
– Я не вынесу этого! Я этого не вынесу!
Это был голос мадам Луизы. Ей отвечал другой женский голос, умоляя успокоиться. Дверь в холл открылась, и вошел Эдуар Вотрель. Его взгляд скользнул мимо меня, мимо Банколена и остановился на полу. Он вздрогнул, даже зубы застучали. Вотрель был очень бледен, но почти сразу обрел привычное высокомерие. Протирая стекла очков носовым платком, огляделся и холодно вопросил:
– Это было необходимо?
Поддерживаемая низенькой морщинистой служанкой, за ним вошла мадам Луиза. Она бросила взгляд на страшный предмет на полу, затем стоически замерла, напряженно выпрямившись. На ее щеках проступили красные пятна. Глаза у нее были сухими, только лихорадочно блестели. Редко приходилось мне видеть женщин, таких величавых и надменных, какой она была в тот момент, стоя перед своим мертвым мужем. Она не разрыдалась и не сделала ни одного движения, хотя одна бретелька ее вечернего платья сползла с плеча и ее прическа была немного сбита, как будто волосы приглаживали дрожащей рукой. Она освободилась от поддерживающей ее служанки и медленно приблизилась к обезображенному телу.
– Бедный Рауль! – произнесла она таким тоном, как матери обращаются к ребенку, порезавшему себе пальчик. Затем обернулась, и мы увидели, что вокруг ее глаз легла тень.
Какое-то время в комнате царила полная тишина. Только трепетали под ветром шторы на окне. Внезапно американец, Голтон, поднял остекленелый взгляд, которым изучал пол, и увидел женщину. Комнату огласил его восторженный крик. Не замечая обезглавленного тела, он, шатаясь, поднялся на ноги, сделал неловкий поклон и схватил мадам за руку.
– Мои самые сердечные поздравления, – сказал он, – в этот счастливейший день вашей жизни!
Это было ужасно. Мы все замерли, кроме Голтона, который покачивался из стороны в сторону с опущенной для поклона рукой в своем идиотском бумажном колпаке, едва державшемся на макушке. Впервые пьянство предстало передо мной во всей своей омерзительности – здесь, над телом убитого спортсмена. Голтон с трудом перевел взгляд на Вотреля и, спотыкаясь на каждом слове, проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Ба! – прогремел доктор. – Неужели вас удивляет тщеславие такого человека!
Банколен нагнулся над диваном, медленно перебирая вырезки из газет. Он покачал головой:
– Нет, мой друг, этому должно быть иное объяснение. И это важнейший момент в расследовании нашего дела… Вы обратили внимание, что здесь чего-то недостает?
Графенштайн отпустил несколько замечаний на немецком, потом перешел на французский:
– Как я могу знать, что он носил в карманах?
– Да, – невозмутимо отвечал детектив. – Я имел в виду ключи. В подобных случаях не мешает себе представить, что должно быть на месте и чего, тем не менее, не оказалось. Ключи от машины, от дома, от винного погреба – любые ключи. Я склонен думать, что их забрали. – Он испытующе поглядел на нас. – Но вы оба просмотрели самое странное и необъяснимое отсутствие одной вещи. Вы просмотрели самое существенное, что по всем законам логики должно находиться именно здесь, в этой комнате, но чего, тем не менее, здесь нет.
– Ключ к убийству? – попытался догадаться доктор.
– Самого убийцы! – твердо заявил Банколен.
Мы все вздрогнули от внезапного звука, напоминающего разрыв ткани или дребезжание. Дверь в холл распахнулась, несмотря на возражения офицера полиции, одетого в штатское. В комнату вошел невысокий, довольно пухлый молодой человек с бессмысленно блуждающим взглядом, в сдвинутом на затылок остроконечном бумажном колпаке. В глаза бросались даже незначительные подробности: шляпа была украшена наклеенными звездами и полосками, а на кончике увенчана кисточкой из розовой бумаги. Одежда сидела на нем кособоко, его словно измазанное клеем лицо кривилось в пьяной ухмылке, как это часто случается на свадьбах. Взмахнув дешевой деревянной трещоткой, какие обычно выдаются в качестве призов в ночных клубах, он радостно захихикал, прислушиваясь к ее треску.
– Здесь вечеринка, – пояснил он на английском. – Провожаем новобрачных домой. – Затем нежданный гость предложил всем выпить по этому поводу и, восхищенный пришедшей ему в голову идеей, заинтересованно спросил у переодетого полицейского: – Выпить есть что-нибудь?
– Но, месье, сюда запрещено входить… – по-французски возразил полицейский.
– Ну, залопотал по-лягушачьи… Я не понимаю. Куда я прихожу, там говорят по-английски! Большую выпивку каждому! Щедрость… То есть я говорю, поставь всем выпивку. Есть выпивка, я тебя спрашиваю?
– Месье, говорю вам!..
– Слушай! Хочешь говорить со мной, а я сказал, что не говорю по-вашему! Я сказал это, верно? – Гость склонил голову, словно ожидая ответа, затем более спокойно продолжил: – Верно, говорил. Теперь слушай. Я должен видеть моего друга Рауля. Он женился. Здорово, правда? Разве не здорово, когда парень идет и связывает себя узами во имя…
Он икнул и развел руками, изображая оратора.
Я поспешил к незнакомцу, который изъявлял желание продолжить эту тему, и заговорил с ним на английском:
– Вам лучше уйти, старина. Вы увидите его…
Молодой человек неуверенно повернулся и с радостным оживлением уставился на меня.
– Господи! Дружище! – заорал он, тараща глаза и пихая мне руку для пожатия. – Здесь есть какая-нибудь выпивка?
– Пожалуйста, прошу вас! В этом нет необходимости. Давайте выйдем отсюда.
– Я все время пил, – доверительно сообщил он мне, – но я должен увидеть Рауля. Я говорил, что он женился? Вы знаете Рауля? Пойдем выпьем.
Он вдруг резко плюхнулся на красное плюшевое кресло у двери. На какое-то мгновение его внимание занял шнур от звонка, висящий рядом. Затем парень впал в полубессознательное состояние, по-прежнему погромыхивая трещоткой. Своим контрастом с комнатой, где произошла столь жуткая смерть, эта глупая трещотка и бумажный колпак только усиливали гнетущее состояние.
– Месье! – крикнул полицейский.
– Я вас отшлепаю! – Незнакомец открыл глаза и уставил палец на полицейского с неожиданно осмысленным взглядом. – Обещаю сделать это, если не уберешься! Оставь меня в этом кресле, не трогай… – И он опять расслабился.
– Кто это? – спросил я Банколена.
Сощурив глаза, детектив изучал пьяного.
– Я видел его раньше с Салиньи, – наконец сказал Банколен, пожав плечами. – Кажется, его зовут Голтон или что-то в этом роде. Американец, конечно.
– Хорошо бы его положить…
И снова нас прервали. Мы услышали женские стоны:
– Я не вынесу этого! Я этого не вынесу!
Это был голос мадам Луизы. Ей отвечал другой женский голос, умоляя успокоиться. Дверь в холл открылась, и вошел Эдуар Вотрель. Его взгляд скользнул мимо меня, мимо Банколена и остановился на полу. Он вздрогнул, даже зубы застучали. Вотрель был очень бледен, но почти сразу обрел привычное высокомерие. Протирая стекла очков носовым платком, огляделся и холодно вопросил:
– Это было необходимо?
Поддерживаемая низенькой морщинистой служанкой, за ним вошла мадам Луиза. Она бросила взгляд на страшный предмет на полу, затем стоически замерла, напряженно выпрямившись. На ее щеках проступили красные пятна. Глаза у нее были сухими, только лихорадочно блестели. Редко приходилось мне видеть женщин, таких величавых и надменных, какой она была в тот момент, стоя перед своим мертвым мужем. Она не разрыдалась и не сделала ни одного движения, хотя одна бретелька ее вечернего платья сползла с плеча и ее прическа была немного сбита, как будто волосы приглаживали дрожащей рукой. Она освободилась от поддерживающей ее служанки и медленно приблизилась к обезображенному телу.
– Бедный Рауль! – произнесла она таким тоном, как матери обращаются к ребенку, порезавшему себе пальчик. Затем обернулась, и мы увидели, что вокруг ее глаз легла тень.
Какое-то время в комнате царила полная тишина. Только трепетали под ветром шторы на окне. Внезапно американец, Голтон, поднял остекленелый взгляд, которым изучал пол, и увидел женщину. Комнату огласил его восторженный крик. Не замечая обезглавленного тела, он, шатаясь, поднялся на ноги, сделал неловкий поклон и схватил мадам за руку.
– Мои самые сердечные поздравления, – сказал он, – в этот счастливейший день вашей жизни!
Это было ужасно. Мы все замерли, кроме Голтона, который покачивался из стороны в сторону с опущенной для поклона рукой в своем идиотском бумажном колпаке, едва державшемся на макушке. Впервые пьянство предстало передо мной во всей своей омерзительности – здесь, над телом убитого спортсмена. Голтон с трудом перевел взгляд на Вотреля и, спотыкаясь на каждом слове, проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55